Коля

У Коли была потрясающая черта: он владел магическим, тихим, играющим воображаемыми цветами шепотком. Не шепотом — а именно — шепотком. Как начнет какой-нибудь даме на ухо шептать — да так витиевато, кружевно, узорно — и все, дает корабль течь, и тянут его на дно, где сидит царь морской, с трезубцем, ждет добычи.

Коле уж под полтинник было.

По утрам он во что делал: брал собак — а их было 12 штук, привязывал на поводки и шел по своей короткой улице навстречу новому многоэтажному району. Собаки пытались разлететься в разные стороны — может быть, они мечтали, чтобы у них крылья выросли. А о все шел, хихикая. Тихо он так дьявольски хихикал, и голос был — такой же, как и он сам — задорный, пионерский, рыжий.

А улица та была — студенческая. Ибо упиралась она в университет, и в каждом дворе жило не менее одного студента. Да и то, один — исключение. Бывало, что и по десять человек в одном доме селилось. А для целей этих в каждом дворе стояло какое-нибудь специальное сооружение, в которое будущие специалисты набивались, словно семечки в стручок гороха.

И вот — по утру — самый сон. Утро холодное, но не то, чтоб особо седое — оно ближе к семи часам уже разгорелось и коптит выхлопными трубами. И все собаки короткой улицы рвутся, готовы лопнуть от негодования, видя такую картину.
Коля идет спокойно, хотя важности ему, конечно же, не достает. Он слишком сух для этого. В каждом же дворе, в каждом сданном углу, на каждой металлической кровати, подскакивает студент. Свершилось. По улице идёт Коля.

-Сука, Колян, — говорили студенты.

А Коля возвращался домой, ложился на диван и смотрел телевизор. Собак кормил отец — высохший, немного крючковатый от лет, старик.

-Папа, папа, корми их нахер! — кричал Коля громко, задорно, точно вожатый. — Корми их нахер, сколько можно говорить, пусть заткнуться, а то нахер выгоню!
Выгнать он их не мог — так как сам и завел.

Собаки повизгивали, ожидая лучшего. Кормили их. Собаки были частью Коли — они во многом, были на него похожи. Тут нет ничего удивительного — у животных есть замечательное свойство энергетической ассимиляции. Половина из 12 собак были рыжими — такими, как и Коля. И голос у них был Колин. И даже пахли они — как Коля.

А размножались они сами по себе.

— До мышей дотрахались, — говорил Коля время от времени.

На самом деле, все так и было — самый младший пёсик — едва оперившийся щеночек — рыжий, громкий, с колиным голосом, заметно отставал в развитии от предков.

Если вдаваться в суть, они годами размножались сами от себя. В изначальстве был какой-то оригинальный беспородный кобель, ему привезли сучку, и поехало. Кобель потом сдох, а сучка продолжала рожать от потомства. У собак понимания родственных связей нет — сучка она и есть сучка. Но уж годы прошли, менялись поколения. Все собачки были похожи друг на друга. Люди спрашивали — это ж что ж за порода такая?

И вот, Коля включал телевизор. Шел взаимообмен. Из эфира лили мир, Kоля этот мир хватал, матюкал, пытался заткнуть назад, и вообще — каждое действие сопровождалось выбросами энергетических струй.

-Ой, сука, какие певцы! — верезжал Коля. — О, сука дегенератов понаплодили. Какие лица узкие, недоразвитые.

-Что ты там кричишь, Коля, — глухо, будто из башни танка, донесся голос отца.

-Да ты посмотри сука одни дегенераты в стране! — вопил Коля.

Работал Коля не спеша — сутки через трое. Что он делал в остальное время, он и сам не знал. Раньше у него была жена, теперь — появилась какая-та вялая, немного прибитая годами, сожительница — впрочем, вместе они не жили. Сожительницу звали Валя. Ей было лет сорок пять, и там целый букет петрушки был. Во-первых, у нее свой сожитель был. Звали его Петр Валентинович, весь он был опухший, стертый, одной ногой в могиле. Прав на квартиру у Вали не было — сама она жила в хибарах под мостами. Потому, план был простой — ухаживать за Петром Валентиновичем, пока тот концы не отдаст. Квартира была о четырех комнатах. Одну комнату сдавали студентам.

Как-то Валя попыталась выселить студенток. Тогда дверь открылась, и девушка-студентка — круглолицая, еще не отдохнувшая от крестьянского молока, заявила:

-Пошла ты на хуй, косоглазая.

Валя обиделась, но ничего не сказала. Ну а что делать — она и правда на один глаз косила. Была у Вали дочерь — девочка лет пятнадцати, и жила эта дочерь с мужиком сорока пяти лет, о чем Коля, выпив водки, любил кричать вечерами:

— Дегенераты, дегенераты расплодились, во что нация превращается, лучше бы немцу сдались в 41-м, жили бы теперь в нормальном обществе.

Впрочем, кричал он больше рефлекторно. Его особо волновало то, что его волнуют, ибо лучшим вариантом было сидеть хмельным вечером на кухне и читать свои стихи — с шумом, с воплем наступающего на Рим Атиллы.

Стихов у Коли было штук десять.

Больше не сочинялось, но этого хватало. Коля, прежде всего, находил себе какого-нибудь собутыльника — с работы, например, сажал по другой угол Валю, начинал читать, вопить, и каждый перерыв между стихотворением сопровождался извержением.

— Я.... Я уже всех собрал! — кричал он. — Я уже всё собрал.

Никто так и не мог понять, кого же он собрал, или что собрал, но подразумевалось — Коля готов к чему-то такому, о чем прежде никто не знал. Он был готов к прорыву. Коля сжимал кулаки, рыжие вихры поднимались, как у попугая, он вскакивал из-за стола и сообщал о своей готовности.

-Вы.... Даже не представляете, что я умею, на что я способен.... Я.... Я уже всё собрал. Я уже готов ко всему. Я такое могу, я такое умею......

Сто граммов хватало, чтобы задорный пионерский речитатив был слышен в соседних дворах. Собаки лаяли, срываясь с цепей. Студенты, что заселяли все окрестности, точно деревья — скворцы, поднимали головы. Часть студентов спало, часть пило водку, ну и процента 2-3 что-то учило, что уже было прогрессом.

А потом снова было утро. Можно вообще — так если подумать — то и людей поделить на две части. Одни — если б умели — то утро вообще отключали. Вот глаза ты открываешь — а нет ничего. Звёзды так тебе и горят. А потом раз — и день. И вроде бы ты снова живешь, и все соки твоего организма бегут, бегут, создавая в сосудах чудовищное напряжение. Есть же люди — жаворонки, и это другого типа индивиды. Им свойственна дисциплина — только не сложная, выверенная волей и цифрой (например), и некая тонкая, худая, птичья. И вот спросить бы утром у Коли:

— Чего ты, Коля, встал ни свет, ни заря?

Но ведь и спрашивали.

Идёт он с утра самого, с собаками своими, и рвутся они — и вообще — всё это — единый организм. Дракон. А Коля — главная голова Дракона. И хихикает эта голова.

-Коля, — сказала из-за забора старая соседка, — ну на кой черт ты их водишь?

-С утра телевизор включил! — залился Коля. — А там что показывают! Что показывают! Выродилась нация! Во что превратилась! Гены сгнили. Надо было немца в страну пускать, чище бы было. В наше время...

Коля доходил до многоэтажек. Сверху кто-то пялился. Вниз летел тухнущий в полете бычок.

— Чо смотришь! — крикнул Коля. — Телевизор свой смотри.

И он возвращался. Жал на кнопку. Лежал и комментировал.

— Кризис, сука, вот что делается, скоро Америка накроется, ха-ха-ха-ха. Да ты посмотри, кого показывают? А? Все в телевизор лезут, а лоб уже чем подбородок, а? Кто их зачинал, а?

Он хохотал, напоминая гигантского попугая, которого выпустили полетать из клетки.

— Коля, что ты там? — спрашивал отец.

— Папа, смотри, что творится в стране!

А когда Коля дежурил — то тоже о стране рассказывал, и о причастности своей — и к политике, и к культуре, и к еще каким-то неведомым вещам.

 

PS — так как рассказ в свое время не был дописан, то я решил его не дописывать, тем более, что уже лет 15 прошло, и все в жизни изменилось. Коля кстати еще живой, ему уже 70 лет, а отец его помер. Ничего тут не сделаешь, не вечен человек. Живет Коля со своей бывшей женой, с которой на момент написания рассказа он был в разводе.

Это и все.