ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

 

Некоторым своим «опусам» даю названия известных произведений, жемчужин мировой литературы: есть у меня и «ПАРФЮМЕР», и «УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВОЙ», даже «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ»... Но это не мания величия, а обычная лень: зачем что-то придумывать, если уже есть готовое, по смыслу очень даже подходящее? Да и читатель наверняка улыбнётся, а это вообще здорово.

****************************

Очень люблю лошадей и стараюсь всегда оказываться в тех местах, где они сконцентрированы, потому в Москве обычно останавливался в гостинице «Бега» рядом с Центральным Ипподромом, в правом крыле которого располагались в те годы всегда немноголюдный ресторанчик «Бега», а при нём — камерный уютный одноимённый бар, в которых всегда можно было приобрести, с драконовской ресторанной наценкой, конечно, настоящий армянский коньяк в ассортименте, к которому питал и питаю безудержную слабость, а барменшей там работала огненно — рыжая красавица Маша, сразу мне приглянувшаяся. Начал её коварно обольщать, показалось даже, что не совсем безуспешно, но вовремя узнал, что является она сожительницей Длинного, местного авторитета, «крышующего» это почтенное заведение, с которым был в неплохих отношениях. Рассудив, что будет крайне несолидно с моей стороны наставить ему рога, перевёл отношения с Машуней в чисто дружеское русло и нисколько от этого не проиграл: и дружбу с Длинным сохранил, и стал всегда желанным гостем в баре.

Помнится, декабрь был, холодрыга стояла жуткая. Накушался коньячка в охоточку, к которому Машуня, зная пристрастия мои, приложила, кроме обязательного лимона, осетрового балычка холодного копчения и рыбьих яиц чёрного колера. Ну, и музыку приятную включила. Уходить не хотелось, но даже лучшие питейные заведения имеют дурную привычку закрываться, и, уважая заведённый порядок, пришлось мне удалиться восвояси. Особо не переживал: было и в номере моём гостиничном чем себя потешить, я же не пустым приехал!

Выйдя на пленэр узрел в другом конце здания, возле касс, небольшой, но очень яркий костерок. Коньяк сделал своё: почему-то не Джордано Бруно с Орлеанской Девой пришли на ум, а вспомнилось детство пионерское, галстуки — линейки, металлолом — макулатура, и замаршировал, нелепо размахивая конечностями и горланя — «Взвейтесь кострами синие ночи, мы — пионеры, дети рабочих»! Подойдя к костру ближе, отметил, что не бесхозен он: стояли вокруг четыре бесформенные фигуры. Видимо, мои блестящие вокально—хореографические экзерсисы пришлись им по вкусу и сподвигли одну из них поманить меня вальяжно ладошкой, и как для особо неразумного, подкрепить жест пояснениями:

— Двигай к нам, братское сердце!

Не в моих правилах отвергать вежливые приглашения: подошёл, поклонился учтиво, здравия всем пожелал, за что был вознаграждён: любезно пригласившее меня существо сняло с огня нелепо выглядевший в данной ситуации закопчённый чайник, нацедило нечто тягучее и тёмное в замызганный стакан и протянуло мне. Принял стеклотару с поклоном, но осведомился на всякий:

— Что это?

— Глинтвейн. Мы «Три топора»* хреном да горчицей ядрёной слегка усугубили, — услышал в ответ.

Грешен, каюсь, во многом грешен... Но не настолько же! Однажды уже отблагодарили меня за доброту душевную одеколоном «Кармен» после «Васпуракана»**, и вот, возвращается ветер на круги своя: опять придётся пить какую-то гадость после благородного коньяка! За что мне кара такая, Господи, вроде, не устраивал содома в Гоморре и в церквах буги-вуги не отплясывал!

Совокупность генов, воспитания и армянского менталитета, запрещающие отвергать сделанные от чистой души предложения и выпивать без тоста, заставили меня героически буркнуть «Быть добру», хоть и прозвучало это, скорее, как «morituri te salutant»,*** и влить в изнеженную, привыкшую к изысканному алкоголю глотку этот «mélange infernal»****. Ощущения свои при этом описывать не буду, пощажу вашу психику.

— Благодарю, — прохрипел я, возвращая стакан, что побудило это существо предложить мне второй.

— Нет—нет, — поспешно отказался я, — достаточно, не желаю злоупотреблять вашим гостеприимством!

— Да пей, братуха, не менжуйся, хорошему человеку всегда рады, — ответило уже другое существо.

«Боже мой, почему я такой тюфяк мягкотелый, почему таким придурком воспитали? Когда же, наконец, научусь говорить людям «нет»? — думал я, глотая через силу новую порцию этой отравы. Появилось опасение, что эти добрые люди нальют мне ещё, а этого допускать было никак нельзя, я стал искать выход, как красиво выйти из создавшейся ситуации и довольно скоро нашёл.

— Благодарю, — отдышавшись, снова прохрипел я, — извините, отойду ненадолго. Но скоро вернусь.

Не дав им возможности возразить, двинулся резвым аллюром обратно к бару. Успел вовремя: Машуня уже закрылась на замок, но меня впустила и выдала четыре фляжки по 0,25 пятизвёздочного «Арарата», удивившись моему заказу, но я что-то путано объяснил про подарки, рассовал их по карманам и направился к новым знакомым. Добравшись до костра, вручил по фляжке каждому, сопроводив презенты словами благодарности.

Сказать, что они удивились — ничего не сказать!

— Ну, брат, уважил ты нас, — восхищённо-благоговейно проговорил тот, первым меня пригласивший, ещё раз внимательно осмотрел подарок, потом сдёрнул рукавицу, протянул руку и представился:

— Тульский.

Радость от мысли, что пытка «глинтвейном» больше не грозит, вернула обычно присущее мне дурашливое состояние духа, и я вежливо поинтересовался, пожимая тёплую, шершавую ладонь:

— Тульский — это, наверно, фамилия? А звать-величать вас как? Пряник или Самовар?

Бесформенный квартет разразился хохотом, громче всех смеялся сам Тульский, а одна из фигур при смехе как-то странно повизгивала неожиданно тонким голосом. Отсмеявшись, Тульский уже как старого знакомого хлопнул меня по плечу и воскликнул:

— Классный ты пацан! Наш человек!

Комплимент я счёл несколько сомнительным, но скромно потупился и благодарно кивнул.

Слово за слово — разговорились, представился я, рассказал, что живу в «Бегах», в Москву приехал по делам, а родом сам из Армении, на что Тульский ответил, что и он раньше знал, что армяне — хороший народ, а сегодня убедился, что — лучший!

— Мда... Обязал ты нас... Как же тебя отблагодарить-то? — задумчиво проговорил он.

— Не надо ничего, это от души. Вы ко мне с уважением, ну, и я к вам соответственно, — ответил я.

— А знаешь, что? Забирай её! — сказал Тульский и подтолкнул ко мне одну из бесформенных.

— Кого — её? — не понял я.

— Да Машку! — ответил он и, как купец, показывающий товар лицом, развернул её к костру анфас.

Взглянув на лицо «товара» я содрогнулся: с коровьим кокетством улыбалась мне редкозубым ртом опухшая харя с внушительным бланшем под глазом. «Глинтвейн» попросился обратно.

— Нет — нет, что вы, не надо, спасибо, — торопливо возразил я, но Тульский был непреклонен:

— Бери-бери! Машуня, правда, неказиста немного, но девочка она добрая и ласковая, а самое главное — всё умеет, доволен останешься, — ответил он и многозначительно подмигнул.

Как можно было назвать это чудовище «Машуней»?!! Это имя у меня ассоциировалось с совсем другим образом! Задохнувшись от такого кощунства, я просто окаменел, а «Машуня», расценив моё подавленное молчание как согласие, резво подскочила ко мне и цепко ухватила за рукав:

— Пошли, пошли, родной! Сто лет мечтала в эту гостиницу попасть! — и повлекла в сторону «Бегов».

— Совет вам да любовь! — торжественно, как пастырь, изрёк нам вдогонку Тульский.

Ноги стали ватными, громко пыхтящая «Машуня» упорно, как маленький буксир тянет подбитый эсминец, тащила меня к «Бегам», я вяло сопротивлялся, а в мозгу свербила одна — единственная мысль: «Когда же, наконец, ты, червяк бесхребетный, научишься говорить — «Нет»?!!

Способность соображать вернулась, когда до ворот в гостиничный двор оставалось метров десять. Костёр пропал из виду, и это меня порадовало: говорят, интеллигентный человек всегда старается сохранить лицо тому, кто разбил ему морду, и мне было бы неловко, если б Тульский узнал, что я отверг его «подарок», следовательно, «Машуне» нельзя была возвращаться к костру. Но как этого добиться? Размышлял недолго, ответ на вопрос лежал на поверхности: решительно высвободив руку из цепкого захвата, сунул в карман, извлёк несколько купюр и протянул «Машуне»:

— На, это тебе. Только обратно не ходи, отберут ведь.

— Да я дура, что ли, к ним идти? — ответила она с сарказмом, резво выхватив деньги и пряча куда-то.

— Ну, иди, иди и береги себя, — напутствовал я её.

— Спасибо, родной, дай Бог тебе здоровья, — дыхнула она на меня смрадом и попыталась поцеловать, но я вовремя отскочил и жестом указал ей дорогу.

Развернувшись, вприпрыжку, как маленькая девочка, поскакала она по Беговой аллее в сторону Ленинградки. Я смотрел ей вслед с противоречивыми чувствами: ощущение огромного облегчения перемешивалось с жалостью к этой женщине, ещё довольно молодой, когда-то, возможно, даже красивой, но выбравшей путь, с которого никогда уже не свернуть, обратной дороги с него нет...

Когда её бесформенная фигура исчезла в темноте, пошёл я медленно в сторону гостиницы, но уже у самых ворот дикая боль сложила меня пополам и оскорблённый желудок изверг из себя весь этот «глинтвейн»...

_______________________________________________

*«Три топора» — народное название вина «Портвейн 777».

** «Васпуракан» — армянский коньяк 18-летней выдержки.

***«morituri te salutant», (лат.) — «Идущие на смерть приветствуют тебя!», обращение гладиаторов к Цезарю перед поединком.

****«mélange infernal», (франц.) — «адская смесь».