Водопад Виктория (постим старье))
Всем родителям особенных детей и моей подруге Светлане посвящается
Я лежу дома на диване, закрыв глаза, и представляю, что я в клинике неврозов. За стеной сын ест бульон, звякая ложкой о тарелку, и этот шум похож на обед в больнице. В окне виднеется лес, там нет дорожек, но их можно нарисовать в своем воображении и представить, что по нарисованным дорожкам идут нарисованные больные, которые немного отлежались, отъелись таблеток и теперь, успокоенные или смирившиеся, медленно дышат воздухом.
Больных должны навещать и жалеть. Я забыла, впрочем. Вы давно были в больнице? Извините этот личный вопрос, мне, как вы понимаете, надо для пьесы. Жалеют ли в больнице, вопрос отнюдь не праздный. Можно принести фруктов, воды, сладостей, книжку, игрушку, мешок вещей, посидеть, похлопать тебя по колену, или что у тебя есть для похлопывания, и удалиться. Жалеть не обязательно. Ведь если ты уже внутри лечебного учреждения, то тебя, поди, уже пожалели, выписали стационар, и ты лежишь тут кулем, бездеятельная, наглая свинья, притворившаяся больной. Жрешь обеды и ужины, а отлежавшись будешь маячить вон за теми деревьями, практически даром поглощая кислород
Меня тоже не жалеют.
Это немного похоже на день рождения, когда утром думаешь: так, интересно, кто мне сегодня позвонит и поздравит, а кто срал с высокой колокольни. Если не звонит и забыл, то сама виновата. Значит, столько отдавала весь этот год добра и тепла людям, что они забывают о тебе в твой праздник.
Праздник начался три дня назад, я вам расскажу, только вы никому больше не говорите. Не то, чтобы я стеснялась самого факта. Общеизвестно, что в наше время здорового человека днем с огнем не сыщешь, так в этом еще есть некая романтика — быть помешанной барышней. Почти, как чахоточная во времена Достоевского. У Чехова это приблизительно равнялось бы ветряной оспе в тяжелой форме, когда ты, необразованная деревенская баба из села Мелихово, а он тонкий, весь неземной такой, как сам Боженька -врач. У него заостренные скулы и морщинки в уголках глаз. Чемоданчик доктора и длинное пальто. Он садится на краешек постели, берет за руку и говорит, щупая пульс:
— Что же вы деточка, себя не бережете.
— Так не знаем мы, — отвечаешь ты, робея, и заливаешься слезами, потому что это грустно. Ты заставила такого великолепного барина ехать за тридевять земель по разбитой весенней дороге, а повод совершенно ничтожный.
— На что жалуетесь, опишите коротко, — Боженька снимает очки, освещая тесные комнаты неземным светом
— Да это. Хожу, а оно на меня налазит, доктор.
— Что налазит, душа моя? Когда налазит это не так плохо, чем когда не налазит. Взять хотя бы мои штиблеты, намочил, а они и усохли. Ходить не в чем.
— Ах ты, жалость какая. Я сейчас расскажу. Мне жалко все время и плакать хочется. И налазит, как будто горе на меня. Как будто умер кто. И дрожит все внутри, когда налазит..
— А чего жалко? Погода нынче ни к черту, конечно, так об этом печалитесь? Пустое, право слово, душа моя, пустое.
— Не о том, доктор. Не о том. Я как будто стала видеть всех наперед. Раньше видела в людях хорошее, а теперь знаю, что пропащие они все, понимаете, доктор, и не спасется никто. И, как только это подумаю, так мне лихо. Сначала как будто пусто вокруг становится, а потом плотно. Остановлюсь и дышу, как рыбина, на берег выброшенная. Людей стыдно. Что со мной?
— Известно, что, особенно по весне. Переутомились, душа моя, нервное истощение, усталость. Забрать бы вас с собой, но вижу, не отпустят, — бубнит доктор, выводя на бланке рецепта неразборчивые каракули. — Ну что ж, купите лекарство, и еще берите вот это, пригодится. Ведь по чести-то сказать, пропащие все, и не то даже слово.
Доброе лицо тает в закатном окне, а я ложусь, сжимая руку доктора с белоснежным манжетом и замысловатой запонкой, которую страшусь рассмотреть поближе. Откуда-то я знаю, что руку нельзя доставать из-под подушки, нельзя про нее никому говорить и показывать. Я даже забываю о ее существовании, пока не наступает вечер. Днем же я лихорадочно ищу спасения.
***
На водопаде Виктория очень шумно, так, что закладывает уши. Радуга брызг слепит глаза, обдавая мириадами сверкающих капель черные водонепроницаемые штаны и куртку. Я стою у самого края, обмотанная страховочными тросами и собираюсь прыгать.
Каждые пол часа меня швыряет сюда, за секунду до последнего шага, в это безумное буйство запахов, красок и тонн воды, отвесно низвергающейся в пропасть. Сделать шаг нельзя, ведь у меня рецепт, и я обещала доктору принимать лекарство. В аптеке молодая девушка услужливо пробивает чек и выносит маленький прозрачный сосуд, запаянный с двух концов в пластик. Пить нужно строго утром и перед сном, но я воровато прикладываюсь всякий раз, когда сердце падает на самое дно узкой расщелины, где ревет поток.
Никто не верит в то, что ежедневно я вижу Замбези и самый плотный в мире шлейф воды по нескольку раз. Все, кому я осмелилась только лишь намекнуть на не очень комфортное, но все же чудо, смеются, отмахиваются и переводят разговор на другое. Вообще-то, у людей и нет других тем, кроме них самих, это ясно. Так же, как ничуть не удивительно, что многие попросту боятся поверить. А вдруг, чего доброго, тоже начнешь посещать африканские возвышенности и низины. Я тоже смеюсь. Вместе с ними. Как бы сглаживая неловкость момента.
Днем смеюсь, а ночью плачу, пока Рука не подползает жалеть меня. Реальность водопада стала настолько осязаемой, что черные штаны и куртка перманентно сохнут в ванной. Так же, я выяснила, что лучше не оказываться там на каблуках или в платье. Поэтому гуляю уже так — в полной экипировке, со страховочными тросами, заранее ими обмотавшись. Заветная бутылочка надежно пристегнута у самого сердца.
Интересно, а если передозировка, — думаю я, грохаясь всеми мокрыми килограммами возле кассы супермаркета. — Черти, могли бы как —то аккуратнее выбрасывать.
— Два бородинских и кефир, будьте любезны.
— Два черных, один кефир, пачка сигарет. С вас триста пятьдесят рублей, тридцать копеек, — невозмутимо произносит розовая жирная кассирша, похожая на поросенка.
— Нет, сигареты не мои, я и не курю, вы из-под прилавка достали? Типа акция дня — всучи пачку курева, ага.
— Ой, женщина. Курите, не курите, взяли, так берите. Сами не знают, чего им надо.
— Ну не сигареты, точно. Давайте хотя бы вон у вас туалетная бумага со скидкой или шоколадку.
— Так, два кефира, шоколадка, две буханки, бумага, сигареты. Восемьсот писят с вас.
— Вы издеваетесь? Ладно, давайте, бомжу щас отдам у входа.
— Не надо бомжу. Курить строго на двенадцатом этаже, подниматься по лестнице, запомни, что там написано на стенах. Пакет пробить?
Мне показалось, она сказала это, не открывая рта, и слегка подмигнула левым глазом с потекшими зелеными тенями.
По лестнице у нас никто не ходит, все ездят на лифтах. На лестнице тусуются подростки, там можно пить и беспалевно курить на балконах между этажами. И сейчас я с трудом обхожу батарею бутылок на площадке второго и россыпь окурков на третьем.
Леха хуй, Пидарасы, Kill the monster, Аня и Лена хуесоски, Суки, ОниРядом
На двенадцатом этаже довольно ветрено. Видно лес, домики внизу, многоэтажки. По небу летят два самолета, причудливо сплетая траектории. Одна решетка перил отломана — аккурат просунуть голову, проносится мысль. И тут я обнаруживаю его. Он стоит, зябко кутаясь в ветровку защитного цвета. Рядом валяется что-то отдаленно напоминающее шлем водолаза советских времен.
— Ну что, принесла? Давай быстрее.
— Ээ.. Здравствуйте... Что? Давать
— Курить давай. Быстро
— А вы кто?
— Конь в пальто. Мне плохо, ты понимаешь. Гони сигареты
Отлично, вот маньяков только и не хватало. Хотя, после Водопада уже и не удивляешься ничему. А если он буйный? Ведь не убегу, на мне столько тросов намотано, хоть аттракцион «тарзанка» открывай. Надо помягче, не обострять.
— Держите, у меня как раз есть, — протягиваю пачку с надписью «Импотенция» непонятному водолазу.
Одним движением он разрывает упаковку и выхватывает сразу три сигареты, которые тут же, неведомо как зажженные, оказываются у него во рту. Пара затяжек и лицо его слегка проясняется.
— А ты? — говорит он мне почти дружелюбно.
— Да я не курю, — отвечаю, как бы извиняясь.
— Куришь, — с тремя сигаретами во рту, его лицо, почти скрытое дымом, похоже на маску.
Такие привозил из-за границы папин друг, когда я была маленькая. Вся прихожая его квартиры была увешана этими пугающими рожами, так, что гости старались быстрее добраться до кухни.
Надо покурить с ним, явно не в себе товарищ. Затягиваюсь, что есть мочи, вглядываясь в столичную перспективу. А ничего... Какое-то ощущение такое... Как будто ноги слегка, совсем чуть—чуть отрываются от земли.
— Что у тебя еще есть? Доставай, жрать охота.
— Ну, кефир, домой покупала.
Уже не слушая, странный незнакомец отбирает у меня пакет, достает хлеб и буквально проглатывает две буханки за один присест. Та же участь ожидает кефир, шоколадку и туалетную бумагу. Он сжирает ее, слегка морщась и рыгая после каждого рулона.
— Трындец, чем вы тут питаетесь, жесть просто.
— А вы откуда?
— Оттуда, — гость тыкает куда-то в небо неопределенным жестом, дожевывая пакет.
— Вы инопланетянин что ли? — сама пугаюсь своего вопроса.
— Инопланетянин — это вы тут себе придумали. Высший разум, слыхала? И это, некогда мне с тобой растекаться, лететь пора. Заказывай одно желание и адьес. Давай, не тяни только.
— Ой! Я не готова, я столько всего хочу!! Я подумаю, погодите. А можно вот что хочешь, все при все, да?
— Так, будешь думать, у меня топливо опять закончится. Вот коричневое сладкое ничё так на вкус, остальное в топку все. Ну и?
— Всем счастья..
— Ясно, дебилку подсунули. Собери извилину, каким всем и какого счастья? Ты себе попроси что-нибудь, поняла? Нахер остальных. Я сейчас улечу, больше меня не увидишь никогда. Еще одна попытка и баста, — маска в прихожей наливается красным цветом, в глазах загораются недобрые огни, из ноздрей валит сигаретный дым.
Может, попросить, чтобы я больше никогда не попадала на водопад? Или шубу? Или чтобы фигура была, как у Ирки Лосевой? Неразменный сейф с банкнотами? Здоровья? Ужас...
— А можно вы меня поцелуете?
— Все так плохо, детка?, — он поднимает с пола шлем и, слегка рисуясь, застывает в позе хорошего —плохого- злого Иствуда, — ну иди сюда.
***
Мы с Рукой стоим возле окна и смотрим на ночное небо. Точнее, она сидит у меня на плече, удивленно приподнимая средний палец, что можно интерпретировать, как немой вопрос —мол, хуле ты так продешевила, овца тупая?
— Не нужно глупостей, вот встретишь своего пришельца и торгуйся с ним. Пусть исполняет твои желания. Нет, не пришельца, а его руку. Дорогая, что бы ты хотела? Я, правда, умею только театр теней показывать, ахаха.
Рука, насупившись, уползает в свою норку под подушкой, я рассматриваю подаренный на память магнитик с далекой планеты. Ежась, забираюсь в постель, закрываю глаза и тут же попадаю на Водопад.
***
Человек я незлобивый по сути, но ведь и ангела можно довести до белого каления. Хотя бы поспать можно уже? Даже неприлично тягать по ночам людей в пижамах. Что за система такая дурацкая? Риторически, конечно. Знать бы еще кому задать этот вопрос ночью, в пустом и гулком подземном переходе.
— Ну спасибо! Сволочи! Гады! Верните домой сейчас же, что за произвол, вас спрашивают!!
— Девушка, вы что так раскричались? Только приляжешь, идут и идут, и кричат и никакого уважения нет ко взрослым людям. Вы понимаете, что в наши годы же и давление, и мигрени, и вегетососудистая. У меня вообще позвоночник мутировал, делала МРТ себе, там отростки, как у рыбы, представляете? Хрящи вросли в мягкие ткани. Во как! Елена Михална, дай бох здоровья, научила делать ошейник из платка и газеты, так замотаюсь на ночь и куда с добром. Могу вас научить, только не орите так громко.
Передо мной на топчане, сложенном из старых ящиков и досок, сидит пожилая женщина, подслеповато щуря заспанные глаза. На шее в самом деле виднеется сложенный наподобие повязки, синий «бабушкин» платок.
— Доброй ночи. Извините, я не думала, что здесь кто-то есть, да еще и в спящем виде. Вы как-то странно о здоровье заботитесь. Сыро, можно воспаление легких подхватить, а вы про шею думаете. Идите домой отдыхать.
— А вы что это меня учить вздумала? Я уйду, Ирка-глухая припрется и место займет. Умная какая выискалась, домой, грит, иди. Я тут рассаду продаю. И не скучно и приработок к пенсии. Здоровья только все меньше и меньше. А вы ходите. Кричите. Никакого упокоя на вас, — тетка желчно буравит меня дулами своих зрачков.
— Ну извините, это не ваша личная территория, хочу—кричу, хочу —пряники ем. И вообще, я тут не по своей воле, посреди ночи, да еще в пижаме. Ветрище, холодище, просто караул какой-то, — в носу предательски щиплет, я чувствую, что сейчас разревусь перед этой не шибко приятной бабкой.
— Месяц-месяц, тебе серебряные рога, а мне счастье и здоровье. Месяц-месяц, тебе серебряные рога, а мне счастье и здоровье, — бормочет она. — Сейчас выйдешь, встань лицом к луне, там месяц молодой сегодня. И говори про себя эти слова. Запомни, повторить шесть раз, никому не рассказывать. Сказала—узелок завязала.
— Из чего завязывать, штаны сымать что ли предлагаете?
— Мда уж, — она критически оглядывает моих розовых зайцев на пижаме. — Я по молодости из дому неприбранная даже на помойку не ходила, губки подкрашу, прическу наведу. Хоть бы расчесалась что ли, воронье гнездо. Ладно, вот платок. Скажешь шесть раз про себя, завяжи узелок и носи с собой.
— Ересь какая-то. Ну давайте, спасибо, — втайне надеясь хотя бы платком прикрыть ночной пижамный срам, я беру протянутый мне подарок.
— Носи с собой! — эхо доносит затихающие слова возле выхода в предутренний туман.
Бледный месяц настырно упирается в меня своим рогом. Дадада, тебе рога, мне здоровья и все такое. Такси—то тут хоть стоит где поблизости, интересно?
***
Из Википедии: «Водопад чрезвычайно широк, приблизительно 1800 метров в ширину. Падающая вода образует брызги и туман, которые могут подниматься на высоту 400 метров и выше»
И выше и выше, а ты, черт побери, стоишь в самом эпицентре этих брызг, проклиная все на свете, пытаясь унять пульс и адреналиновый мОрок.
АААААА!!! Снова здорова. В тумане невозможно разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки, но совсем рядом я вижу кого-то, сидящего на корточках -довольно беззаботная поза для такого неподходящего места. Удивительно, это ребенок. Собрал кучку камней и пуляет их в радужные сполохи, а после, расправившись со своей забавой, не спеша встает и, улыбаясь во все тридцать два белоснежных чистокровных африканских зуба, что-то произносит.
— Привет, -слышу где-то у себя в голове его голос.
Ну просто говорить здесь не представляется возможным из-за грохота и рева водяных масс.
— Привет, малыш. Ты что это тут, играешь? — таки даю я петуха, не в силах справиться с паникой при виде пропасти.
— Жду тебя, когда ты придешь, и мы полетаем, — отвечает веселый голос.
— Полетаем? Это как это?
— Видишь, впереди Гремящий Дым. Я жду тебя, чтобы ты была моими крыльями. Ты должна обнять меня, крепко-крепко, привязать к себе своими черными веревками, и мы полетим туда, к радуге. Там живут добрые гномы, а еще есть качели и горки. Ну не стой, обними меня!, — топает он ножкой.
— Иди скорее, — я обнимаю его темные плечики изо всех сил. — Ты понимаешь, я сегодня как на зло, без тросов, то есть без веревок, которые крепкие.
— Тогда привяжи меня вот этим, — он тыкает в «бабушкин платок», торчащий из кармана пижамы.
— Хорошо, попробуем, — кое-как приматываю его худенькое тельце к себе, — так совсем не страшно, скажи?
— Здесь и не страшно, здесь весело, смотри какие брызги!, — он смеется, запрокидывая свою курчавую головку и пытается руками поймать капли воды. — Полетели!!
— Видишь ли, кроха. Тебе, наверное, рассказали добрую сказку про гномов и радугу, но, если мы прыгнем, мы полетим вперед. А если подпрыгнем, то даже и немного вверх, но потом все-таки больше вниз, в самую пропасть. На дне пропасти гномов нет, там живет злой Бобошка. Он захохочет и скажет, агаааа, вас-то я и ждал. Давненько ко мне никто не приходил, — и цапнет нас за ручки и ножки. И нам будет больно. Придется мазать зеленкой, если ты знаешь что это такое. Короче, оно того не стоит. Поверь на слово.
— Ты злая! Ты не хочешь прыгнуть и полететь! Все, пусти, я ухожу от тебя. Совсем ухожу и полечу сам! Аааааа! Ыыыы! Ууууу!,- малолетний манипулятор закатывает самую настоящую истерику с заламыванием рук.
Черт, не знала, что в Африке такие избалованные дети. Прыгать ему подавай. Ругаться и орать тут бесполезно, надо чем-то отвлечь. Смотри, самолет полетел? Ага, нихрена не видно. И летают ли здесь самолеты, тоже вопрос. Ребенок бьется в попытках освободиться из шерстяных пут платка, и что-то твердое упирается мне в бок. Бинго!
— А вот смотри, что я тебе сейчас покажу, — жестом фокусника из кармана извлекается ярко-синий, светящийся миллионами ватт ста электрических подстанций, кусок сувенирно-инопланетного промысла.
— Магнитик! — дите застывает, широко открыв рот, и мы с размаху плюхаемся на табуретку возле холодильника.
***
— Маам, а есть чё поесть? Только я макароны не буду и суп не буду. Кусок мяса есть?, — о господи, сейчас сын зайдет сюда, а здесь...
— Черный?, — скептически щурясь, констатирует мой взрослый ребенок, останавливаясь в проеме кухни.
— Нннуу дда, с этого, с водопада.
— Лучше бы вкусненького чего купила. И что мы с ним будем делать?
— Не знаю, зайка. Будем любить его таким...
— Ты так говоришь, как будто он пришел и говорит —я пидор. А ты —ну будем любить тебя таким.
— Ты обалдел совсем? Где таких слов нахватался? Сидят сутками в компьютерах, а уроки сделаны, а? Бессовестный.
— Ой, да сделаны. Давай поесть чего. Вот вырасту, стану ученым, уеду за границу, а этого с собой возьму. Будет моим телохранителем. Ничего, пристроим.
— Может футболистом..., — вздыхаю, пряча магнит в самый дальний угол кухни, чтобы не отсвечивал, и иду греть ужин.
За окнами смеркается.
-
класс, старье, говоришь? а я раньше нчтл
очень здорово, местами смеешься, местами слезы выступают, и еще оно такое.... очень твоё, вот какая ты есть
отдельно тронуло посвящение и опять стало грустно...
-
Синсемилла да ты что, вот так думаешь, что старье, оказывается, не совсем
здорово и спасибо, что зачла
Я это писала на Алесин конкурс, какой-то был у нее, там с рандомными словами надо было придумать. Кажется, там был водопад или я что-то путаю, но точно помню, что писала для ее конкурса когда-то.
И мне грустно. Правда уже отболело за это время. Я это приняла.
1 -
Диалоги роскошные, и про "налазит" понравилось очень, да и всё остальное замечательное
1 -
-
-
-
prosto_chitatel Конформизм же. Если недоступно целое — пусть будет хоть кусочек.)
-
-
-
-