Профессор ВШЭ Майя Кучерская и русский muzhyk

Что меня подкупает в наиболее литературно грамотных «российских писательницах»? Искренность. Они не кривят душой — отображают (даже вопреки интересам своей тусовки) свой (вернее, той же тусовки) взгляд на русский народ.

Который, как известно, они за волосы желают вытащить из болота свинцовой мерзости русской жизни к свободу, к свету.. Тянут, тянут — а он все за свою болотину хватается. Не желает, значит. Такой уж народ.

Это уже Дуня Смирнова наглядно показала в фильме «Ко-ко-ко», где рафинированная либералка, которую играет Анна Михалкова, из чистой жалости пригрела хабалку-попутчицу на своей груди. Ввела в свой дом. И что?

Надо сказать, та сразу же вычистила-выскребла этот дом. Накормила-напоила благодетелей. А потом замучила их своей любовью и благодарностью. Так замучила, что пришлось главной героине ее подушкой душить. Такое вот внутреннее неприятие к народу случилось. Ибо этот народ не воспитаешь. Не восприимчив он к чистому-светлому. Потому как быдло.

Вот и Майя Кучерская в своей «Тете Моте» ту же идею развивает. О видовом несоответствии, типа не могут эльфы жить в согласии с орками. Ни духовно, ни физически. Не получается. Хотя стремятся. Как могут. Орки — и есть орки.

Для начала, кто такая Майя Кучерская. Это — эльф в чистом виде. Воздушная и непорочная. Слезливо-сентиментальная типа Яхиной. Но много образованнее. Она — целый профессор русской литературы в ВШЭ.

Правда, пересмотрела свои взгляды, потому что «это ведь та самая литература, которая дискредитировала себя. Ей присягали, ее цитировали те, кто сейчас убивает. Она никого не остановила. Тем более не станем читать эту пафосную муть»

Это она от имени своих учеников говорит, которые давно уже не знают фамилии героев Лермонтова. Или Гончарова. Или Островского. Но зато прекрасно знают Петрушевскую, Быкова, Сорокина.

«Быть может, потому, что Владимир Сорокин рушит иерархии, показывает, что вся эта русская классика, которой пичкала злая училка, это не средоточие ха! поведенческих или там моральных ценностей, не незыблемая скала, а — черепки, обломки, стариковский окаменевший кал, можно играть этим всем в футбол, гандбол, или что там ещё».

Не будем придираться к рафинированной даме, которая много лет кормилась данным «окаменевшим калом» — такое с ними часто бывает.

Сейчас вот душа не вынесла. И решила, наконец, расставить свои приоритеты в российской литературе. Например, обнародовать взгляд эльфа на орков. То бишь, рафинированной литературной интеллигенции на природу русского мужика.

Впрочем, это и давно было известно. В частности у прогрессивных художников. Примерно так — как у художника Шульженко.

Но дама Кучерская — дама воспитанная и образованная — в ее текстах не найдешь ляпов Яхиной и Некрасовой, там все благообразно и слезливо. И искренне. С размышлением о неприятии эльфами — орков. Потому что вот.

Потому что — русский мужик.

Итак, к сюжету. Он прост и незатейлив.

Некий русский Коля из глубинки (Подмосковья) воспылал чувствами к московской глубоко интеллигентной девушке — Тете Моте. Вот так его ударило.

«Он подумал о Мотьке, так и звал ее, как она когда-то сама себя назвала в шутку — нет, сейчас на такую б не клюнул. А тогда, восемь лет назад, другой был период. Поступил в Москву, с трудом, чудом, проскочил еле-еле, по полупроходному, кто-то слился, и его взяли на освободившееся место, учился, жил в общаге, и так хотелось дальше, вперед, по всем направлениям. Из серого мальчика с дальнего Подмосковья стать здесь своим, умным, ловким Коляном, с правильной работой, не похабной девочкой, каких в их подмосковном городке, где он закончил школу, было навалом — нет уж, с совсем другой... Мотя сама приплыла в руки, сама нашла его. По объяве.»

То есть пришел к ним ремонтировать компьютер.

«Он хорошо помнил, как пришел первый раз в ее облупленный дом чинить компьютер, пришел — и обалдел. В крошечной двухкомнатной квартире с вытертым дочерна паркетом было бедно, сто лет без ремонта, но убрано, чисто, а главно дело — вдоль всех стен стояли шкафы с книгами. Даже в коридоре висели полки, тоже с книгами, забитые мертво! И сразу поморщился про себя: попал. К больно умным. Но поморщился все-таки с уважением.»

Вы ж понимаете, что эти коли по всей стране книг никогда в глаза не видели. А уж купить книжку — и то разор великий. Читать, а паче всего — писать, то есть делать русскую литературу — это великая миссия избранного народа.

Немного отвлекусь — насчет прибрано и чисто. Когда меня привлекали к этому «строительству новой литературы» по признаку малой угнетенной народности (нет, не той, которая угнетена основательно) — я до сих пор под впечатлением этих скромных жилищ. Приходя на «литературный диспут» к очередной пылкой Кларе Цеткин, я разгребал кучу огрызков и плесневелых остатков со стола и табуреток, елозил тряпкой по загаженному пространству с единственной целью — покурить в относительной чистоте..

А мадам Новодворская так честно и говорила, дескать, я просто перехожу из комнаты в комнату, с места на место, как некий Мигль в «Незнайке на Луне». Пока не приведут какую-нибудь тетку — разгрести все..

Ибо — эльфы.

Так вот, у подмосковного Коли чувства были, конечно, низменные. Но — запал. Добился своего. То есть тети Моти.

Она-то поняла сразу, что за орка замуж вышла. Но на то книга и написана — высокие страдания показать.

Была деревенская свадьба — там правда старухи со свиными головами не плясали, как у Сорокина, но недалеко ушли... Та же бездуховность — с жирными тетками и бусами на шеях.

Тетя Мотя поняла, в принципе сразу, что союз эльфа и орка невозможен, даже если эта Мотя — большой профессионал в русской литературе. В этом союзе дух сразу в нос бьет — русского мужика.

«Коля приходил с работы неизменно уставший, пахнущий потом, все собиралась подарить ему дезодорант, но не решалась, жаловался, как тяжело было — "опять целый день лазил под столами" — она уже знала, это значит, чинил чьи-то компьютеры в своей фирме. А на торжественное объявление, что сегодня у них на ужин антрекот по-эльзасски и картофельная запеканка с соусом из паприки, лишь снисходительно усмехался. И с грустью, которой сама стыдилась, наблюдала, как несколько часов ее кулинарных чародейств исчезают за каких-то двадцать минут ритмичной работы Колиных челюстей.»

Дальше больше — она с ужасом осознает это. Вот он — русский мужик. Орк в своей натуральности.

«Ее муж навалился на нее всей своей тяжестью, всеми своими кошмарными привычками. Русский muzhyk. Цвет у этого мужицкого был красно-бурый, как запекшаяся кровь. Кровь была ее.

Коля никогда не мыл за собой посуду, и если ее не было дома, аккуратно складывал грязные тарелки в раковину. Не выносил ведро, даже если мусор сыпался наружу. Не менял каждый день носки и рубашки. За время своей общежитской жизни он привык экономить одежду. Она упрямо относила все в грязное и выдавала ему новое. Они ссорились, Коля кричал: зачем стирать еще совсем чистые вещи! Они от этого портятся!»

А вот эта цитата, которая разнеслась по ленте из этого шедевра как «старческая порнография литературной профессорши» это вовсе и не так. Это о другом.

Это о невозможности и физиологических отношений духовных эльфов и бездуховных орков. Из серии «свинцовой мерзости русской жизни».

«В углу стоит высокий мужик. Неприятно голый. Улыбается чуть смущенно. Но видно плохо — лицо его прячется в тени, зато на длинную сардельку падает слабый свет из окна. Сарделька свесилась, но насторожилась — и ждет, ждет ее, свою Тетю. Она читала книжки, смотрела фильмы: этот отросток нужно будет трогать, мять, гладить, может быть, даже, о господи, лизать языком. Тогда он оживет, обрадуется, засмеется, мягкая спинка упруго распрямится, отвердеет, сарделька почувствует себя молодцом, добрым молодцем, бодро скачущим по полям, по лесам, к красной девице в терем.»

Впрочем, о чем еще можно говорить? О щемящей тоске эльфов «в этой стране»? Где они вынуждены жить? И даже как-то устраиваться?

И все бы хорошо — но. Народ не тот... Неприятный народ. Дикий. Орки — одно слово.