ЖИЗНЬ / 2 (на конкурс)

    -Такси! Эй, такси, черт возьми! Ослеп?!

    Длинный желтый кабриолет резко вильнул с третьего ряда к бордюру, подрезав сразу двух. Кто-то возмущенно загудел, но в вое этом было больше бессильной обиды, чем угрозы.

    - Пшел вон, - вползвука отругнулся я, плюхаясь на сильно продавленное заднее сиденье.

    Водила живо обернулся:

    - Чего?

    - Ничего, - я махнул рукой вперед. – Не тебе. Жми!

    Он кивнул, мигнул поворотником и рванул, не спросив куда.

    - Пока прямо, а там скажу, - велел я. Он вновь кивнул.

    Тут я заметил на его тонких смуглых пальцах два серебряных кольца: на указательном и безымянном, вычурно-резные, не простые. Хрен где такие купишь, я-то знаю.

    Хм?..

    Я всмотрелся. Видел лишь часть профиля, но все же. Скулы резкие, щеки впалые. Волосы черной конской кривой. Вроде латиноса, но не их них. Совсем другой. Теперь стало чудиться, что и «чего» он произнес с незнакомым акцентом.

    Ну и кто он?..

    Злясь на себя, я увяз в этой теме. Ну твою мать! Зачем мне это?! Я не знаю, что со мной, жизнь меня гонит невесть куда, а тут на тебе, ломай голову… Дурак!

    Я выругал себя сперва так, потом стал загибать покрепче, поскольку не мог отвязаться и ломал башку впустую, без ответов. Кто он? Серебряные кольца, а?..

    - Возьмем? Вон того, ага!

    Такси так рыскнуло вправо, что я и моргнуть не успел.

    - Куда вам? – глухо спросил стоящий.

    Сумрачный тип. Темный костюм, галстук, шляпа – как на машине времени из прошлого принесло. Из гангстерского фильма. Седые виски под шляпой.

    - Куда? – таксист воззрился на меня. Глаза черные, зрачков не видать.

    Да кто он, черт? Цыган?..

    - Поехали, - мрачный сел рядом с шофером.

    - Ага, - тот с готовностью дал по газам, мы понеслись в потоке. Я зачем-то оглянулся.

    - Через китайский квартал давай, - вдруг приказал тип.

    Мысли мои смешались безнадежно, я с тоской осознал, что их уже не разгрести. А это значит…

    Разве я сказал, куда еду? Не помню. Может и сказал. Ну и куда?.. Китайский квартал! Твою мать.

    Кабриолет скрипуче затормозил у светофора на подъеме на мост. Пешеходы негусто потекли слева направо, справа налево, я смотрел, болезненно не понимая, что вижу, и стремясь обмануть себя: мол, это просто так, это не то… Да куда там! Себя не обманешь. Конечно, не просто, конечно, то самое и есть.

    Загорелся зеленый, запоздалый пешеход пустился вприпрыжку, вскочил на бордюр. Мы тронулись, огромная машина без труда взяла ход в гору, промчалась по мосту. Узкая речка мелькнула меж бетонных берегов.

    Началось!..

    Впервые это случилось неделю назад. Я шел по делам – ровно, не опаздывал, не спешил. О чем думал? Да ни о чем. На секунду задержался у витрины, где на безголовом манекене туго был натянут пижонский джинсовый пиджак…

    Вот тут-то меня и качнуло.

    В прямом смысле. Точно воздушная волна ударила из ниоткуда, выплеснула меня из меня.

    Я взмахнул руками – то есть, думал, что взмахнул – и взлетел легко, легче не бывает, зная, что могу лететь куда хочу и как хочу, владея собой и полетом в абсолюте.

    Чувства? Отказ чувств. Ни шока, ни восторга, ни испуга – ничего. Будто я не я. Взлетел, взглянул: улица, суета, машины, люди. Я. Вот он я, стою, смотрю в витрину. Отвернулся, пошел.

    Бог мой, это я?! Это я так хожу – мешок мешком, сутулясь, волоча ноги?.. Не может быть! Это не я.

    И я порхнул к бредущему, к его обвисшим плечам, согнутой спине – так и втянуло туда, в спину, в плечи, в голову, как дым в открытое окно.

    Я странно ощутил груз своего веса – да, иду. Я. Вернулись чувства, мысли, но сумбуром, кувырком, плаксивой горечью. Шел не глядя куда, забрел куда совсем не надо. Тут спохватился, стал приводить себя в порядок, но легче не стало.

    Ну, по уму, конечно бы вникнуть, разобраться. Но не мог. Было страшно взглянуть вглубь себя: что я там найду?.. Я норовил прикинуться, что ничего не было. Хорошо бы совсем забыть, да не забудешь. Осталось оградить все это душевной стеной, надеясь, что дальше пронесет.

    Не пронесло. Повторилось. И еще, и еще. Оно всегда начиналось с временных провалов: вот, скажем, сижу я дома в кресле – и вдруг уже в ванной, горячая вода хлещет во всю дурь, шум, брызги, пар. Где был? Кто отвернул кран? Я в одури, в пустоте, смотрю тупо, голо. Ванна, кафель, кран, зеркало. Что там за рожа?..

    Я сознавал, что дело худо, тянет на визит к врачу. И сознавал, что не пойду, хоть режь. Нет. Нет! Немыслимо.

    Но что делать? Делать-то что?!

    Что делать, я не знал. Мотался по городу, старался быть в людных местах. Толку не было. Эта напасть могла схватить в любой миг в любом месте, и всегда по одной схеме: провал в памяти, возвращение в одурь и медленное восстановление… А вот то главное, отрыв от тела – оно то было, то нет. То да, то обойдет. Сейчас не обошло.

    Но я упустил миг отрыва. Вот я – метрах в пяти над землей, мчусь как привязанный к такси, где цыган, хмурый и я.

    В общем, я уже привык видеть себя сверху вниз. Но тут меня так больно ткнуло.

    Я очень сдал. Не сказать, как сдал! Эти последние дни пронеслись как годы, со всякими там вьюгами, ветрами, ливнями, выдув из меня мой реальный возраст. Я стал такой же как тот в шляпе, такой же старый, только не седой.

    Это к чему?..

    Да! Я вдруг ощутил, что не свободен.

    Еще не легче. Раньше, оторвавшись, я мог летать, парить как угодно, только боялся. Но мог. А теперь очутился в плену чужой силы, совершенно беспомощен, совершенно в ее власти. Она погнала меня вверх.

    Я летел в мегаполисном каньоне, меж зеркальных стен, сжавших пространство, видя в офисных окнах озабоченных деловых людей. И как щипнула меня зависть! Вот же нормальная людская жизнь без всяких чудес, чтоб их черти взяли! А я? Почему я так не могу?.. Я превратился в рухлядь! Что со мной?!

    У меня не хватало духа сказать: я схожу с ума. Так развивается болезнь. Но я понимал. И что дальше некуда, и это понимал. Надо решаться. Да.

    Сила прекратила подъем, но мчался я по-прежнему, в прорезах небоскребных улиц, четко видя кабриолет под собой, хотя таких желтых такси, открытых и закрытых, там сновало несть числа. И увидел, как цыган шмыгнул в левый ряд, готовясь к повороту.

    Китайский квартал – мгновенный, в один-два дома переход от парадной авеню в царство копченых грубо-кирпичных стен и подворотен. Насчет копченых – в самом прямом смысле, китаезы варят, жарят, пекут свою похабную жратву на открытом огне под открытым небом, как мать их, деды-прадеды из глиняных халуп. Они вообще живут здесь в добровольном гетто, ни во втором, ни в третьем поколении толком не говоря по-нашему, ни впуская никого в свою жизнь и не влезая в нашу. Ну…

    Я ухнул вниз, сила бросила меня как чушь, больше не нужную, и я понесся к смерти.

    Страх, ужас? Нет. Не успел. Не убился – влетел точно в себя, задом в зад на вмятом сиденье. Вздрогнул, всего встряхнуло так, что цыган тоже дернулся, вроде как хотел оглянуться, но не смог: улицу запрудила китайская толпа. Детишки, сраное бабье, дремучие старцы, кого только нет. Вся эта орава радовалась, пискляво голосила, а над ней трепыхалась туча воздушных змеев с разноцветными лентами. Ну, праздник какой-то ихний, мать их.

    Машина встала.

    - Ага, - растерянно сказал таксер. – Это как?

    Да что же за акцент такой собачий?!

    - Давай! – вдруг взволновался седой. – Назад! Сдай назад!

    - Куда? В какой назад? Нету назад!

    Кольца! Серебряные. А?..

    Китайцы с визгами, плясками и флажками заполонили все – да еще гадский кухонный угар, прямо удар в нос, от смрада меня чуть не свернуло крючком.

    - Назад! Давай! Дурак! Давай! Урод!!!

    Сам дурак, шляпа. Сам урод. Орешь как… Ух! Скрутило-то как… Уй, худо! Вырвет. Сейчас вырвет!

    Я сжал зубы.

    В толпе возник один тоже в шляпе. Даже в плаще. И в темных очках. И усы дурацкие длинными концами вниз.

    Он пугалом мелькнул вдали и вдруг уже рядом. Плащ распахнулся как по колдовству.  

    Резь в животе исчезла.

    Цыган, не открыв дверь, прыгнул через борт, чуть не упал, но не упал – и в толпу, сшиб кого-то с ног, с грохотом полетела азиатская утварь, кто-то заверещал со злом, но я не слушал, не смотрел.

  

    Нет, я не псих. Просто ни черта не понял в жизни. То есть теперь-то понял, к чему все это вело, да поздно. А это все равно, что не понял.

    Кто я? Никто. Где я? Здесь нет теней, но нет и света. Есть вход, значит, должен быть выход? А может, нет. А я и здесь, и там, вошел, но не вышел, еще держусь одной рукой… нет, одним пальцем… нет, уже не им, а одной рвущейся ниточкой, пунктиром пульса…

    Я ни за что не зацепился в прошлой жизни – вот что. Вот где самый гвоздь. Я даже никогда не злился ни на кого, ни на что, хотя почти всегда был чем-то недоволен. Прошел жизнь с кислой рожей, с потухшей душой, где ничего не вспыхнуло. Дни, времена? Да. Было и прошло, и больше нет.

    Мне и проститься не с кем. Но все равно прощайте. Хрен со всеми вами. Здесь не лучше, но что есть, то есть. И похоже, я здесь один, больше никого. Да. Значит, все-таки лучше. Ну, тогда все.

   

    Человек в плаще прекратил огонь. Из ствола пистолета-пулемета «Крисс-вектор» тек легчайший дымок.

    Седой свалился головой под переднюю панель: захочешь – не согнешься в три таких погибели. Сбитая пулей шляпа валялась рядом. А тот, на заднем сиденье…  

    Жаль мужика. Попал под случай. Ну да что ж теперь! Авось в рай попадет.

    Стрелок жалел и желал рая на бегу, в узком темном проулке, сдирая с себя плащ, шляпу, фальшивые усы. Все это он бросил как попало, автомат кинул в первую же дверь. Темные очки полетели в урну.

    Он не боялся. Китайцы вмиг все свистнут, спрячут, ни один сыщик не найдет. Потом продадут. А за автомат, поди, передерутся до ножей. У них это легко. Друзья с детства, чуть ли не братья, а за копейку – вилы в бок.

    Усмехнувшись, исполнитель свернул в проходной подъезд, перешел на шаг, угомонил дыхание. Поправил прическу, постарался беззаботно улыбнуться. И в уличную суету шагнул изящный моложавый джентльмен в светло-сером костюме, вроде бы строго офисном, а все-таки с неуловимым богемным шиком. Он вежливо посторонился, уступил дорогу мамаше с двумя детьми, подошел к газетному ларьку, посмотрел, вслушался… ничего не взял – и пропал в толпе.

 

***

    Водка в полутьме и матовом графине казалась ромом или коньяком – иллюзия настолько достоверная, что я усмехнулся:

    - А это точно водка? Не коньяк, ничего никто не спутал?

    Сказал полушутя, но Виктор ответил хмуро:

    - Коньяк не пью.

    Я ухмыльнулся, правый угол рта стянуло вниз.

    Память.

   

    Школьный выпускной, двадцать пятое?.. не помню двадцать какое июня. Крайний день, когда все были вместе: я сам, Витек, Генка Шкурин, Бомба, Серый Левченко, Славка Барбос… вся та пацанская братва. Потом, если встречались, всякий раз кого-то не было, а с годами все реже и реже, я вот уже лет пять ни на какие встречи не хожу, и не надо. Если кого и вижу, так, на бегу: ну, здорово! Как сам?.. Нормально? Ну, пока!..

   А Серый – двух лет после школы не прошло – пропал в Афгане. Именно так, не погиб, а пропал без вести, в каком-то Кандагаре, что ли. И по сей день его нет ни среди живых, ни среди умерших, и вряд ли он уже когда подаст весть. Он был отличный парень, верный друг, я часто думаю о нем, хотя уж сколько лет прошло. Уже и та война почти забыта, давно умерла его мама, не вынеся разлуки, отца же никогда и не было. 

    Никогда не говори «никогда». Дурацкая присказка. И «последний» говорить нельзя. Меня этим на службе заразили, ротный наш, когда слышал, враз обрывал: «Последняя у попа жена!» - так и не знаю, что это такое, да и знать на кой. Крайний, последний?.. – чушь чушью, а прилипло и не отдерешь.

    Да. Ну вот крайний день, вернее, вечер. Мягкие сумерки в открытом окне, ветер как бархат. А то окно в мужском сортире – туда забежали, торопясь, давясь от смеха, дверь намертво заклинили шваброй через дверную ручку: уже прошло вручение аттестатов, уже накрытые столы ждали в спортзале, уже летел первый вальс…

    Бомба торжествующе потряс бутылкой:

    - Грузинский! Настоящий!..

    - Гуадеамус игитур! – захохотал Витька.

    Разляпистая желтая этикетка, жестяная крышечка-«бескозырка» - ее, сорвав, швырнули в унитаз, утопили с трубным ревом бачка, вновь ржали как балбесы. Бутылку пускали по кругу вроде трубки мира, гладкое окружье горлышка было теплое от чьих-то губ, но было не противно. Я страшился, как бы не оплошать, не закашляться – черт знает, какой он, коньяк, раньше не пробовал. Глотнул отчаянно, наудалую, горячая терпкая волна хлынула вглубь, ударила изнутри в нос, уши, даже в глаза, выбив слезу; теперь-то понимаю, насколько роскошным был тот букет, эфирный, жаркий, сильный, не чета суррогатам новых дней…

   

    Витька небрежно отмахнул рукой:

    - Ну, это когда было-то!.. Вспомнил тоже. Еще бы вспомнил, как бычки курили… Коньяки там, ликеры, всякая такая шняга… уж лет десять в рот не беру. Только водка и сухое красное. А вот знаешь, было дело, один дедок принес бутылку – немецкий ликер! Довоенный, реальный. Ягермайстер. Трофей, наверно. Где-то так и простоял все время. Ну, вот принес как раритет…

    -Купили?

    - Ха! В тот же день. Я обалдел!.. То годами товар пылится, а тут дня не прошло. Ну, это дело такое…

    Кратким разводом рук и бровей он без слов выразил капризность антикварного бизнеса.

    Как Витьку занесло в эту сферу, не знаю. Мы ведь с ним не особо-то друзья и были, другое дело, что весь класс наш был дружный: кто свой, тот свой, и баста, все за каждого горой. Это потом судьбы раскидали кого куда. Витя поступил в универ на физмат, при том, что не припомню за ним тяги к точным наукам. Видать, и учился ни шатко, ни валко, вроде бы не закончил, опять же не знаю точно: студентами еще общались, потом надолго потерялись из вида, а года два назад ненароком столкнулись на улице.

    Он обрадовался. Я?.. Ну, любопытно стало, спору нет, когда он объявил, что хозяин антикварного салона. В букинистах, архивистах, антикварах мне издавна чудился ореол причастности к некоей загадочной стороне жизни, такой полутени человечества… Да, здесь больше пустых фантазий, чем правды, понимаю, но они сильнее правды. И конечно, я поперся к Витьке через пару дней.

    Оказалось, «салон» - громко сказано. Маленький магазинчик, неряшливый, пыльный, бестолково загроможденный ветхими буфетами, швейными машинками «Зингер», чугунными, медными, фарфоровыми статуэтками – помню черный бюст Пушкина весом, наверное, в полпуда.  Короче, продавец старья из однокашника вышел такой же, что и физик – так себе; интерес мой пропал, в лавке я больше не был. Изредка, впрочем, созванивались, то есть звонил всегда он, мне-то незачем. Но вдруг он позвонил и сказал:

    - Слушай…

    Тон – вот что напрягло. Речь-то пошла все та же: давай, дескать, встретимся, поговорим, есть что обсудить… он и прежде похожую шарманку крутил, а я как-нибудь отделывался. Но тут зацепило. Что-то случилось… ну что случилось? голос случился. Таким голосом просто так не говорят, так говорят, когда непросто.

    - Ладно, - сказал я. – Когда?.. Завтра в семь? Да. Где?..

    В ресторанчике средней руки, но с потугами, то бишь со свечами и полумраком – настоящими восковыми свечами, а уж от них и полумрак. Не знаю, насколько успешен этот креативный ход, но Виктор затащил меня именно сюда, никуда иначе.

    - Ну, давай по первой, да поговорим.

    - Важное дело?..

    Он ответил не сразу и вряд ли уловил нотку усмешки. Пожевал губами, будто уже отведал принесенного щуплым официантом «оливье», как-то неладно кивнул – больше нижней челюстью, чем всей головой:

    - Сейчас покажу.

    Я не отличил «покажу» от «расскажу», а раньше не придал роли портфельчику антиквара. Дурак?.. Да все равно. Был бы умный, тоже б самое было.

    Выпили, заели «оливье», невкусным, страшно жирным: креативщики плюхнули в салат кучу дешевого майонеза – наверняка заглушить какую-то просрочку вроде залежалой колбасы. Мне сразу расхотелось что пить, что есть, а Виктор вытер губы салфеткой и полез в портфель.

    - Знаешь, - заговорил он, - я не знаю… В общем, смотри.

    На стол легла старинная книга: не толстая, но в объемном кожаном переплете, тисненом условно-флористическими узорами.

    - Вещь! – восхитился я искренне, не дежурно. – Какой век?

    - Неважно, - он набычился. – Не в веке дело.

    Тут я заметил, что назвать фолиант старинным поспешил. Выглядел тот, как вчера из-под печатного станка.

    - Можно?

    Виктор толкнул том по столу ко мне. Я раскрыл…

    - Вот-вот! У меня, видать, такой же портрет был, когда открыл, - он неприятно засмеялся.

    Бумага цвета слоновой кости, но не от возраста, а от качества: тугая, гладкая на вид и на ощупь. Увидев, я не удержался провести пальцами – да, как по льду, как бы даже прохладно, хотя это наверняка тактильная обманка. Но бумаги такой я прежде точно не встречал, книги тоже.

    - Так это не книга, - сказал я что в голову пришло. – Это блокнот?

    - Не спеши, - он вновь полез в портфель.

    Шикарные листы были пусты. Абсолютно. Ни черточки. Полсотни пустых страниц. Я бегло пролистнул их, издав даже не шорох, а что-то вроде шума ветра в дубраве.

    - Проверено, букв нет, - Виктор почти не усмехнулся. – Зато вот что есть. В комплекте шло. Так и было: книга и вот…

    С теми же стебельно-листьевыми завитушками такой же кожаный футляр, вернее обшитый кожей твердый ящичек размером со смартфон. А в нем оказалось нечто странное: медная или бронзовая рамка с матовым темно-желтым стеклом.

    - Помнишь, в школе? Опыт, физика, - вдруг заговорил Виктор быстро, слова точно шарахнулись, отскакивая друг от друга. – Через кристалл смотреть. Турмалин, что ли?.. Оптика. Помнишь?

    Я кивнул. Точно: было такое стеклышко, если держать его над книжкой и поворачивать, что строчки то исчезали, то вновь появлялись. Мы с Серым и смотрели, забавлялись этим фокусом…

    Кольнуло сердце, еле уловимо, как паучьим коготком – а все же.   

    - Дай-ка.

    Турмалиновое или какое оно там окошко закрывало ровно четверть страницы. Я аккуратно уложил его под верхний край книги…

    - Приподними, - тускло сказал Виктор и придвинул ко мне свечу. Пламя затрепетало, но выровнялось.

    Я приподнял – и под стеклом возникли буквы, бледноватые, сложенные в выгнутую строку, будто я смотрел в прибор ночного видения.

    - Что? – жадно спросил Витька. – Что там? Ну!

    - Что написано?.. – я как-то очумел.

    - Ну да, да!

    - Страна серебряной звезды, - прочел я.

    - Страна?

    - Да.

    - Серебряной звезды?

    - Да.

    - Хм. Ну, дальше. Вниз двигай, читай.

    Я поднял взгляд. Лицо Виктора неприятно менялось в неровном, прыгающем недосвете свечного пламени – не то вот-вот рассмеется, не то заплачет. Я вовсе отложил рамку:

    - А ты что, сам разве не читал?

    Он отклонился чуть назад и вправо, на лицо точно легла маска.

    - Читал, - сказал он сжатым голосом. – Но хочу знать, что прочтешь ты.

    Я ощутил странное: будто кто-то беззвучно прошел за спиной. Чуть не дернулся обернуться – а верней, дернулся, наверное, потому что Виктор тут же тревожно спросил:

    - Ты чего?

    - Нет, - соврал я. – Ничего.  

    В мыслях стало трудно держать порядок, не знаю почему. Обычный нормальный самоконтроль, что дан как бы сам собой, вдруг потребовал усилий – я почувствовал, что держу себя, прямо стискиваю, чтобы не вскочить, не побежать куда глаза глядят, не заорать как совсем дурак. Я поспешил схватить волшебный визор.

    Страна, значит, серебряной звезды. Ну-ну. Я нацелился на эти слова, точнее, на то место. Страна…

    За стеклом мутно и выпукло возникло: …планета непогод… что-то еще. Оно точно было, но я не успел разобрать. Два слова, кое-как возникнув, погасли, оставив пустоту.

    - Исчезло? – хрипло спросил Виктор и прокашлялся. Я кивнул.

    - Давай выпьем, - он выдвинулся из теневой маски, взял графин. Лицо переменилось.            

    Я малость покривился, вспомнив тошный оливье.

    - Нет. Спасибо, не хочу.

    - Ладно, - он налил себе.

    - Тебе это знакомо? – я ткнул пальцем в книгу.

    Он пил как будто с отвращением, не поднимая головы, как бы живым сифоном всасывая водку из фужера. Втянув, горько, некрасиво выдохнул, пустился заедать жирным месивом так, словно все равно, что жрать, салат ли этот или еще какие помои. Я смотрел, преодолевая брезгливость, от молчания делалось еще противнее, и я спросил:

    - Откуда она у тебя?

    Виктор сперва кивнул, жуя, затем бросил в рот хлебную корочку, разжевал тоже, проглотил и с силой вытер рот рукой, хотя рядом была салфетка.

    - Не знаю, - сказал он приглушенно. – Хоть убей. Представь?..  

    И рассказал следующее.

    По субботам у него традиционно был день ревизии: сверка товара с описью, наведение порядка, влажная приборка и такое прочее. И вот в одну из суббот он обнаружил эту книгу, вернее, комплект: книгу и футляр. Как они оказались в лавке?..

    - …да я голову свихнул! Ну ведь товар-то ко мне приносят, чтобы деньги получить, так? У меня уже своя клиентура сложилась, и добытчики, и покупатели. Так среди них же дураков-то нет бесплатно отдавать! Спереть – да, это могут, с этим глаз да глаз. А тут… при том, что чужих вроде никого не было – ну нет, конечно, забредали двое-трое случайных, но я с них глаз не спускал, это не они. Кто? Ну…

    На этом слове он вновь поднял плечи и взялся за графин.

    Я начал догадываться, отчего кто-то постарался избавиться от странных артефактов.

    - Так что ты сам-то здесь прочел?

    Он так сложно повел бровями, глазами и губами, что учебник психологии затруднился бы классифицировать это движение.

    - Ну… - и не глядя налил себе водки.

    Конечно, физик-антиквар быстро сопоставил пустые страницы с прямоугольным окуляром, начал читать, изумляясь тому, что говорит ему безымянная книга.

    - …примерно так же и было, - выразительным взглядом он указал на рамку в моей правой руке. – Держу, читаю… конечно, мозги в кукиш свертываются, но ладно, информация есть информация. Читаю дальше, там тоже всякие премудрые сказания, ну хорошо. Возвращаюсь к первому – на! получи, фашист, гранату. Все другое. Все! Совсем другой текст.

    Тут он наконец выпил, и не так, как прежде, а резким заглотом, вбросив содержимое фужера в горло – я думал, закашляется, подавится, но нет, ничего, сглотнул, выскреб вилкой остатки оливье, сунул в рот, сильно жуя.

    «Вот прорва-то,» - я мысленно поморщился.

     Неровное свечное пламя все дергало светом и тенями его лицо, пока он рассказывал, что сколько бы ни брался читать таинственную книгу сквозь прибор, она никогда не повторилась, всякий раз выдавая иные слова и фразы.     

    - Стал записывать. Сравнивать. Какой же никакой, а физик, системно мыслить обучен. Сопоставляю, комбинирую, ищу сквозной смысл. О! – он показал шиш. – И так и сяк колдовал, и нет ничего, все какая-то каракатица выходит.

    Он раскраснелся – и от водки, и от речи, а я сквозь свой мутный расколбас поймал, что его присказка вот-вот станет сказкой. И для начала он скажет: «но»!

    - Н-но!.. – он даже перегнул с этим предлогом или союзом, черт знает, я так и не выучил их различать. Он же, дав лишка, вмиг съехал к нормальному «но»:

    - Но что-то в этом было, хоть убей. Ну не могло не быть! Если честно, все дела бросил, только этот бред перебирал из раза в раз, как Менделеев свои карточки. Знаешь? Выписал на карточках названия элементов…

    - Знаю, - прервал я. – Тебя тоже во сне озарило?

    Он усмехнулся, и меня залихорадило сильнее, еще труднее стало пребывать в происходящем, оно тревожно усложнилось, и с каждым словом и секундой тревога темнела, густела, топила…  

    Что со мной? Во что я влип?! Куда втянул старьевщик?..

    - Озарило. Да. Мимо всякой логики. Во сне. Снится мне… кто бы ты думал?

    Мне сейчас слушать было подвигом, не то, что думать, и сумел я сделать лицом нечто в полгримасы – не знаю, как прочел это Виктор. Может, никак не прочел, он не очень-то на меня смотрел, да и говорил будто больше с собой, чем со мной.

    - Серега, - он понизил голос. – Понял, да?

    - Серега?.. – с натугой сообразил я.

    - Ну да, - тут он взглянул прямо. – Серега. Левченко. И знаешь… точь-в-точь такой, как я его в после… в крайний раз видел.

    Секунд пять мы смотрели друг на друга молча.

    - Ты был, когда его на службу провожали?..

    - Нет, - я отвел глаза.

    - Да?.. А то я и не помню уже. Ну, вот такой он ко мне и пришел, не изменился. А я… да если честно, я о нем и думать забыл. Ну сколько лет-то! Целая жизнь прошла, все перевернула, все куда-то унесла… А выходит, не все. И главное, знаешь, я вот так, а он напротив, руку протяни – а какая-то преграда между нами. А какая – не понять. Я ему: «Серый, Серый!» - а он только улыбается, и все. Тут меня жена локтем в бок: чего орешь, мол?.. Проснулся, лежу дурак дураком и думаю.

    - Думаешь?.. – спросил я по-дурацки, не заметив этого. Но и Виктор не заметил.

    - Да. Что думаю? А что в книжке-то этой, это же все он. Серега. А?.. Это он хочет что-то мне сказать. Лежу, обалдеваю от этой мысли и привыкаю, что это правда! Весь этот бред взял и сложился в смысл. И знаешь, какой это смысл?

    Я почувствовал, как начинают мелко подрагивать пальцы, постарался спрятать руки.

    - Какой?

    Я невольно понизил голос. Виктор тоже:

    - Он, - и показал пальцем как-то не вверх, а вкось, - оттуда видит всю мою жизнь. Судьбу. Ты понял?

    - Откуда? – еще тише спросил я.

    - Ну а я знаю? Где он там – между землей и небом?.. Но он оттуда все знает про меня. Что со мной будет. Завтра, послезавтра, в любой мой день. Когда и где я умру. И как. И если я захочу все это узнать, он скажет мне. Легко.

    Меня по-прежнему растаскивало в стороны, пугающим словам я совсем не удивился. Но в душе еще потемнело. Мелькнуло: ну что, вот так и сход