На Роптанке-реке (конкурс повестей)

Черты одного дня

 

Через весь Вязовский сельсовет протекает речка Роптанка. Когда-то в неё впадали семь или восемь светлых родниковых ручьёв, вблизи каждого устья и в пологих излучинах, удобных для устройства огородов, водопоев для телят и разведения гусей, селились люди, пришедшие на целинные степные чернозёмы из тесноты и бескормицы лесистых мест. Новые места называли, не заморачиваясь: если гора, то Картузная или Полковник, если овраг, то Берёзовый или Красный Яр. В названия хуторов и деревень спроста вбивали фамилии, а то и прозвища своих старшин: Леденёв, Бугаёв, Баскаковка, но и Тихий Плёс здесь когда-то значился, не говоря о тарпановках и ключёвках-родниковках.

Теперь, под конец второго оседлого века, обитаемыми остаются лишь посёлок Степной, сёла Роптанка, Янтарное и Вязовка-базарная — Базой называли её в совхозные времена, да и сейчас так зовут.

О ручьях же напоминают мутные потоки весной, а во всякое время — глухие овраги, потому что степные родники поиссякли, затянулись илом и глиной ещё в девятую советскую пятилетку. Тогда, вслед за большой целиной, распаханными оказались прибрежные покосы и выпасы, а в самые недра воткнулись десятки буровых, если не вся сотня сразу. Поломались и перепутались подземные пласты и горизонты, нефть же здесь поднимают тяжёлой солёной водою.

Чёрное золото наших мест такого свойства и качества, что скважины быстро забиваются парафинами, и постоянными обитателями степи, как прежде сарматы или калмыки, сделались кочевые кэрээсники — ремонтники скважин, подпускающие в недра ещё и едкую кислоту. Что есть, то есть.

Тает-исчезает местное население. Без малого три тысячи душ обитало в нынешних границах сельсовета ещё в годы помянутой пятилетки, теперь же тут четыреста с небольшим натуральных жителей на триста дворов, а ещё полстолька лишь числятся по домовым книгам сельсовета, судьбу же испытывают, изредка плодятся и добывают пропитание далеко на стороне, в городах. Звёзд с неба не хватают, да к ним и не стремятся.

Из наших отходников в короткое время получились разнообразные подсобные рабочие, водители автомашин, в том числе и дальних рейсов, прилежные уборщики помещений, сторожа и вохра, вплоть до войск внутренней охраны республики. Карьерных же выдвиженцев, наделённых особенными талантами, в последние годы сильно поубавилось, но есть и такие. Мало, но есть.

Былое артельное ведение хозяйства на Роптанке-реке закончилось, и теперь тут хозяйничают исключительно частники. С первоначала фермеров насчитывался целый десяток, теперь остались лишь Смолин в Янтарном, Лосев в Роптанке-селе и более них известный вязовский Марзай. По этой троице и разошлась вся пахотная земля. На подсолнухах они окрепли, поднялись, каждый до своей планки, исправно рассчитываются с собственниками-пайщиками рублём и натурой, и даже наезжающим домой отходникам, или им в особенности, стало видно, что жизнь на их бедной малой родине колебания прекратила, угодив в довольно ровную колею. Точнее сказать, круговорот.

Один, другой, третий накатанный круг, а хочется, как встарь, быть уверенным и в четвёртом, и в семнадцатом, да есть ли на то основания? Не посыплются ли завтра новые искры и дребезги, теперь, наверняка, последние? И ведь напрямую не спросишь новых хозяев — от суеверия или с перепуга наплетут абы чего, приняв за посланца какого-нибудь фискального органа. Одни говорят о них «надежда и опора», другие — «хапнут и свалят», типа зарастай землица, пропадай народ, а что же на самом деле? Остаётся лишь наблюдать.

Вот и заглянем в Роптанку-село. Вслед за летним утренним солнышком, да вон за той бежевой иномаркой, миновавшей Вязовку… А, нет, встала иномарка подле дикого карагача. С водительского места снялся вихрастый молодой человек и, оставив свою дверцу распахнутой, устремился к задней правой, которую также открыл до упора. Наклонившись, вывесил из салона ноги пассажира, обутые в зимние ботинки на серой шнуровке, взял его в охапку и выставил на обочину, как манекен.

— Сам, — отрывисто произнёс пассажир.

— Ясен пень, — согласился водитель. — Дозвольте только ширинку растворить вам по-быстрому. Сэр.

Промолчав, пассажир, раскачиваясь и запинаясь, двинулся к карагачу. Правая его нога при ходьбе не сгибается, левая словно надламывается в коленке. Глянув вслед, вихрастый зябко повёл плечами. Правая рука у спутника болтается, как плеть, левая слабо приподнимается и опадает. Нырнув в салон, водитель достал с задней полки жёлтую кепку-рэперку, догнал калеку и на ходу покрыл его голову, из-за спешки несколько кривовато.

— Васи… Вася!

— Коляныч, может, зря в Уезд не заехали? Там нормальная больничка. Вроде.

— Васи… потом. Ладно?

— Понял, не узбек. Если что, мигом сгоняем.

Вот теперь ясность полная — это Николай Серов и Василий Дедов, роптанские братья по матери. Прикатили по холодку из областного центра, минуя районный — Малый Уезд.

Вы можете помнить наш райцентр ещё как Советское, но тогда и первого главу Пролазова должны знать. Переименование села и было завершением его преобразований. Если не знаете, приняв должность, этот головастик ввёл обращения «сударь» и «сударыня», новоиспечённых фермеров стал называть юнкерами и приказал начать восстановление храма Покрова на углу Культуры и Пролетарской силами и средствами расквартированной там спортивной школы, от чего и разбежались тренеры основных видов юношеского спорта. Через год после Свердловска, но день в день с Халтуриным, теперь Орловым-на-Вятке, было переименовано и Советское. Причём из всех исторических названий взято самое благозвучное. Вертели местные филологи и начальное Сикульково, но ни заменой гласной в первом слоге, ни полным его исключением нужного результата не добились, а второй слог был явно поправлен до них. Впрочем, на районе и железнодорожной станции переименование не отразилось никак. Вон, в Красноармейском, центр — Тренькино, указала фронда, и головастик сдулся, скрепя сердце переключился на коммуналку, которая вскоре и погребла его под авралами и сугробами современной истории…

Братья мешкают с оправкой; отправляемся в Роптанку за солнышком. К «надежде и опоре» — Павлу Петровичу Лосеву.

 

Недостыкованные

В этот час солнце освещает лишь часть переднего двора Лосевых между глухими железными воротами и невысоким крыльцом дома с мансардой. Дорожка, стол за ней, садовая скамейка покамест в тени. На две трети освещён фасад дома, наполовину — фигуры вздыбленных лошадей из крашеной фанеры: гнедой, мышастой и пегой. У мышастой передние ноги нелепо подняты, как «руки вверх», голова хулигански отломана. В доме звенит звонок, и тут же в ответ ему клацает запор на воротах.

Распахнув калитку, входит Наталья Борисовна Зотова, единственная на всю Роптанку соцработница — хожалка, поломойка и курьер для маломобильных граждан. Сегодня она в просторной футболке, бриджах и шлёпанцах зелёных оттенков, с пёстрым пакетом в руке. Её короткие волосы словно бы выгорели на солнце. Не мешкая, Наталья идёт к дому. На крыльце появляется Лосев, одетый на выход: лёгкие туфли, синие джинсы, серая рубаха навыпуск, с карманами по низу. Хозяин и гостья замирают друг перед другом, не глядя в глаза, будто разом вспомнили касающийся только их и при этом неловкий момент. Ни здрасьте вам, ни добро пожаловать. Лосев первым отступает в сторону, якобы привести в действие уличный дверной механизм, Наталья проходит в дом.

Со скрипом и подвыванием электродоводчик начинает закрывать калитку, и тут в ней застревает Николай Серов.

— Ты кто такой? — нестрого окликает застрявшего Лосев.

— Чила… эк, — раздаётся прерывисто и с натугой.

— А ко мне зачем ломишься?

— Нет. Женщи… на, — говорит человек глухо.

— Да нажми ты кнопку на замке! Верхнюю!

— Нима… гу. Не могу.

— Совсем уже… Не можешь — не совайся. Не лезь, — Лосев подходит к калитке, отключает доводчик, оттаскивает на себя дверь, разглядывает гостя. — Погодь-погодь… Серов! Сам! Лосева вспомнил? Да проходи ты!

Николай делает несколько неровных шагов по дорожке. Кепка по-прежнему сдвинута набекрень.

— Как тебя… Поправить? — Лосев берётся за козырёк кепки. — Снять? — снимает кепку и бросает на стол. — Ну, — не знает, куда ещё девать свои руки, — здравствуй, Николай Иваныч! Присаживайся, друг! — Николай лишь кивает и остаётся на месте, вынуждая хозяина ходить вокруг себя, упорно смотрит в сторону дома. — И как это назвать? Давно? Что такое стряслось? Током шарахнуло? Почему я не знаю? Да говори ты! Паралич… это, инсульт, что ли? И ты такой за Натальей? Понял-понял-понял… А крикнуть типа «стоять»? Или стрёмно? Стрёмно, стрёмно — узнаю Серова!

— Нет. Мы ехали. Не успел.

— Не успел. Конечно, не успел, — Лосев берёт в руки кепку. — На ком-то я этот кепарь уже видел…

— Брат.

— А?

— Васи… Вася.

— Что, обломилось? — в калитку заглядывает Василий. — Говорил, не всё сразу… Привет, Сохатый!

— Точно! Точно-точно, — Лосев быстро подходит и напяливает кепку на Василия. — Говори, что с братом? Почему я не знаю? Током шибануло?

— Не свисти! Все знают: поморозился.

— Языки вам отморозило!

— Да пошёл бы ты. Захочет, сам скажет. Я на пару сек до дома метнусь. Посчитаешь нужным, помоги.

— Ишь, «посчитаешь нужным», — говорит вслед младшему Лосев. — Нахватаются блатоты… Клянусь, Николай Иваныч, ничего такого про тебя не слышал. И Васёк от меня ушёл… некстати.

— Ничего. В январе ещё. Под Сыртом.

— Так, гнилое место...

— Везде мело. А там «лада». Внизу. На крыше. Менты… ставят. На колёса. Помог. Помог… вытаскивать. Троих. Всех в больницу. Метёт. Под... толкнул ГАИ. Увезли. Моя… не завелась.

— О, ё… помог, называется!

— Дорога… закрыта. Один, короче. До утра. Потом по врачам.

— Пожёг бы машины! Извини. Я Новый год на островах встречал.

— Нет. Ничего. Двигал… ся. Огня нет. «Ладу»… не открыл. Всё замело. Паралич… удар, да. Парез.

— Стёкла всё же побил! Не сдался. Узнаю…

— Нет. Па-рэз, — Николай двигает левой рукой. — Можно лечить.

— Понял. Ничего пока не понял. Врачи не помогли, думаешь, Наталь Борисовна тебе поможет? Ну да, теперь все говорят: Зотова сильная, к жизни возвращает, — Лосев смотрит на дом. — Тихо пока. Разминаются. Но скоро моя орать начнёт.

— Как… орать?

— По-всякому. На всю Роптанку. Потом стонет. Откуда, скажи, у Натальи сила такая взялась — смотри и удивляйся! В моей половинке сто тридцать… ну, двадцать было. Чую, теперь скоро летать начнёт! За мной на моря — точно, — заметив, что Николай смотрит на него с интересом, Лосев продолжает говорить с подъёмом. — Но тоже… не верила. Отовсюду им диеты, морковные котлеты втюхивают... эти, велотренажёр, дорожка — всё есть. А весы не держат! Солома её спрашивает…

— Соло... ма?

— Это я так, для себя. Мать же её Соломониха… В общем, Наталья мою спрашивает: тебе жир, вес сбросить или другое что надо? Может, Сохатый гибучую любовницу завёл? Это при мне говорит! А что уж без меня… Может, на шпагат садятся. Неделя прошла, а на весы моя даже не глядит — не интересно ей. Зато поёт! Но утром занимаются подолгу. Извини. Только начали... А давай мы с тобой по чайковскому! Я поднесу. Как увидал тебя… узнал… Да чего тут балясины точить! — Лосев убегает в дом, выносит электрочайник, подключает под столешницей. — По твоим схемам сделано. А за линию к пруду век не забуду! Проси что хочешь — всё мало!

— Лишне, — Николай взмахивает левой рукой. — Оп... оплачено.

— Нам, крестьянам, виднее! Верное слово дороже денег стоит. Ты как сказал: никто нам ничего не должен, ищи чужой интерес, нашёл — начинай договариваться. С нефтяниками точно так шло: весной озимые изъездят вездеходами, откупятся, да и всё. Колеи боронуй, лишнюю горючку жги. А до ремонтников сам съездил, намекнул насчёт халявного забора воды — они мне скважину за сутки пробили. Обсадную трубу вставили! Прошлой осенью и ваша электролиния окупилась, — Лосев говорит всё азартнее, на эту тему словно впервые. — Два года подряд — скупые, засуха. Саранча объявилась, мотылёк… Роптанку-речку кошки перебегали! Во всей округе ни у кого и полпруда не набралось. А мы малька — сеголеток уже! — запустили. Насос на скважине включили, налились по весеннюю межень — вот мы и с карпом. Оптовики весь улов влёт забрали, по прошлой розничной цене! Теперь пониже вторую плотину поставлю. Земля оформлена, пусть каскад будет. Сами мальком займёмся — оно и выгодней, — Лосев возится с заваркой. — А зимой новые кэрээсники пришли, пермяки, с отрывом торги по капремонту скважин выиграли. Так мы и технической водой теперь банчим! За весну налом рассчитались, а теперь мы у них бульдозер попросим, да и квиты. Отказать невозможно! — Лосев осматривается. — Но фонари во двор сам не могу подобрать, чтобы и уместно, и от греха подальше в плане короткого замыкания. Тебя в районных сетях нет, один твой монтёр обещал, но тоже как сгинул.

— Дерзов.

— Да вроде... доводчик он придумал, насос в огороде ставил. Мелкой разводкой другой занимался, не такой опрятный.

— Панин.

— Всех помнишь? Извини. Ты всё же в область поднялся, а там быстро переключаются. Я своего наследника учил-спонсировал, место в районе держал, а он в городе, в партнёрстве, укрылся. Теперь на козе не подъедешь! Дома года два… больше! — с моего юбилейного полтинника не был. И к себе не особо приглашает. То в Берлине он, то в Пекине, от нас путёвками на острова и пляжи откупается.

— Пром... холдинг.

— А?

— Знаю Петро… Палыча. Виделись.

— Петропалыч! Я и сам его так зову. Стражи на проходной в их компании приучили. Вот же, я вам паспорт в развёрнутом виде предъявил! Или у вас Лосевых семеро? Причём, если Петру-этому-палычу недосуг к отцу выйти, конвой до его кабинета приставляют. Прямо в лифте придушил бы.

— Ува... жат.

— А? Зашибись уважение — бюро пропусков!

— Тебя уважает. Сын. Я знаю.

— Попробовал бы он, — говорит Лосев, несколько смутившись. — Да что ж мы всё на ногах-то? Присядь, Николай Иваныч, я что-нибудь на стол соберу. В темпе вальса. Там, — указывает вверх, на мансарду, — всё только начинается. Извини. А я никуда особо не спешу. Так, в Уезд на пять сек метнуться, как Васёк говорит, — прислушивается к шуму подъехавшей машины. — О, лёгок на помин! Меня стесняешься — пусть братан поднесёт. Ферментированный иван-чай — сила и вкус! Хотя, Наталь Борисовна может и отменить. Моей сразу спецом своих трав намешала, — Лосев видит входящего через раскрытую калитку главу сельской администрации Прусакова. — О, как! Картина Репина «Не ждали». В газетах пишут: солнце ещё не взошло, а наше начальство уже на галерах! Или на Канарах?

— Так точно, на службе! Здравия желаю, Павел Петрович! — Прусаков жмёт руку Лосеву, Николаю кивает без интереса. — А солнце… на солнце теперь в семь утра глянешь — фуражка падает. Неразумно летнее время отменили, я так вот считаю.

— Да вы же не состыкованные! — спохватывается Лосев. — Тогда сходитесь. Глава нашего Вязовского сельсовета, настоящий майор в отставке Прусаков Сергей Григорич. Назначен год назад. Да больше! Но в Роптанке бывает по праздникам. Какой нынче праздник, голова?

— Как не нами сказано, день Парижской коммуны всухую прошёл. Первомай пропускаем… Вот — день медработника в воскресенье!

— Лучше бы в воскресенье — день танкиста. Или ты интендант? 

— Как опять же не нами продумано, тыл Вооружённых сил является надёжной материальной основой боеготовности армии и флота, включая... А, вот и козырь: наш праздник на месяц впереди вашего, господа механизаторы, воины гусенчатые!

— Так, всё, не сбивай меня! Кипяток на подходе, а тебя только заведи — Трындычиху заговоришь. Мозги вывихнешь.

Лосев уходит в дом. Прусаков готов продолжать речи, посматривает на Николая, но тут из дома доносится утробный женский вопль. Оба смотрят на входную дверь, затем вверх, на мансарду. Крик повторяется. Прусаков, глядя вверх, делает шаг к дому. Николай поводит плечами, отворачивается, уходит со двора. Некоторое время его видно через приоткрытую калитку.

Лосев возвращается с коробкой, в которой звякает стекло.

— Сахара не будет. Углеводородная война! Ни грамма глюкозы в доме... Так, майор, а где человек?

Прусаков оглядывается, пожимает плечами.

— А это что было? — спрашивает озабоченно.

— Что?

— Это. Крик... вой такой.

— Не слышал, — отвечает Лосев. — Может, собака? Нет, сытая не должна... Серов сказал что-нибудь? — видно, что он огорчён исчезновением интересного ему гостя.

— Серов? Серов, Серов... Зимой был запрос по Серову. То ли МЧС, то ли ГАИ — марку машины ещё называли, — припоминает Прусаков.

— Вот же… И что?

— Я ответил: нет такого. Вообще нет Серовых в сельсовете.

— И всё? И какой ты глава после этого? Николай — ладно, года три при совхозе успел инженером поработать. Но отец его, Иван Филипыч, на вашем кладбище лежит. Прощались в конторе, с оркестром хоронили. Много с оркестром хоронили? Всех пацанов из школ свозили: расчёт из воинской части, салют с автоматов! Ваши, вязовские черти, рядом стояли — все гильзы с лёту по карманам, свистулек наделали.

— Не припоминаю, — сухо говорит Прусаков.

— Я вообще шнурком был, а помню, как вчера. Ты в армии лет тридцать служил? Да больше!

— Меньше. Даже с училищем.

— Тем более, теперь должен каждый день нагнать. За всю службу пару раз на родине бывал.

— Именно, что два: неделя после училища и маму хоронил.

— Слушай, а вдруг МЧС подлечил бы Серова за государственный счёт? Он же людей спасал.

— Не было больше звонков. А я все домовые книги пролистал.

— И что? Сестра его Людмила — ладно, замужем, далеко отсюда. А Васёк, Татьяна Петровна? Хотя, да, они Дедовы… Дедовы. Бухгалтершу надо было допросить! Она у вас с первых дней кадетской власти. И советскую прихватила. Надо же вникать!  

— Всё по мере поступления, я считаю. А что-то и само вспоминается, —  Прусаков подходит к вздыбленным коням. — Вот, раскатали твои ребята клуб, вытащили эти декорации. И как тут Льва Михалыча не вспомнить? Велосипед его с моторчиком. У него же везде драмкружки были: в Янтарном, у вас в Роптанке, у нас… Соревновались! Я в «Сыне полка» Ваню Солнцева представлял. Сажей мазался!

— Да? Из вас, вязовских, черти — сажей не надо мазаться.

— Ты не понимаешь.

— Всё я понимаю, — Лосев живо переключается. — Что, спелись с Марзаем? Однокласснички! Каждый день в дёсны — мало, теперь в депутаты его тащишь? Твоя бухгалтерша на него пашет? Землю, все бесхозяйные, дармовые паи — ему, родимому. А мы с Янтарём — лохи, кони тупые. Жён на бухгалтерию посадили. С живыми пайщиками рассчитываемся, у которых скотина жрать просит да за которых налоги платить надо.

— Разве мало я вас уговаривал?! Это, Пал Петрович, поклёп! Везде и всюду говорю: Лосев, Смолин и Морозов — вот наша надежда и опора. Вы и в совете депутатов должны рядом сидеть — лица социально ответственного бизнеса.

— Не трынди. Не лепи из нас буржуазию, хоть и мелкую. Дружок твой знает, что ему теперь декларацию о доходах подавать? Не за кредит в банк, не на субсидию государеву — за просто так и на всеобщее обозрение.

— Местных депутатов должны освободить, — быстро говорит глава.

— Уверен? Не ты ж решаешь, — Лосев смотрит на декорации. — Ты у Марзая давно был? У него конь стоит? Я сто лет не заглядывал. На какого похож? По-моему, на гнедого. Железный он или пластиковый?

— Ну и мысли у тебя, — поражается Прусаков, — скакуны! Стоит, конечно. Пластмассовый. За прошлое лето выгорел докрасна, Вик-Толич его в радикально чёрный цвет покрасил. Теперь облезет, я считаю. — Из дома вылетает торжествующий женский крик. — Павел Петрович! Да поимей ты снисхождение: что у вас это?

— Это за пределами человечьего понимания. Значит, чай без сахара ты не будешь. Говори, с чем пожаловал.

— Да! — спохватывается Прусаков. — Так. Сегодня канительный денёк, между прочим. К вам после обеда глава района подъедет. Я его в сельсовете дождусь, встречу и дам знать точнее. Ваша задача...

— Погоди, а сельсоветом нельзя кончить?

— Владислав Вячеславович сам Роптанку назвал.

— Ловко тарабанишь! Я Уездовича и по фамилии не рискую назвать.

— Годы моей службы прошли под началом Жарылкасына Ибадуллаулы. Ежедневный риск!

— И что Влад в Роптанке ищет? — спрашивает Лосев, отсмеявшись. — Свежей крови у нас нет. Выборы через три месяца, головы забивать рановато. Или уже пора?

— Не могу знать. Вы после обеда в медпункте соберитесь, я старосте скажу, кто да кто. Нам свой вопрос протащить надо.

— Излагай.

— Через пару часов пенсионеры соберутся, с ними я сам поговорю. Нам, главное, медпункт сохранить в Роптанке.

— А не главное?

— Да то же самое, в принципе. Думаешь, для чего Вера Сергеевна дочь из райбольницы сдёрнула?

— Галину? Ничего не думаю.

— Себе на замену. Программу «Сельский фельдшер» подправили, и всё осталось, как у «доктора»: подъёмные, обеспечение жильём — всё. Только медпункт надо расширить.

— Кто же против? Для того и клуб разбирали. Как получу государеву погектарную поддержку — всё до копья отдам.

— Твои ребята понадобятся, хочу их к старейшинам пригласить — это второй вопрос.

— Пока не вопрос. Всё успеваем, — Лосев достаёт телефон, звонит. — Санёк? Заколебал ты своим «ха»! На пятачок быстро!

— Даже не знаю, — мнётся Прусаков, — личная просьба будет. Мне там... сруб на доме перебрать, нижние венцы заменить. Брёвна с клуба — звенят! Причём быстрее твоих ребят, чувствую, никто не сделает. Пару венцов всего. Можешь сам посмотреть, что за «особняк», — кавычит пальцами, — мне достался. Казалось бы, парторг совхоза, для себя строил...

— Так стройся с нуля по-своему.

— Не всё так просто. Да и кто знал, что твои ребята до такой степени в строительстве  разбираются? С ними я лично рассчитаюсь.

— Я от них сам, слушай, не ожидал. На этом вот месте отцов дом стоял. Новый рядом лепить — не то как-то... Санёк говорит: понял! Есть, где пожить? Мы к тёще переехали. А осенью этот вот, — Лосев поводит рукой снизу-вверх, — уже под крышей, и отцов на зады как по воздуху перелетел. Заходи и живи. Теперь сами и живут. Ночлежку «Отель Юлдуз» назвали. Три звезды!

Из-за дома, из глубины двора, в отглаженной белой рубашке навыпуск, но в мятых полосатых шортах и босиком быстро выходит Сардор.

— Зачем три? Беш юлдуз. Пять звёздочек! Здрасьте, уважаемый! — Сардор встаёт рядом с Лосевым, смотрят на главу. 

— Слушаем, товарищ передподполковник! — чеканит хозяин.

— Даже не знаю, — мнётся Прусаков.

— Всё он, жук, знает, план имеет, — говорит Лосев Сардору. — А ты чего, мил друг, до сих пор как нехристь ходишь? На бахчи собрался?

— Просто сюда поспешил. Утюг не греет. Ёмон утюг.

— Да у хозяйки этих утюгов... выбери хороший.

— Особой спешки нет, уважаемый Сардор! — напоминает о себе  Прусаков. — Пусть часа через полтора ребята на пересборку выедут...

— Это у вас так называется? — изумляется Лосев. — Раскардаш этот...

— Возле клуба старейшины соберутся, — продолжает Прусаков, — а прежде мы с тобой у Веры Сергеевны, у старосты встретимся. Ты в медпункт подъезжай. Мне в сельсовет за бумагами надо вернуться, но я тоже поспею. Объёмы прикинем окончательно.

— Видишь, Санёк? — Лосев «обижается». — А мине на после обеда назначила-ма. Поставит перед фактом, и ничего не предъявишь! Но ты свой-мой интерес знаешь: клубный фундамент в основание новой плотины ляжет. Наш он, да и всё.

— Па-авел Петрович, — говорит Прусаков укоризненно. — Всё же через процедуры провести надо. Так положено.

— Ну, поучи нас, а то мы же глупые: степью прём, где надо лесом. — Из дома доносятся стоны. — Так, пересборщики, слушай сюда! Базар кончаем и разбегаемся веером!

— Действительно, выше понимания, — бормочет Прусаков.

— Нет, не для нас! идёт вясна. Нет, не для нас! Дон разольётся. Пусть се-ердце девичье забьё-отся, — поёт Лосев громко, отрывисто, даже слегка похоже, а под конец на другой мотив. — Я до обеда успеваю в Уезд добежать, а вы, друзья знакомые, коней уберите, хозяйка на двор боится выходить. Ругается.

— Какого выбрали для фигуры? — интересуется Сардор.

— Никакого. Фонарь антикомариный тут поставим, да и всё. А этих игого пожгите. Когда у вас баня намечается?

— Шанба-яхшанба. Суббота точно.

— Долго ждать. С глаз сегодня же уберите!

Прусаков, оглядываясь, уходит со двора, Лосев закрывает за ним калитку, отключает чайник, с коробкой уходит в дом. Сардор скрывается за углом, но тут же возвращается, выбирает безголового коня, чтобы унести с собой. На крыльцо выходит Лосев.

— На месте — стой, раз-два! Кто у нас в электричестве шарит?

— Наверно, Жамшид, — Сардор оттаскивает коня. — Смотря где.

— Снимите доводчик с калитки.

— Там замок. Наверно, тоже электричество.

— Замок пусть будет. Если что, мне добежать не лень, а хозяйке — как найдено в плане разминки.

— Сделаем.

— Узбек сказал — русский проверил, — Лосев спускается с крыльца, подхватывает фигуру пегого коня. — Забываю спросить: это твоё «ха» — привет или наглость узбекистанская?

— Не понимаю. Просто «да» по телефону.

— И всё?

— Всё.

Хохочут, скрываются за домом в обнимку с декорациями.

 

Сошлось

Тот же час в доме Дедовых, построенном полвека назад. В общей комнате — окно на улицу, рядом комод, над ним зеркало. По длинной стороне два проёма в спальные закутки. Цветастые занавески на них распахнуты, видны убранные кровати с подзорами. В простенке, который с новоселья до самой газификации занимала голландка, стоит стул, висит рамка с фотокарточками и открытками. Слева диван с подушками, раскрытая дверь на кухню, через которую виден край стола, освещённого через окно во двор. В кухне хлопает входная дверь, появляется мать Николая и Василия.

— И как я пойду на это собрание? Уйду, а тут ребята и подъедут, — она быстро подходит к окну, раскрывает его, кричит на улицу. — Галя! Га-ля! Ускакала... Скажет: оповестила, придёт Татьяна Петровна. И больной не притворишься, в огороде застукала. Сдалась мне эта прополка… Сама, раба, напросилась. Теперь наряжаться надо, — двигает ящики комода, уходит в свой закуток, выносит платье, приложив его к груди, смотрится в зеркало. — Отрезное по талии, с Людкиной свадьбы. Тяжеловатое, — рассматривает фотокарточки в рамках, сверяется. — Вот же. Где-то сарафан с ромашками лежит, — скрывается в закутке.

В пустую комнату шумно врывается Василий.

— Стоять-бояться! Что, не ждали? Э-э, вы где там?    

— Тута, — мать появляется с одеждой в руках. — Опять один!

— А Галка?

— Ты почему один, Васькя?

— Почему один? Она же к нам зашла. В тряпки играетесь? — Василий пытается заглянуть в закуток, ловко забрасывает туда кепку.

— Нет там никого. Брат твой где?

— Где надо. К нам зашла, я же не слепой!

— Васькя, не ври матери! Опять не поехал?

— Да привёз! Нужна ты ему — у Сохатого он!

— Не ори на матерю! Зачем ему Лосевы?

— Галка где? Я совсем, по-твоему...

— Как пришла, так и ушла твоя Галька.

— Я же сам видел. На пару сек... Говори, была?

— Сказала.

— И где она?

— Дальше ушла. Старух собирает.

— Каких ещё... Что тут у вас?

— Сынок, ты не обманываешь?

— Нужны вы... Щас! — Василий быстро уходит.

Мать складывает одежду на стул, подходит к окну.

— С вещами. Не обманывает. Васькя, Васькя... голодный, потому злой. Поднялись до света, езда не ближняя... Лосев главней матери, ишь...

— Ясно теперь? — Василий сваливает посреди комнаты сумки. — Короче, так. Машину на меня оформили, за квартиру рассчитались. Сразу не поехали. Я кемарнул часа три, потом поехали.

— И правильно, сынок. Голодные теперя...

— Ты слушай хоть, если спрашиваешь. В Роптанку въезжаем: Наталья по улице чешет. Вон, говорю, твой Айболит. Коляныч такой: за нею! Наталья к Сохатому, он — за ней. Да привезу сейчас. Она уже с Лосихой занимается.

— Так встренулись или нет?

— Нет, Сохатый тормознул. А Галка куда, говоришь, пошла?

— Ничего я не говорю. Ст