Синий Цветок. Глава 15
Я вернулась в гостиную, постояла, чувствуя, что больше не хочу ни есть, ни пить. Коньяк не опьянил меня, а словно бы, придавил к полу. И я пошла в спальню, повалилась на кровать, да так и замерла, не двигаясь, и, казалось мне, ни дыша. Видела только, как легкие белые занавеси колышутся на ночном ветерке… Я не могла знать, сколько прошло времени – оно, точно, остановилось – когда я вздрогнула оттого, что хлопнула дверь моего номера и послышались быстрые шаги. Воры так не делают! – мелькнуло у меня в голове. Господи, что-то случилось! САМОЛЕТ!!.. Я подскочила на кровати, слетела с нее, едва не упав, и оказалась в объятиях…
-Кенджи!? – задохнулась я и когда поверила, что это он и никто другой, вцепилась в него руками и разрыдалась, целуя его пиджак.
-Только не уходите! – шептала я, задыхаясь от чувства к нему, захватившему меня так сильно, что я дрожала всем телом. – Только не уходите, прошу вас!.. Никогда не уходите!.. Я не смогу больше без вас, ни за что…
Кенджи молчал, я подняла лицо и… увидела слезы на его удивительных глазах. Они, эти слезы, заставляли его взгляд сиять, и то был горький свет. В соленой пелене два черных солнца…
-Если вы только скажете, Нигаи, если вы только скажете…
-Хватит теперь разговоров, Кенджи! – воскликнула я, притянув его лицо, целуя его мокрые глаза. – Хватит сомнений! Неужели вы не видите, не знаете, что я жить без вас больше не могу! Я едва не умерла там, в коридоре, перед вашей дверью, всем своим сердцем чувствуя, что нет вас там, нигде больше нет… И не просите прощения за это, не смотрите так!.. Я слышала ваш голос, я слышала боль, ту же боль, что вижу сейчас в ваших глазах. Пусть она уйдет! И… есть только один способ убить ее. Не смейте сопротивляться больше – не приму и не пойму!
-Я знаю, Нигаи, моя девочка, я понял…
Задыхаясь, целуя меня, он развязал пояс моего халата и тот упал на пол.
-Моя родная!..
И я сдернула с него пиджак, жилет и рубашку… Господи, его грудь! Я приникла к ней губам и вкус ее, запах свели меня с ума. Я не могла остановиться и оставить это тепло, а Кенджи целовал и гладил мои волосы, он поднял меня на руки и положил на кровать.
-Не ждите больше! – умоляла я. – Это непереносимо!!
«-Открой глаза, мой Синий Цветок. Посмотри на меня. Тот ли я, кого ты так хочешь, кому готова отдать все? Посмотри, ведь я стар для тебя…
-Я обожаю тебя! Я так тебя люблю, что нет больше сил. Ты прекрасен, ты так красив, что я всю жизнь буду ревновать тебя…
-Никогда не придется…»
Я открыла глаза и посмотрела на него, обнаженного и… сердце мое зашлось от обожания.
-О, Кенджи!! – выдохнула я и бросилась к нему, чувствуя, как моя грудь прижимается к его горячей коже, загораясь от этого, как ладони его скользят по моей спине, и меня, точно, током пронзает от этих прикосновений.
-Я ваш, Нигаи. Ваш! Я больше не могу и не хочу сопротивляться…
И он уложил меня на постель, он целовал меня, вгоняя в полуобморок, выгибая меня луком, заставляя стонать и плакать от наслаждения и сводящего с ума ожидания… Боже, наконец-то! Я не выдержала и вскрикнула, ослепшая, потерявшая землю, когда Кенджи захватил мои губы и медленно, нежно, но с непобедимой силой вошел в меня. Ничего подобного я никогда не ощущала! То был мой мужчина, и казалось, руки его подняли меня в воздух и любовь его, все его чувство вошли в меня, и я сама изменилась, наполнившись нежностью, истекавшей из меня слезами. Не в силах выдержать такого наслаждения, счастья такого, я плакала в его объятиях, покрывала поцелуями его плечи и грудь и снова, снова принимала его, каждое его движение, дыхание, стон. Казалось, длилось это бесконечно! Столько ласки, силы, чувства! Это невозможно было вместить, понять… И когда наслаждение пиком своим взорвало меня, я закричала, не чувствуя ничего, кроме него, кроме силы чувства его, несравненной власти его, подчинившей и забравшей меня. Пропала я в нем, отдавшись насовсем, навсегда...
«-Мой Синий Цветок! Моя! Теперь только моя девочка!..
-Ты можешь уверить меня в этом? Я так боюсь потерять тебя!..»
Кенджи лег на бок и прижал меня к себе, целуя мое лицо, шею, грудь, и я видела, как слезами светятся его глаза. Только теперь свет был другой. Они сияли радостью…
-Как я мог так долго отказываться от этого!? – прошептал он. – Как мог так долго лишать тебя счастья, родная моя?? Никогда не видел, что бы женщина была так счастлива от близости со мной!
-Я одна такая в целом свете… - ответила я, ловя его губы. – Я люблю тебя так, как даже не думала, что способна любить!
-Я знаю… То есть, не считай меня таким самоуверенным! Я понял это, когда в первый раз увидел тебя в аэропорту. Твое синее платье… Я вдруг ясно почувствовал – это ты заберешь мое сердце и… испугался.
-Но чего же?! Тебе так жаль твоего сердца?.. То есть, ты боялся, что я причиню тебе боль? Но почему…
Кенджи приник губами к моему лбу и покрепче прижал меня к себе.
-Тише! Не беспокойся, ты ни в чем не виновата и вовсе не выглядишь той роковой женщиной, которая, не стесняясь, разбивает сердца, о, нет!.. Я ведь знал, кто ты.
-Да, я помню, ты рассказывал, что услышал мой голос, объявлявший рейс, и Петрович по твоей просьбе узнал мое имя и придумал эту историю с переводчиком. Но что из того?
-Тебе трудно сейчас догадаться… От моего отца я знаю то, что произошло тогда, в тридцать седьмом… Хочешь, я принесу коньяк? Мне хочется немного выпить. Будешь пить со мной?.. О, ты смотришь на меня, будто я превратился из сдержанного японца в кого-то, очень похожего на русского, да? Прости! Я не хотел обидеть! Но выпивать вот так, посреди ночи, ты думаешь, совсем не похоже на японцев?
-Ничего я не думаю! – улыбнулась я и поцеловала его плечо. – А коньяк… Давай коньяк и поесть! Там до сих пор целая тележка еды.
Кенджи привез тележку в спальню и налил коньяк по рюмкам. Мы выпили.
-Мой отец, Такеши Симосава, был агентом японской разведки. Это самая настоящая правда. Заброшен был очень молодым и на самом деле заканчивал университет в Ленинграде, слыл талантливым студентом и почти сразу по окончании учебы, спустя буквально несколько лет, оказался на этом секретном авиазаводе. Я не стану вдаваться в подробности его легенды, но все шло, как по маслу, пока он не познакомился с твоим прадедом, Николаем Соболевским. Этот человек вызвал в моем отце столько уважения, восхищения и даже поклонения его характером, его увлеченностью работой, его добротой и порядочностью, что слепая преданность правительству Японии, которому служил мой отец, убежденный в правоте своего дела, дала трещину. А Соболевский тем временем познакомил моего отца со своей семьей, проводил с ним много времени, ведя интереснейшие беседы на самые разные темы, сделал его, по сути, своим другом, другом всей семьи. Братья Соболевские с радостью приняли симпатичного, обаятельного японца в свой круг, хотя тогда в России к японцам относились весьма настороженно! Но мальчики воспитывались в семье человека, уважительно относившегося к людям любой национальности, если те проявляли настоящие человеческие качества, прежде всего. Это была удивительная семья, Нигаи! Семья твоего прадеда… Даже в годы тоталитарного большевистского режима они сохранили все самое лучшее, что всегда было присуще русским людям, дворянам, образованным и просвещенным, тонко чувствующим, эмоциональным, великодушным и благородным. Отец со слезами вспоминал вечера на задней террасе дома, где пили чай из большого самовара, смеялись и пели песни, а Маруся Соболевская играла на рояле, звуки которого летели в распахнутые окна… Он не мог не влюбиться в нее! Очаровательное, нежное и необыкновенно веселое, непосредственное создание была твоя бабушка! И ты… Посмотри фотографии, Нигаи, ты удивительно похожа на нее!.. А голос! Я ведь не зря тогда обратил внимание на твой голос в аэропорту! Хотя, понятия еще не имел, кто ты. Она же пела, как ангел! Отец мог часами слушать ее пение… И когда он почувствовал, что сердце его горит от любви к ней, он с ужасом понял, к чему это может привести. Он и так все время мучился мыслями о том, что уже не может вести свою игру, которая в любой момент может ударить по этой, так полюбившейся ему семье. А теперь еще и эта любовь… Но стать предателем своей страны он тоже не был готов. Сердце его рвалось на части! А тут еще и его командование поставило перед ним новую задачу – диверсию на самом заводе. Отец уже достаточно переправил технической информации и надеялся, что на этом его миссия будет завершена. Он очень рассчитывал свернуть свою работу и уехать в Японию, а там покончить с разведкой, покончить со службой на правительство и вернуться в Россию, к Марусе, тем более, что она стала проявлять к нему ответные чувства. Я, как и отец тогда, очень сомневаюсь, что ему удалось бы так просто отделаться от тех, кому он служил. Но больше надеяться было не на что.
-А если просто сдаться нашим? Покаяться?.. Хотя, что я говорю?? Он оказался бы у стенки!
-Выхода не было, Нигаи… Но и это было еще не все! Красота Маруси Соболевской привлекла к семье внимание еще одного персонажа.
-Моего деда? Вишнева?
-Именно. Он служил следователем в НКВД, и авиационный завод был основным объектом внимания для этой организации в городе. Проверялись все и вся, а уж тем более, японец, мой отец. Придраться было не к чему. Он пользовался доверием начальства, прекрасно работал, болел авиацией, участвовал в спортивных мероприятиях. Все прекрасно! И возможно, Вишнев никогда и не прицепился бы к нему, если бы не страсть к Марусе. Он видел, как та охотно общается с японцем-соперником, как совсем уже не просто дружескими выглядят их отношения, и понял, что еще немного и шансов у него не будет совсем... Мой отец так понял, в свою очередь, наблюдая за молодым Вишневым. Но папа… При всем своем профессиональном опыте он так сильно, так страстно влюбился в Марусю, что потерял бдительность, не уделил должного внимания Вишневу. Попросту недооценил его.
-Что сделал мой дед? – тихо спросила я. – Вернее, тот, кого я считала своим дедом, которого почти и не видела.
Кенджи протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до моей щеки. Так нежно, что я невольно закрыла глаза и сладкая дрожь пробежала по моему телу. Я потянулась за его ладонью и поцеловала ее. Глаза его грустно улыбались, глядя на меня.
-В тот день… Отец говорил, что с самого утра он ощущал странное, ничем не оправданное беспокойство. Он даже зашел с утра пораньше к Соболевским, что бы убедиться, что с Марусей все в порядке. А она помогала Пелагее накрывать к завтраку на стол, была весела и так хороша, что мой отец не удержался, что бы тайком не обнять ее и не поцеловать. И она так чувственно, так нежно целовала его… До конца жизни мой отец не мог забыть этого ее поцелуя! Последнего поцелуя перед вскоре начавшимся кошмаром. Последнего в их жизни… Его пригласили к завтраку, Соболевский говорил только о новом самолете, который в тот день должны были испытывать. Он был так возбужден, так взволнован и так рассчитывал на успех, что его подъем перешел всем домашним. Они улыбались, болтали обо всем, радовались солнечному утру и вкусным блинам. И только моему отцу кусок в горло не лез. Беспокойство не оставляло и он ничего не мог с этим поделать. Соболевский настоял, что бы мой отец ехал с ним на машине, и они вместе вышли на крыльцо. И вот там к Такеши Симосаве подошла Маруся, взяла за руку и спросила, в чем дело, почему на нем лица нет. Она смотрела на него своими прозрачными серыми глазами и в них было столько чистого искреннего чувства, столько ничего не подозревавшей любви к нему, что сердце моего отца сжалось, и все, чего ему хотелось в тот момент, это сгрести ее в охапку и увезти так далеко, как это было только возможно и даже невозможно… Но это были только эмоции, Нигаи. Деваться им было бы все равно некуда. Ни в Японии, ни, тем более, здесь, где с такой внешностью точно везде заметили бы… И Такеши уехал на завод вместе с Соболевским, лишь поцеловав руку Маруси и шепнув, что любит ее. А любил больше всего на свете! – вздохнул Кенджи. – Поверь, Нигаи! Можно говорить все, что угодно, о трусости, о предательстве, но я видел его глаза, Нигаи, и любовь к ней, к твоей бабушке, лилась таким потоком из них, что сердце щемило нещадно! И только встретив тебя, я понял, ЧТО это было для него… Я уехал сегодня в аэропорт и почти не ощущал себя. Точно, робот, движущийся манекен, я думал о работе, о тех делах, что сорвали меня отсюда и чувствовал, что остановись я, перестань думать о деле, и я разверну машину и вернусь к тебе, не в силах существовать без твоих рук, ласкающих меня, без губ твоих, открывших мне только сейчас, когда мне уже за пятьдесят, что значит истинная, невыносимая сладость поцелуя. Разве же я мог бы после этого захотеть другую женщину?! Я тону в тебе, я утопаю в наслаждении и нежности твоей, Нигаи! И мой отец говорил мне то же самое. Дурак несчастный, я думал, что такие слова, такие чувства – это от тоски, от несбывшейся мечты о счастье. Да, он очень хорошо относился к моей матери, уважал и берег ее хотя бы в благодарность за меня, за то, что родила так поздно, не побоялась. Ему ведь было сорок семь, а маме – сорок, когда я родился… Но никогда я не видел его глаз такими, какими они становились при воспоминании о Марусе Соболевской! Криком кричало сердце его в тот момент, когда пришлось покинуть ее практически без надежды на встречу, на будущее. И крик этот застрял в его сердце вместе с болью, которую даже время не успокоило…
-Что же произошло?.. О, Кенджи, родной мой!
Я соскочила на пол и, шлепнувшись на ковер, обхватила его колени руками, прижалась к ним губами и вздрогнула от прилива нежности, охватившего меня.
-Ты… так и не смог уехать в Японию? Из-за меня, правда?
Кенджи погладил меня по голове.
-Прости меня, Нигаи! Прости!!.. Так случилось. Я уже садился в самолет, когда мне позвонили и сказали, что проблема разрешилась, и они смогут справиться без меня. Только тогда я позволил себе сорваться обратно, отменив рейс, бросив самолет с уже запущенными двигателями.
-И ты не подумал о том, что лучше все-таки, слетать и все проконтролировать?
Кенджи рассмеялся, взял меня за руки, поднял с пола и посадил к себе на колени, поцеловав мою грудь, лаская ее ладонью.
-Как же ты хороша, Нигаи! – прошептал он. – Как я околдован тобою!.. Не тешь себя наивной надеждой, что я все-таки, попрал необходимость ехать только что бы вернуться к тебе. Не надо, милая! Я уехал бы, если бы мне не позвонили. Но ты должна знать, что я вернулся бы. Все равно, вернулся бы! Даже если бы еще так и не понял бы, что моими страхами не смогу жить. Только я понял это, уже когда услышал твой голос, сжавший мое сердце, встряхнувший его и внушивший, что ничто не оправдает смерть этой любви. Ничто! Одну я уже видел, видел, как полумертвым от изъевшего его горя живет мой отец. Его любовь погибла. Я не мог допустить этого с нами! Тем более, что ты была готова на все. По крайней мере, готова была выслушать и принять услышанное, поверить мне… Ведь это так, Нигаи? Сейчас, когда твое неистовое желание близости со мной утолено, ты ни в чем не сомневаешься? Ты ведь так любишь меня, что неуемное желание сводило тебя с ума и уменьшало преграды до степени ничтожества. Это обычная вещь для искренне любящих и отдающихся чувству без остатка людям!
-Но разве ты любишь меня меньше, что бы так же относиться к преградам?! – ахнула я.
Дернулась было, но Кенджи держал меня крепко.
-Девочка моя! Ты настолько свела меня с ума, что я боялся только твоих страхов, я не смог бы услышать твоего отказа от меня. По крайней мере, в тот момент, когда Андрей принес ту папку, не смог бы. И даже потом не знаю, как. Я мог думать только о тебе, и поэтому мне стало даже легче, когда пришлось уехать и получить возможность прийти в себя. Идиот! Я знаю. И счастье, меня быстро вернули, не дав совершить непростительную глупость!.. К сожалению, моему отцу никто не помог и у него не было возможности вернуться, обнять Марусю так же, как я обнял тебя, и никуда, никогда от нее не уходить… Все случилось гораздо хуже. Отец рассказал, что с утра на заводе появился Вишнев. Он уже вызывал к себе моего отца, допрашивал его и даже, как говорят, с пристрастием… Я понимаю, как все это звучит сейчас, ведь речь идет о шпионе, работавшем против твоей страны, Нигаи, против твоего прадеда, воспользовавшись доверием этого человека, который ввел его в свою семью, позволил ухаживать за его дочерью… Мой отец был профессионалом, хоть и было ему на тот момент всего двадцать пять лет. Он прекрасно знал, как вести себя в подобной ситуации, знал все свои плюсы и минусы, умел этим пользоваться. Он был спокоен и убедителен, и товарищу Вишневу ничего не оставалось, как отпустить его, что называется, не солоно хлебавши. Возможно, именно это, а еще то, что Вишнев понял – Маруся Соболевская любит Такеши, стало последней каплей, тем пальцем, который спустил курок… У меня нет доказательств виновности Вишнева, только догадки моего отца. Он видел Вишнева в тот день в конторе, в том маленьком домике – пристройке, в котором, собственно, находилось конструкторское бюро. Тот шатался по кабинетам с серьезным и озабоченным видом, но, как ни странно, совершенно один, без помощника, который обычно сопровождал его везде и сидел с ним в одном кабинете. Моему отцу это показалось подозрительным. Потом Вишнев исчез из бюро, и мой отец, было, вздохнул с облегчением, но, буквально, следом увидел Вишнева в окно идущим быстрым шагом из здания самого завода. Собственно, там располагался только большой цех-ангар, где собирали самолет, который должны были испытывать в тот день, и небольшой цех со станками, на которых изготовлялись детали… Отец говорил, что вздрогнул невольно, увидев Вишнева, хотя, ничего странного в этом не было – сотрудники НКВД были частыми гостями на заводе и свободно передвигались по нему, уже не вызывая ничьего удивления. Тем более, испытания нового самолета! Но чутье моего отца не подвело. Вишнев появился в бюро и взгляды их встретились. То были лишь несколько мгновений, в которые они смотрели друг другу в глаза, и мой отец увидел в лице Вишнева страх. Самый настоящий страх, который невозможно скрыть. Может быть, именно в тот момент он ощутил приближение катастрофы, которая разрушит все. Через несколько минут в бюро быстрым шагом вошел взволнованный донельзя Соболевский. На ходу он что-то громко обсуждал со своими помощниками, поздоровался с Вишневым и забрал какие-то документы со своего стола. Оказалось, он спешил в цех, что тоже было не удивительно – во время испытаний самолета только ленивый не выходил понаблюдать! Даже рабочие завода оставляли работу и высыпали на взлетное поле… Мой отец… его, словно, к стулу пригвоздило – он сидел и смотрел, как Вишнев остановил Соболевского, как заявил ему, что тому необходимо проехать с ним по срочному делу, как Соболевский даже рассмеялся – разве Вишнев не видит – сейчас начнутся испытания самолета, и он, главный инженер, просто обязан быть здесь! А дела могут подождать. Вишнев возражал, но Соболевский заявил, что Москва требует срочных результатов, что в той политической обстановке, которая сложилась в Европе, испытания нового военного самолета имеют самое первостепенное значение. Похоже, Вишнев готов был просто молча скрутить Соболевского и под дулом пистолета увезти с собой. Но никакой возможности, кроме ареста для этого не было. Вишнев же, очевидно, не был уполномочен арестовывать главного инженера авиационного завода перед важнейшими испытаниями. И он замолчал, растратив все аргументы, а Соболевский лишь усмехнулся, хлопнул Вишнева по плечу и стремительно вышел из кабинета. Вышли все, кроме моего отца. Вишнев постоял несколько секунд, опустив голову, потом поднял взгляд на Такеши и выскочил из бюро. Этого взгляда Вишнева было достаточно, что бы мой отец понял все. То была паника, заставившая Вишнева побледнеть, это было понимание своей беспомощности. Мой отец выбежал на улицу и видел, как машина Вишнева сорвалась с места и, подняв пыль, скрылась за воротами. И тогда Такеши бросился к выходу на взлетное поле и прислушался. Ворота ангара были распахнуты – самолет уже выкатывали из них.