Свадебный переполох в Великом Краале Кумбу (на конкурс)

Волосы его были заплетены во множество тонких косиц по обычаю молодых воинов мсуку, покинувших дома в поисках лучшей доли, и обмазаны красноватой глиной от насекомых, как делали пустившиеся в дальний путь странники. В ушах, бровях и нижней губе блестели на солнце золотые и серебряные кольца. Дышавшее суровостью лицо с массивными надбровьями, тяжелой квадратной челюстью, высокими, резко проступающими скулами и глубоко посаженными голубыми глазами заросло щетиной.

Загривок и шею, покрытые оставшимися после инициации шрамами, распирало от мощи, словно у буйвола мзебе.

Внушительные, толщиной по меньшей мере в три пальца, плиты на груди, украшали багровые росчерки звериных когтей и клыков, свидетельствовавшие об охотничьей доблести. На широкой, как у самца гориллы, спине в такт движениям перекатывались бугры мускулов. Перевитые венами и жгутами мышц руки не уступали ногам взрослого мужчины. Плечи размером с голову ребенка расцвечивали яркие красящие порошки.

Торс без присущего слабым сужения походил на перетянутый веревками тюк. Должно быть, и грозное оружие носорога не пробило бы эту броню.

Единственная одежда — обернутый вокруг пояса, сложенный вчетверо плед из грубой шерсти, служивший также на привале одеялом и тентом, прикрывал до колен ноги, массивностью подобные стволам баобаба, а толщиной сухожилий его корням.

На ремне из кожи большого змея удугму слева крепился меч ядамбвэ с коротким, но широким изогнутым лезвием и рукоятью в виде фигурки Бвамга длиной в локоть. Этим клинком едва ли можно было колоть, трусливо спрятавшись за щитом. По обычаю народа ядамбвэ, оружие должно было сокрушать врагов мощными рубящими ударами, и настолько хорошо их мечи подходили для этого, что могли оставить без ноги и буйвола.

На другом боку перевязь со щитом кимпасу из гибких прутьев, переплетенных шелковыми нитями, с амортизирующей подушечкой и толстыми петлями для захвата. А ниже, в изукрашенном кожаном чехле, длинный обоюдоострый кривой нож бтеве — удобный для вспарывания вражеских животов. Тул из лозы, подвешенный у правого плеча, вмещал дротики из черного дерева сугимби с блестящими стальными наконечниками.

Пестрые повязки мовака с длинной бахромой обматывали колени, так любили делать молодые воины, искавшие драки при любом удобном случае и презирающие трусов с целыми, как у девушек на выданье, зубами и носами.

Прямая и горделивая осанка говорила о независимости и уверенности в себе. На плече, словно приросшая, привычно покоилась раздвоенная жердь с примотанным походным мешком из шкуры антилопы и мехом с питьем. Тело лоснилось от пота, а в ступни покрывала пыль дальних странствий. И железный гвоздь — не то, что колючка— не проткнули бы толстых и твердых, как ослиное копыто, мозолей подошв.

В общем, выглядел бы странник совершенно привычно для этих времен и мест, если бы не белоснежная как у мифических существ кожа. Даже в Великом Краале царства Кумбу — не то, что в его окрестностях на много дней пути — едва ли кто-то видел белого человека-арьяна своими глазами.

Упоминания о расе светлолюдов, некогда правившей миром, сейчас сохранились в сказаниях гриотов, исполняемых перед зеваками, да в панегириках филидов, возводивших рода местных царьков, к настоящему или вымышленному, белому предку.

В преданиях говорилось, о былом невообразимом могуществе арьянов, которые знали обо всем на свете, и умели творить непостижимые уму волшебные вещи.

Созданные ими повозки, запряженные невидимыми лошадьми, неслись быстрее ветра, огромные каноэ из железа не только держались на воде и плыли без весел и парусов, но даже летали по воздуху выше птиц. Копья разили громами, в мгновение ока, убивая десятки воинов, а пращные камни с кольцами-амулетами, оглушительно взрываясь, рвали на куски плоть и разносили дома в щепки. Служившие белым духи тут же переносили звуки их слов и живые картинки за сотни дней пути. Знахари арьянов умели магическими иглами прогонять из тел насылавших болезни демонов, даже самых опасных, пришедших из стоячих болот Мамбуту. Подчинив себе духов камня, белые легко, как из глины, строили хижины высотой в сто мужчин, вставших друг другу на плечи. Они владели чудесными мотыгами и плугами, которые сами собой возделывали поля, приносившие неслыханно изобильные урожаи, и ни один человек, ребенок или женщина на Земном диске, не знали ни голода, ни другой нужды.

Но время великой расы давно прошло. Гриоты пели, что, возгордившись могуществом, надменные арьяны бросили вызов самим богам. И те покарали их дерзость, напустив сонм демонов, вызывавших безумие.

Золотой телец пробуждал в душах алчность, неутолимую жажду наживы, сколько бы ямса, таро, скота, пестрых тканей, колец из серебра и золота, раковин каури и жемчужин не скопилось в их закромах, арьянам все было мало.

Кабан Кайфожор вызывал тягу к опьянениям пивом и брагой, дымом горьких трав и густым соком алых цветов.

Радужный петух растлевал, отвращая мужчин и женщин друг от друга, склоняя к противоестественным мерзостям. Восстанавливал жен против мужей и мужей против жен, внушая отказ от создания семей и деторождения.

Почти все светлолюды погибли, пав жертвой собственных пороков, от сладости которых не желали отказаться. А исчезнув, унесли в забвение и секрет производства волшебных вещей. Уцелели отдельные горстки, разбросанные по миру, белых людей, которых катастрофа застала за пределами их земель. но у них не осталось и тени прежнего могущества.

Выживших ждали темные времена. Чернолюды, во всем винившие арьянов, нападали на них, желая умилостивить богов искупительной жертвой. Белые отчаянно сопротивлялись, уходя в самые дальние, труднодоступные и малопригодные для жизни места Высокой земли.

Со временем, жизнь налаживалась, и гнев чернолюдов понемногу улегся. Вожди племен пробовали заключать союзы, надеясь если не приобщиться к магии арьянов, то хотя бы улучшить породу своей династии. Они верили в волшебную силу белых, так как на тех не действовали сильнейшие заклятия самых могущественных колдунов, даже если те сопровождались касаниями посоха мбуху.

Одни белые, доведенные до отчаяния, соглашались и вскоре растворялись, другие напротив, поднимались в горы, уходили в глубины непролазных чащ, селились в пустынях и на болотах. Отгораживались и обживали неудобия, блюдя чистоту крови и вознамерившись однажды возродить белую расу, а вместе с ней и эру благоденствия человечества. Каждая из изолированных общин, оберегая женщин, отправляла своих молодых мужчин в Свадебные походы на поиск остальных, что бы продолжить род.

Ничего этого Шимпи не знал. Если и слыхал что-то от гриотов, певших на базарных площадях, то не придавал значения. Он был призовым поединщиком, искуснейшим в своей труппе, не раз побеждавшим в схватках сильнейших противников. Он интересовался только кулачным боем.

А потому, не распознав в вошедшем в ворота Великого Крааля Кумбу арьяна, решил, что перед ним презренный альбинос, который отлично подходит для оттачивания на нем своего искусства. Он поднялся с вязанки тростника, и, скинув мальчишке-невольнику плащ, устремился к чужаку.

Старшина привратников Мбасу посмотрел на заносчивого бойца с явным неодобрением, но быстро, что бы тот не заметил, отвел взгляд. Знал, что приглашенному самим царем Кумбу Мбангой, гостю позволено многое, даже драться, а вернее бить всех, кого ему только вздумается. Скоро ему предстоял наиважнейший для Кумбу поединок, перед которым следовало хорошенько попрактиковаться, а среди гвардейцев-сотрапезников Мбанги очень быстро закончились желающие, даже впятером, выходить против Шимпи.

— Животные бродят снаружи! — осклабился чернолюд, заступив чужаку дорогу.

Тот остановился и исподлобья посмотрел на задиру с не сулившим тому ничего хорошего выражением лица.

— Эй, недопеченый! Твоя необрезанная матушка, что слишком рано тебя вынула, что бы освободить место для очередного мбонго? Возможно, для ослиного мбонго? — продолжил изгаляться Шимпи.

— Я не держу ответа перед мартышкой, рожденной из грязной задницы! — ответил арьян, ощупывая чернолюда цепким взглядом. Тот был выше на целую голову, без капли жира, тонкий в талии и плечистый, с бугрившимися при движении узлами жил на гибком теле.

— Я проучу тебя за эти дерзкие слова! Зубы не нужны тому, кто не умеет держать за ними язык.

— Вызов?

— Я оказываю тебе честь, предлагая переведаться на кулаках, вместо того, что бы растоптать тебя, как червя, свернуть тебе шею, как петуху, задушить, как крысу, размозжить голову камнем, как жабе. Я выдавлю ногтями твои глаза! Пальцами разорву рот! Кулаком вобью нос в череп! Ногой раздроблю челюсть! Твоими вырванными волосами я подотрусь после того как заставлю выплюнуть зубы и испражнюсь тебе в рот! Я откушу тебе ухо! — все больше распаляясь, сыпал мусорные слова, как это принято у призовых поединщиков, Шимпи, работая на публику. — Мой мбонго, войдет в тебя, как ассегай в податливое тело слона, пока ты будешь молить о поща...

— Твоя болтовня утомит и сплетниц на ямсовом поле, пускающих ветры от скуки! Ты будешь драться или визжать, как свинья, которую мясник за задние ноги тащит из загона? — хладнокровно прервал его светлолюд, ни на йоту не утративший самообладания.

Он скинул пожитки, отстегнул с пояса оружие, и принялся разминаться, энергично вращая частями тела и хрустя суставами.

Вокруг стали скапливаться любопытствующие зеваки, за последние дни привыкшие к схваткам с участием Шимпи. Нынешний противник выглядел крепким, а потому они рассчитывали на более продолжительное, чем обычно, зрелище. По толпе тем временем поползли шепотки:

— Белый как снег!..

— Ба! Да это же арьян!..- что дополнительно подогревало интерес.

Шимпи яростно взревел, и, красуясь, неистово заколотил себя кулаками в грудь. Он развернулся левым боком, оттянувшись корпусом и перенеся вес тела на дальнюю ногу. Раскрытую ладонь передней руки он вытянул в сторону противника, а кулак правой перевернув большим пальцем вниз, поднял к виску. В легких плавных движениях чернолюда читалась сноровка умелого и опытного бойца. Его поза напоминала стрелка натянувшего лук или воина нацеливающего острие меча над краем вражеского щита для укола в заключичную ямку. Эта стойка позволяла молниеносно сокращать и разрывать дистанцию. По всему было видно, что Шимпи готовит один единственный, решающий исход схватки сокрушительный удар.

Арьян же, словно лесоруб, занесший топор, стоял почти фронтально, подсев на широко расставленных ногах. Опустив подбородок на грудь и, закрывая голову руками, он и исподлобья следил за чернолюдом. Белый походил на прочно укоренившийся баобаб и, одновременно, на старого буйвола, изготовившегося поддеть льва на рога.

Чернокожий мелкими шажками сближался с противником, обходя его против часовой стрелки. Передняя рука непрестанно плясала в воздухе, отвлекая внимание, прощупывая, создавая угрозу, а занесенная для удара дальняя чуть подрагивала в такт гневно раздувавшимся ноздрям, словно скорпионье жало, выцеливая уязвимое место.

Зрители, затаив дыхание, пристально следили за мельчайшими движениями бойцов, опасаясь проморгать решающий момент. В воцарившейся на площади, наэлектроризованной до предела тишине, казалось, потрескивали искры. Напряжение сгустилось настолько, что осязаемо давило.

И тут у Шимпи сдали нервы. Черным леопардом он бросился к арьяну, ложно обозначая атаку левой рукой в живот, и тут же хлестко, словно камень из пращи, послал в цель правый кулак.

Удар достиг головы светлолюда, вот только тот, резко подавшись навстречу, вместо челюсти подставил лоб. Кость оглушительно хрустнула и ветвистые, раскаленные молнии пронзили руку Шимпи до самого плеча.

Истошный вопль готов был уже вырваться из его глотки, но в тот же миг арьян, мощным движением землекопа, вгоняющего лопату в кучу песка, вбил левый кулак ему в печень. От удара черное тело подлетело в воздух на добрую ладонь, изогнувшись в сторону бумерангом, а затем безвольной тряпичной куклой повалилось наземь.

Шимпи казалось, что его пронзили от бока до бока. Он бился в конвульсиях, корча полные страдания гримасы, пытался орать, задыхаясь от нестерпимой боли. Арьян застыл, выжидая, и тут, на глазах у пораженной толпы, улучив момент, поверженный казалось бы чернолюд, катавшийся по земле, рванул к нему и здоровой рукой схватил за пояс...

***

— А когда «снежок» засадил ему в бочину, — с плохо скрываемым злорадством докладывал королю Мбанге Мбаса, — говно, вырвавшееся из жопы Шимпи, забрызгало все вокруг на бросок ассегая.

— И чего ты пердишь тут ртом, задница гиены! — вспылил Мбанга, уловив рвущийся из Мбасы наружу хохот, и многочисленные складки жира на его теле гневно колыхнулись, а выпученные как у жабы глаза, казалось, вылезли из орбит еще дальше. — Как я посмотрю, ты весьма доволен тем, что поединщик, за которого мы уплатили тридцать коров — целых тридцать коров! — способен теперь бороться только со своей одноглазой змеей?!. Наверное, ты мечтаешь о том, что бы принцесса досталась Рамма-Занну, а с ней к нему перешли и права на трон, — он поерзал на вырезанном в виде Паука Зуффу сиденье, — перешли к этому ослоеду?!. Да не будь ты моим троюродным племянником, чья голова будет висеть на соседнем колу с моей, я бы подумал, что ты изменник! Я бы велел... — он вдохнул поглубже, не желая дальше распаляться понапрасну, — короче молодой и крепкий слон весьма бы обрадовался твоей заднице!

— Ваше Светлейшество, я не это имел в виду! — склонившись пониже, заискивающе забормотал Мбаса, — я просто решил, — он осекся, понимая, что подобрал неудачное слово, — я подумал, — он снова сделал паузу, посчитав, что и такое определение, слишком претенциозно, — мне показалось, — поправился Старший стражник, — что боги хранят Кумбу, раз послали в Великий Крааль искуснейшего бойца, сломавшего этого надутого говнюка Шимпи, как бегемот сухую камышинку! Его кожа бела словно снег на вершинах гор, такая же, как у легендарных древних! Что это как не свидетельство того, что духи белых предков благонравнейшего из царей, Светлоликого Мбанги, послали его спасти праведный народ Кумбу? С таким поединщиком на нашей стороне Рамма-Занну с его Хубебом единственное, что увезут домой в качестве трофея из Кумбу, так это унижения и насмешки! Даже грязноногие дети шлюх будут улюлюкать, бросая им в след самый зловонный крокодилий навоз! Женщины Горной страны в знак их бесчестья перестанут подмываться перед тем, как возлечь с мужьями на ложе, а гортанные вопли их мужчин будут много дней и ночей разноситься по ущельям!

— Осталось только позаботиться, о с-а-а-а-мой малости, — съязвил царь, сардонически усмехаясь, — о том, что бы арьян вышел сразиться с Хубебом. Против одного из самых прославленных бойцов, того, чье имя гремит в степях и саваннах и отдается эхом в горах Настана. Последний жабоед с болот Жирапы и тощий раб на банановой плантации Ломехузии знают его имя, и скорее откусили бы собственные яйца, чем пожелали бы сойтись с Хубебом.

— О, Светлейший государь! Не о чем волноваться! Шимпи уже об этом позаботился! Право Хангани...

***

— Запомни, варвар, тронное имя царя Мбанга Пресветлый. Его титул: Величайший правитель Кумбу, хозяин Великого Крааля, Повелитель неисчислимых племен, Главный раздатчик зерна, Неистовый слон, попирающий черепа врагов, Всех покрывающий вепрь, Свирепый лев саван, Мудрейший знаток законов, Могущественный колдун, Сладкоголосый гриот и Непобедимый игрок. Если кратко, то Светлейший, — торопливо произносил церемониймейстер, сопровождавший арьяна к ожидавшему его в тронном зале правителю. — Как войдешь, сразу надо будет выразить почтение по всем правилам этикета, — продолжал напутствовать царедворец, пока они шагали к резиденции правителя Кумбу — саманной постройке, за цвет штукатурки называемой на кумбийском языке Великим Белым Домом или Домом Неистовой Белизны.

— И как это делается?

— Эх, из какой глуши ты выполз, если тебе не известны такие простые вещи!? В Кумбу это знает каждый ребенок! Это первое, чему у нас отцы учат своих детей! Поэтому мы — великое царство, не то что... — ааа, — высокомерно махнул он рукой, не желая показывать, что понятия не имеет, откуда происходит чужак. — Надо смиренно распластаться по полу, как ничтожный червь, подползти к царю и облобызать губами его ногу, в знак почтения и испрашивания милости.

— Ничего не понял. Как придем, покажешь, как следует, что бы я ничего не напутал. А то царь решит еще, что ты плохо мне объяснил.

— Само собой! А ты смотри очень внимательно! Не облажайся! — рассудив, что в словах варвара присутствует определенный резон, согласился придворный.

— Ну конечно! — заверил арьян.

Тон его при этом не понравился церемониймейстеру, слышалась в нем какая-то смутная еле уловимая издевка, но размышлять об этом было некогда: миновав пост из дюжины стражников, они вошли в просторную залу.

Царь Кумбу — высокий и чрезвычайно тучный мужчина средних лет — величественно восседал в установленном на возвышении троне, выточенном из массива драгоценного дерева мугунду, часто называемого железным за цвет, блеск и прочность. Последнее свойство ценилось особенно, поскольку, по традициям Кумбу, олицетворявший процветание и достаток народа правитель не имел права на худобу. Даже претендовать на трон мог только тот, кто весил как двое обычных мужчин, а в дальнейшем обязанность копить жир, умножая тем самым благополучие подданных, была одной из основных.

Облачение монарха состояло из пестрого головного убора, развернутого козырьком в сторону и бесформенных, низко сидящих портков. Помимо внушительных складок жира царственное достоинство подчеркивалось золотым украшением в виде ошейника, ручных и ножных кандалов, соединенных тонкими цепями с кольцом на поясе.

Ноги правителя покоились на спине стоявшего на четвереньках раба.

Сидение трона было выполнено в форме паука Зуффу, а спинка имела вид кроны Мирового Древа, в которой расположились друг напротив друга божественные аистихи со своими яйцами-светилами в клювах. Белая Гаппи с дневным, а черная Наппи — ночным.

Перед троном были установлены деревянные статуи: переливающаяся чешуями из полудрагоценных камней Большого Змея и позолоченная Свирепого льва Нгунгу. По всей видимости, они должны были внушать посетителям представление о мудрости и отваге монарха.

Подле стояли на коленях, прогнув спины и чувственно оттопырив налитые упругие ягодицы, две обнаженные девушки, во взглядах которых читалась готовность по первому знаку исполнить любое повеление правителя. В руках они держали подносы: на одном был золотой, изукрашенный цветными стеклами лук без тетивы, на другом серебряный кувшин с какой-то забористой выпивкой и пучками пьянящих побегов крэнка.

По правую руку от монарха на подставке покоился олицетворяющий его воинскую мощь исполинских размеров церемониальный меч длиной в размах рук мужчины. Замысловатой формы клинок имел в самом узком месте ширину в ладонь, а наибольшую в две.

У трона возвышались рослые мускулистые телохранители, удостоенные чести завязывать головные платки на лбу особым узлом, так, что бы концы напоминали бычьи рога. Множественные татуировки в виде слез на их лицах отмечали число полученных в боях ран.

Еще чуть поодаль виднелись лучезарно улыбавшиеся золотыми накладками на зубах царские жевалы.

Пихнув локтем с любопытством осматривающего все это великолепие неотесанного варвара, знаток приличий сноровисто пал ниц и подобострастно извиваясь всем телом, в чем чувствовались не малый опыт и врожденный талант, проворно пополз на брюхе к правителю.

— Государь Мбанга Пресветлый, — бесцеремонно произнес арьян, повергнув в шок своей дерзостью царскую свиту, едва царедворец взял в рот пальцы ноги правителя Кумбу. — Я слишком мало пробыл в вашей благословенной стране и, конечно, не смог в полной мере узнать ее великую культуру, особенно самую важную ее часть — обычай приветствования правителя. Хотя этот, — он указал на церемониймейстера, — вне всякого сомнения достойнейший и благороднейший знаток придворного этикета приложил большие усилия, что бы ознакомить меня с ним. Поэтому, не желая оскорблять Ваше величие неуклюжими попытками, прошу считать его приветствие совершенным и от моего имени. Тем более, что я не ел пять дней, и слюна моя столь едка, что могла бы не только испортить Вашу царственную ногу, но и прожечь пол во дворце.

Мбанга застыл, обдумывая произошедшее, а вместе с ним выжидающе замерла и свита, готовая к любому повороту событий. Телохранители, хотя и не поняли в точности смысла слов, произнесенных белым, тем не менее крепче стиснули древки копий, намереваясь по сигналу сразу же пустить их в ход, уловив чутьем, что такой вариант развития событий вполне вероятен.

Наконец тишину разорвал походивший на икоту гортанный смешок, сопровождаемый волной, всколыхнувшей складки монаршего жира, и царь разразился каскадом громогласного хохота. Церемониймейстер успел своевременно выпустить пальцы повелителя изо рта, что бы ненароком не оцарапать их зубами.

Искушенные многоопытные придворные тут же последовали примеру правителя, ведь неприлично, когда тому приходится смеяться в одиночку.

Нахохотавшись вволю и утерев выступившую слезу, Мбанга сделал знак прислужнице с блюдом приготовленного риса: после энергичных действий требовалось срочно восполнить силы. Та подскочила к трону, то же самое сделал и ближайший из жевал. Набив рот вареной крупой, он поспешно заработал челюстями. Закончив, сплюнул на ладонь правителя горсть пережеванного риса, и тот отправил ее в рот, ни мало не заботясь о просыпавшемся.

— Назови свое имя, чужеземец!

— Лом, Светлейший.

— Отвечай мне правду Лом, отвечай, Лом, мне быстро, Лом, отвечай мне кратко! — речитативом произнес правитель Кумбу, сопровождая слова замысловатыми пассами руками.

— Да, Светлейший!

— Мои подданные сообщили, что сегодня ты дрался возле ворот Великого Крааля.

— Это так, Светлейший!

— Они сказали, что ты выбил все дерьмо из того вонючего чернолюда.

— Не уверен, что все, Светлейший! Но, бесспорно, его было больше, чем после опорожнения слона. Так что, едва ли в нем осталось больше половины.

— Ты знаешь, кто это?

— Нет, Светлейший.

— Это Шимпи — один из лучших, а может и самый лучший кулачный боец на пять дней пути отсюда. Говорят, в десять лет он уже отбивал одним ударом рог быку. Говорят, однажды он провел сто схваток за день и во всех победил. Говорят, он может одолеть двадцать противников одновременно. Говорят, на ярмарке в Пунсу он перед сотней человек разбил голой рукой камень, еле-еле поднятый сильным мужчиной. Что ты скажешь об этом?

— Я скажу, Светлейший, что говорить такое даже проще, чем пускать ветры после Праздника Урожая бобов.

— Какое колдовство ты использовал против него?

— Никакое, Светлейший!

— Не врешь ли ты мне?!

— Я говорю правду, Светлейший! Зароки арьяна не позволяют мне лгать.

— Как же ты тогда победил его, а еще и остался невредим?

— Я владею боевым искусством, которому обучаются все арьяны перед Свадебным Походом.

— Клянусь когтями Нгунгу, ты говоришь убедительно! — после непродолжительного раздумья воскликнул Мбанга. — До того, как обязанность стеречь благополучие народа, — он положил ладони на огромное пузо, — сделала мое тело слишком представительным для битв, я сам был великим чемпионом среди дворцовых юношей и редко кто выдерживал против меня три схода! А боевое искусство арьянов воистину несравненно. Думаю, ты обратил внимание, что во мне течет кровь высшей расы, — царь горделиво повел плечами, раздвинув складки жира. — Я веду свой род от великого арьянского предка, у которого было четыре руки и целых три мбонго, каждый из которых был так же велик, бел и тверд, как бивень вожака стада слонов!

Моя кожа, — он продемонстрировал угольно-черную руку, — как видно, намного светлее, чем у всех этих ублюдков, — напыщенно произнес он, обводя презрительным взглядом стоявших подле вельмож и слуг, — чьи матери соединялись в лесах с обезьянами.

При рождении глаза мои имели небесно-голубой цвет и должны были видеть только самые прекрасные и чистые вещи, и лишь потому, что мне так долго пришлось смотреть на мрак в подлых душонках окружающих и тьму невежества в их головах, они стали, как у всех.

Мой благородный нос с прямой узкой спинкой теперь, при неверной игре теней, может показаться таким же приплюснутым, как и у этих, — он снова кивнул в сторону свиты, брезгливо выпятив нижнюю губу, — но я думаю, твой взгляд воина они не обманут, — он выжидательно, со значением посмотрел на Лома.

— Конечно же нет, Светлейший! Те молодые воины, чьи тела наделены силой слона, нет сотни слонов, а сердца отважны как у Свирепого льва Нгунгу, часто демонстрируют презрение к врагам, круша их кулаки носами. Отчего последние немного раздаются вширь, но их, конечно, никогда не спутаешь с приплюснутыми обезьяньими пятаками! — ответил арьян, с усилием сохраняя невозмутимое выражение лица, и Мбанга расплылся в довольной улыбке.

— Я смотрю, ты не только силен, но и умен, и быстро учишься учтивости. Верная примета великого человека. Но вернемся к делу. Скажи, это правда, что Шимпи схватил тебя за пояс и трижды прокричал «хангани», и это слышали другие люди?

— Да, Светлейший. Он что-то такое кричал, пока я не заставил его, добрым пинком, умолкнуть.

— Знаешь ли ты, что это означает?

— Нет, Светлейший.

— По закону Кумбу тот, кто находится в опасности, может взяться за пояс человека и, если, не разжав руки, он трижды выкрикнет «хангани» в присутствии других людей, то станет его рабом. Но при этом хозяин будет обязан защищать его жизнь от любых угроз, даже ценой собственной. Иначе он должен быть убит.

— Я не собирался убивать, зарок арьяна не дозволяет добивать поверженного, даже если это чернолюд. Ему ничего не угрожало.

— Шимпи опасался не тебя. Эосимус, объясни Лому, — обратился царь к одному из приближенных — сухонькому старичку в богато расшитой зубами, перьями, раковинами и цветными бусинами одежде. Тот эффектно откашлялся, копя красноречие, и принялся рассказывать об установлениях царства Кумбу.

Согласно давним обычаям, как только старшая дочь царя достигала возраста пробуждения внутренних демонов и начинала ежемесячно приносить свою кровь в жертву Богине Луны, любой мужчина мог бросить царю вызов на поединок за право на брак с ней и трон. Разумеется, со временем властители Кумбу, заботясь о процветании страны, пришли к выводу о том, что не следует ставить на кон благоденствие народа, рискуя жизнью правителя в череде схваток с проходимцами. Поэтому вместо себя царь выставлял поединщика. Как правило, бойца, проводившего жизнь в непрестанных тренировках и совершенствовании своего мастерства, который мог в мгновения ока освободить любого простолюдина от вздорных притязаний на трон.

Долгие десятилетия это позволяло передавать власть в царстве по мужской линии внутри одной династии. Однако со временем Кумбу расширяло подвластные территории, и о его престоле стали подумывать правители сопредельных стран, располагавшие собственными поединщиками. Разумеется, допускать омерзительных иноземцев на престол священного царства ни в коем случае не следует, но правители Кумбу превыше всего чтят установления и обычаи совершенномудрых предков. И вот теперь на принцессу покушается правитель горных дикарей, известных противоестественными сношениями с животными, Рамма-Занну. Вместо себя он выставил на поединок величайшего борца Хубеба. Широко известного не только искусством боя, но и чудовищными зверствами над поверженными противниками.

— И мы, — жестом велев Эосимусу прервать рассказ, заговорил царь Кумбу, — заключили договор с труппой Шимпи, заплатив им трид..., — Мбанга запнулся, — ой... то есть шест..., — правитель помолчал, шумно вздохнул, помассировал пальцами виски, и, пробормотав под нос: «совсем уж заработался сегодня» — продолжил: — заплатив им девяносто коров. Поединок уже через десять дней. Этого времени не хватит для того, что бы рука Шимпи выздоровела, а с одной он не продержится против Хубеба и того времени, что требуется голодному после дня работы в поле батраку на опустошение миски похлебки. Нет никаких сомнений, Шимпи понимает, что будет долго и страшно страдать перед смертью из-за изуверской жестокости горца. И, если ты, Лом, позволишь своему рабу умереть, то люди Кумбу вынуждены будут казнить тебя как преступившего закон хангани. Мне совсем не хотелось бы этого, но как сказал мой советник, «правители Кумбу превыше всего чтят установления и обычаи предков». Я ничего не смогу поделать. Кумбу — государство верховенства закона. В нем даже царь склоняется перед правами самого тощего из поденщиков. Вся привилегия правителя изменить один закон при восшествии на трон.

— Другими словами, Светлейший, вы хотите, что бы я побил Хубеба?

— Да.

— Хорошо, Светлейший, — пожал плечами Лом.

— Представляешь ли ты, с кем придется иметь дело? Сознаешь ли, что он один из лучших бойцов Высокой земли? Понимаешь ли ты, что в случае проигрыша Хубеб вырвет тебе кишки, которыми будет душить тебя, пока его мбонго будет разрывать тебя сзади?

— Понимаю, Светлейший! — арьян повторил равнодушный жест.

На несколько мгновений в тронном зале воцарилась томительная тишина. На лице Мбанги проступил пот, что свидетельствовало о нешуточных умственных усилиях. А потом, набрав полную грудь воздуха и помогая себе энергичными движениями рук, произнес:

— Я — Величайший правитель Кумбу,