Фантомная боль (2 из 2)

Однажды они поссорились. Абсолютно неважно, какой был повод, да и мало ли было ссор до этого и после- это реальная жизнь, в ней не может быть все гладко. Он не вспоминает о своей тогдашней глупой и незначительной обиде, из-за которой, раздув ее до вселенских масштабов, хотел даже уйти ночевать к друзьям. Вспоминает, как сидел на кухне, надутый и злой, и как вошла жена, демонстративно его игнорируя, стала что-то делать, греметь посудой. А он продолжал сидеть, бросая взгляды исподлобья, но уже чувствуя, что остывает. Потом забежала дочь, села на стул напротив него, покачалась.
— Папулечка, ты дурак.
— Что? — только тут он обратил на нее внимание. — Разве можно так про отца?
— Мама так сказала.
Он смотрел на ее серьезное личико, и удивительная нежность вдруг пронзила его — тогда, и сейчас, в памяти — и наступило раскаяние: что он делает, когда рядом с ним два самых дорогих человека?
— Мама права, — сказал он. — Ты даже не представляешь, Младшая, насколько она права.
Что-то меняется в позе его жены; он видит как расслабляется ее напряженная спина, опускаются плечи, склоняется голова. У него начинает дергаться уголок губ, потом он как бы несмело улыбается. А дочь так вообще тянет улыбу до ушей.
Люди, которых он любит больше жизни. Они ссорились, конечно, как и все, но никогда надолго.
Позже, ближе к ночи, жена стоит в дверях их спальни, играя завязками своего халатика.
— Давай мириться?
— Ох, Танечка!
— Как тебе так?.. А так?
— Ребенок точно уснул?
— Спит без задних ног. Тссс... тихонечко...
Любовь существует. Вспоминая, он смотрит на свои раскрытые ладони, словно пытается разгадать все эти бессмысленные линии. Потом закрывает ими лицо.

Ты видишь его теперь под звездами зимними, в ясную и морозную ночь. Все тот же двор, деревья, давно сбросившие листву, детская площадка и скамейка, искорки света на снегу, гирлянды в окнах некоторых квартир.
Она уже знает его, поскольку для человека, одержимого навязчивой идеей, подстегиваемого собственными темными демонами, многое становится достижимым. Он водитель в той фирме, где она — главный бухгалтер. Носит черный костюм с галстуком и возит ее до подъезда. Она общительная, всегда была такой, и часто непринужденно болтает с ним по пути домой или из дома, и когда он возит ее по магазинам или по каким-то другим ее делам. Делится с ним впечатлениями, историями, проблемами, словно он ее бесплатный психолог, лучшая подруга, личный дневник или кто там еще. Она может быть какой угодно холодной, неприступной, сугубо профессиональной на работе, но в жизни, он знает, она совсем не такая. Это все от одиночества, думает он. Но, похоже, он ей искренне симпатичен.
Какие отношения были у нее с ее прежним водителем? Впрочем, не все ли равно? Он ушел, возит кого-то другого, и когда Валерий пришел устраиваться на работу, с созревшим планом в голове, и узнал про вакантное место, то даже не очень удивился, будто вывернутая наизнанку Вселенная сама привела его к этому — почему бы и нет? Но сердце сбилось с ритма, и он подумал о некой неотвратимости в мироздании.
Все это время он, внешне вполне раскованно, общается с ней, пряча свое безумие под маской этакого простого парня, при этом, внимательного, с хорошими манерами, всегда готового выслушать, поддержать и посочувствовать. Но так и не задал ей тот главный вопрос, ради которого все затеял и проводит некоторое время рядом с ней почти каждый день — не знает, насколько близко она пустила его в свою жизнь.
Каждый раз ему почти что физически тяжело видеть ее, но есть одна вещь, которая его тревожит и пугает: с нею ему почему-то легче, чем без нее, и он уже не раз ловил себя на мысли, что с нетерпением ждет встречи. С другой стороны, если подумать, остался ли у него кто либо ближе?
В эту ночь, далеко за полночь, он привозит ее к такому знакомому, почти родному подъезду. Она немного пьяна сегодня, и большую часть пути он слушал ее, и слышал, как за беззаботным смехом сквозит все то же самое одиночество. Чему он почти рад с некими отголосками злой горечи, но — не совсем. Сильнее оказываются печаль и жалость, и он не может избавиться от этих неожиданных чувств.
— Приехали, Анна Андреевна, — говорит он, останавливая машину, чуть повышая голос, потому что ему кажется, что она задремала — молчит уже пару кварталов.
В их фирме был корпоратив; он не совсем понимает, с какой стати они отмечают Рождество по- католически, да и не столь уж важны для него их традиции.
Она поворачивается боком на своем сидении, внимательно смотрит на него. Он, не глядя, чувствует этот взгляд, и отчего-то ему не по себе.
— Поможешь мне? — спрашивает она; ее голос становится немного хриплым, сумрачным.
— Конечно, — отвечает он, непонятно почему чувствуя как мурашки пробегают по всему телу.
Он покидает машину, обходит ее, открывает пассажирскую дверцу. Она принимает его руку, крохотная, хрупкая даже в своей объемной белой шубке.
— Глуши-ка двигатель.
Он на секунду замирает.
— Хорошо.
Забирает из машины букеты цветов, бумажные пакеты с какими-то подарками (в одном характерно позвякивает), и, вслед за ней, заходит в подъезд. Он бывал здесь довольно часто в последнее время- то продукты помогал занести, то еще что-нибудь, но сегодня... сегодня все как-то по-особенному. Он чувствует это, поднимаясь вслед за нею на третий этаж. Ее слегка пошатывает, а он, глядя ей в спину сквозь бутоны роз и снова находясь во власти ложных проблесков дежа-вю, думает: я спрошу. Сегодня я узнаю.
— Боже, я так устала, — жалуется она, останавливаясь возле своей квартиры, перебирая ключи.
— Ничего, сейчас отдохнете, — он отвечает почти на автомате, его мысли далеко и вертятся вокруг того разговора, который он вынашивает в себе уже несколько месяцев и кроме которого его ничто не интересует.
— Да? — Она как-то не по-трезвому пристально смотрит на него, слегка улыбаясь. Попадает ключом в замочную скважину. — Заходи. Извини, не очень прибрано.
Он переступает порог квартиры, становясь вдруг неуклюжим, не знает, куда девать все эти цветы и пакеты.
— Подожди, — произносит она, забирает у него букеты и уносит куда-то в комнату, не разуваясь и в верхней одежде; вернувшись, становится рядом с ним, повернувшись спиной. — Бросай все здесь пока.
Он ставит пакеты на пол и принимает с ее плеч шубу. После чего опускается на колени и, подчиняясь молчаливому приказу, снимает с нее сапоги.
— Возьми этот пакет, — говорит она, уходя в гостиную.
Он поспешно разувается, берет позвякивающий пакет и идет следом. Сегодня на ней длинное вечернее платье, темно-синее, с открытыми плечами, облегающее ее все еще стройную фигурку. Он невольно задерживает взгляд, ловя какие-то одному ему известные знакомые черты, наблюдая как она преувеличенно грациозно садится в кресло рядом с низеньким столиком.
— Давай выпьем, — предлагает она. — Там вино, а для тебя — виски. За Рождество.
— Рождество через две недели.
— Ха, какой принципиальный! Не все ли равно? Хорошо, давай за Наступающий.
— В любом случае, я за рулем. Мне еще машину ставить.
— А я настаиваю. Машина никуда не денется.
Она не то чтобы так уж пьяна, она вообще редко и мало пьет, как он знает, но сейчас в ее глазах искрится непонятный озорной огонек. В ее так болезненно, так пугающе похожих на образы его потерь глазах. Он молча достает бутылки, ставит на столик, а она вдруг начинает суетиться.
— Ой, у меня же вкусненькое есть! Я сейчас. Достань пока бокалы. Вон там. Видишь, а у меня еще елка не стоит. Поможешь с этим? Нет, не сейчас, конечно...
Немногим позже они сидят рядышком — она что-то говорит, он что-то отвечает; его мысли темны, он пытается выстроить в голове слова, которые должен произнести, но не знает как.
— А ведь ты мне сразу понравился, — вдруг слышит он и замирает в почти мистическом ужасе; ее рука касается его щеки.- Как насчет того, чтобы меня трахнуть?
Он шокирован — ситуацией, прямотой слов, тем, что его мир переворачивается с ног на голову в очередной раз, тем, что вообще оказываются возможны такие вещи. Он растерян, он в дикой панике, и в этот момент что-то поднимается в его душе, из самых ее мрачных глубин, совсем уже беспросветное- как некий разрушительный черный зверь, как сама тьма — без имени, без сердца, без надежды. Вся боль, что клубится в нем, внезапно выплескивается наружу с чем-то похожим на стон, его разум пустеет как покинутая комната, по которой гуляют сквозняки, он окончательно проваливается в свое безумие.
Подхватывает ее на руки, немного даже пугая своим напором- такую привычно легкую, — несет в спальню, где на кровати разбросаны розы из всех этих подаренных букетов.
— Ой, больно, — шепчет она. — Нет, не останавливайся.
Он почти груб поначалу, нетерпелив, а потом странно нежен. И уже не до разговоров.

Прошлый Новый Год они справляли дома, пригласили гостей, и их друг Михаил с женой Ксенией пришли в образах Деда Мороза и Снегурочки.
— Ох- хо- хо!
— Дурак! Это Санта Клаус так говорит.
— Тихо! Уволю нафиг, другую Снегурочку найду.
— Слышь, ты, борода из ваты... тш-шш... идет...
— Папа, мама, к нам Дед Мороз пришел!
— Отворяйте ворота, добрые хозяева, как говорится... как там?.. Шел я долго, от самого Северного Полюса, лесами и горами... с мешком подарков... и с внучкой своею. А не здесь ли живет девочка Аня? Нам сказали, она весь год была послушной, хорошо себя вела, радовала родителей.
— Это я, дядя Миша. Стишок рассказать?
— Какой же я тебе дядя? Я Дед.
— Ха, ну точно — дед! Подвинься, дедуля. Здравствуй, Анечка! Здравствуйте, мама и папа Анечки!
— Ну здравствуйте и вам, настоящая Снегурочка и человек в красном костюме... с красным носом!
-Папа, Снегурочка — тетя Ксюша, ты что, не узнал?
— О, вот как? А мне кажется, Снегурочка самая что ни на есть настоящая. А вот дедушка... да и дедушка какой-то подозрительно настоящий. Старенький. Посмотри, как он жует бороду.
— Фу, Валерка! Доча, не слушай. Проходите, проходите!
— А стишок рассказывать?
— Обязательно. Дай только дедушка сядет.
— Нас очень интересует, что же у него в мешке. Я, кажется, слышал оттуда хороший звук.
— О? Вот такой?.. Да, звук просто замечательный.
— Проходите уже.
— А есть «какая гадость эта ваша заливная рыба»?
— Ха!
— Ксюшка, поможешь мне?
— Конечно, но сначала давай стишок послушаем.
— С Новым Годом, народ!
— С Наступающим!

Один год может изменить все. Может открыть великие возможности или все разрушить. Никогда не знаешь заранее.
Он подходит к окну, голый, раздвигает шторы. Уже почти утро, но до рассвета еще далеко. Где-то вдали мерцают огни, перемигиваются в сонной тишине. Пустота в мире и в голове. Безумие схлынуло, и он подавлен своим предательством, безмерным чувством вины перед образами в собственной памяти. Ему кажется, что теперь они покинут его, а если нет, на них всегда будет ложиться горький налет измены. Он шокирован, и страшнее всего оттого, что в нем, если заглянуть в самую глубину, почти нет сожалений. Смотрит в окно, в снежную темноту, в размытые всполохи далеких огней, во всей бездонной, безнадежной, неизбежной полноте осознавая свою потерянность, свое одиночество в бесконечности Вселенной. Одиночество? Разве он один сейчас?..
— Валера, если хочешь, давай все забудем, — он слышит в ее голосе ту же скованность, ту же огромную вину. — Я же все понимаю. Забудем, и все, ничего не изменится.
— Я не хочу ничего забывать, — говорит он.
Она сидит в темноте позади него, с натянутым до подбородка одеялом.
— И что дальше?
Он и сам хотел бы знать, что дальше. Что? Всего-то двенадцать лет разницы. Странно, никогда и не задумывался. Все теперь странно.
— Аня... — словно пробует имя на вкус. — Аня, ты любила когда-нибудь?
Он сам поражен тем, что главный вопрос все-таки, несмотря ни на что рвется наружу, и что голос его при этом звучит ровно, даже расслабленно.
— Что? — Она растеряна. — Причем здесь?.. Мы же взрослые люди. Ты можешь просто сказать...
— Нет, — он качает головой, по-прежнему стоя к ней спиной, все так же глядя в окно. — Я правда хочу знать. Расскажи.
— Что ты обо мне думаешь?
— Ты не так поняла. Аня... Анечка... Мне... мне нужно знать.
Он не знает, что она слышит в его голосе и как воспринимает все это, но словно бы что-то меняется вдруг в атмосфере комнаты. Фактически, он чувствует это всей кожей, на которой приподымаются волоски, погружается в новую и такую сложную для осознания близость.
— Один раз, — говорит она севшим голосом. — Всего один. Очень давно.
И она рассказывает эту историю, многое из которой он слышал, многое восстановил, обо многом догадывается. И сейчас, произносимая ее усталым голосом, в обволакивающей тишине, в полной запредельной тайны предутренней тьме, она звучит как выворачивающий все наизнанку кошмар.
Первая и, так получилось, единственная настоящая любовь. Виктор, ее Витенька. Беременность в семнадцать лет. Как-то поздним вечером он возвращается от нее, от дома ее родителей. Мотоцикл, скользкая дорога. Он весь переломан, и его голова раскалывается прямо внутри шлема. Он не умирает сразу, лежит в коме, а врачи говорят, что, даже если выживет, превратится в овощ. Потом его отключают, а у нее- выкидыш.
— Я тогда таблеток каких-то наглоталась., — говорит она — так тускло, словно рассказывает о ком-то совершенно постороннем. — Ничего не соображала. И... крови было... И все. Детей иметь не могу. А теперь уже...
Она замолкает, а ему кажется, что он рухнет, если что-нибудь не сделает. И он поворачивается к ней, видит ее контур в глубине комнаты и начинает говорить.
— У меня тоже есть для тебя одна история, — его голос по-прежнему спокойный и, пожалуй, такой же тусклый и отстраненный как у нее. — Ты никогда не думала, что было бы, если бы все пошло иначе? Что Виктор бы выжил тогда? Что так, как случилось, просто не должно было быть?
Он прекрасно понимает, что причиняет своими словами острую и незаслуженную боль, но отголоски прежней злости и обиды говорят в нем, и он не может остановиться.
— Представь, что в положенный срок у тебя родилась девочка. Таня... Потом она выросла... и такие у нее глаза, знаешь, что хочется вечно смотреть в них... Однажды она встретила мужчину, и потом они поженились. А после у них родилась тоже девочка — далеко не сразу, но тем долгожданней оказался ребенок. Твоя внучка. Они даже назвали ее в твою честь — Аня. И все в семье называли ее Аня-младшая. Или просто- Младшая. Теперь она уже школьница.
— А где сослагательное наклонение в твоей истории? — спрашивает она, и он чувствует слезы в ее голосе, и от этого ему становится больно.- Зачем ты так? Боже, зачем ты так? Думаешь я не думаю об этом постоянно? Каждый день? Что ты делаешь?
Она всхлипывает где-то там, в своей темноте, а он молчит, совершенно опустошенный, выдохшийся, со всей чудовищной тяжестью осознавший, что у него нет никакого выбора кроме как принять все и смириться. Или...
— Тебе лучше уйти сейчас, — произносит она наконец.
А он слышит в голове совсем другой голос, столь похожий на ее, но светлый... и потерянный, навсегда потерянный.

— Смотри, Валерка, вот мы станем старенькими. Будем так сидеть, сериальчик смотреть про жизнь. И дочка придет — мама, папа, — а мы такие сидим, кефирчик кушаем.
— Это ты к чему сейчас?
— Тебе не кажется, что мы уже какие-то скучные становимся?
— Да что плохого? Кефирчик, это очень хорошо.
— Вот тебе!
— Ох, Танюша, ты с ума сошла?

Однажды ты можешь проснуться в хорошем настроении. И утро такое прекрасное летнее, и до отпуска всего ничего, и даже билеты уже куплены.
И вдруг замечаешь некую ужасающую странность — не сразу, глаза ведь привыкли видеть только то, что укладывается в сознании. И поначалу ничего не понимаешь, и думаешь, что сон каким-то образом продолжается, но это страшный сон, страшнее не бывает. Кричишь, зовешь жену и дочь, но тебе отзывается тишина, и ты вдруг чувствуешь, что весь уют, все то, что изначально делало эту квартиру домом, домом для семьи — все испарилось. И теперь это место становится чужим, пугает почти до обморока; замечаешь отсутствие чего-то важного- с каждым брошенным взглядом все больше и больше: здесь не висит фотография дочери в рамке, здесь не стоит любимая ваза жены, не висят вещи, не разбросаны игрушки- ничего нет.
И неожиданный телефонный звонок, заставляющий подскочить и метнуться на звук, словно к спасательному кругу для утопающего.
— Алло, Валерыч, ну ты где, ядрен-батон? Спишь? Я тебя тут мажу как могу.
— Вовчик?
— Просыпайся!
— Что-то случилось. Жена пропала...
— Когда ты успел жениться?
— Что?
И телефон падает из твоих рук.

Смириться, принять все или...
Он снова поворачивается к окну и открывает его нараспашку. Морозный воздух в клубах пара впивается в его тело, но он почти не чувствует. Некоторые проигрывают в этой борьбе за выживание, думает он. Может быть, все так и происходит. Природа перебирает варианты и отбрасывает. Может быть, я не должен был помнить несуществующую жизнь.
Он смотрит за горизонт, скрытый улицами, домами, огнями, темнотой, и видит там свое заповедное озеро, в котором плещется рыба, и шумит теплый ветер в ветвях деревьев. И смех — звонкий как весенний ручеек.
До него всего-то один шаг и одна бесконечность.

Все замирает. Что ты хочешь услышать?

— Не, не уходи никуда. Останься. И закрой окно — холодно же.
Он так и делает, а потом прячется под одеяло, а она обнимает его, нежно, как дитя, и они лежат под этими невидимыми звездами, каждый в собственной сингулярности, в этой Вселенной, движущейся куда-то в своей исполненной загадок непостижимости.