JESUS LOVES ME

 

Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!
Ф. Г. Раневская

«Со своим охрененным чувством юмора я никогда не пропаду, меня обязательно найдут! Где-нибудь в лесу, в четырех пакетах». Прочёл недавно эту фразу в сети и подумал, что явно её выложил кто-то из друзей моих или просто некто, хорошо меня знающий. Да, я — таков: много шучу, очень много, почти всё время, доходит до того, что сам иногда не пойму: пошутил или серьёзно сказал? А ведь шутки — не тот случай, когда количество порождает качество, наоборот, не получается всегда шутить удачно, бывало, и по морде получал за свой «охрененный юмор».

Сегодня ехал по Пресне, мимо старого двора своего, и всплыла в памяти шутка, за которую до сих пор себя кляну. А ведь было это лет 20 с лишним назад! Покаюсь...

 

Я их называл — «академики». Случайно так вышло. Каждое утро, когда выводил детей из подъезда, чтоб в школу отвезти, видели их, стоящих плотной кучкой с жутко деловым выражением опухших физиономий. Обсуждали они, естественно, самую свою глобальную проблему: где денег настрелять на опохмелку?

Как-то Мариам спросила:

— Папутик, — так она называла меня в детстве,- кто эти дяди?
— Академики, — ляпнул первое, что пришло на ум.

— А что они делают?

— Пуп земли ищут, где-то здесь он должен быть.

Тупо отбрехался от ребёнка, мысли другим были заняты. Но когда через пару дней жена рассказала, что доча расспрашивала её про «пуп земли», совестно стало.

Жил я тогда в квартире на втором этаже, а прямо подо мной обитал один из «академиков», этих, крупнотелый мужчина лет 60-ти, с большими залысинами на лбу. Звали его Толян, не вспомню уже, откуда узнал. Позвонил он как-то в мою дверь:
— Сосед, одолжи червонец, верну скоро.

Я без вопросов протянул ему 10000, (рубли ещё не были деноминированы), на них можно было купить у азербайджанцев из ларька на остановке бутылку «осетинки»: омерзительного суррогата, несколько ящиков его стояли в моём гараже, заливал зимой в бачок омывателя вместо «незамерзайки». От неё не умирали, но гадость была редкая, я не выпил бы даже с самого дикого бодуна.

— Ой, спасибо, сынок, — обрадовался Толян и посетовал, — не платят, третий месяц уже не платят! Я на заводе работаю, — он назвал, но я запамятовал, на каком, — как заплатят, сразу верну.

— Да ну, не бери в голову, дядь Толь, — улыбнулся я, — забудь!

— Нет, сынок, про долги никогда забывать нельзя, — строго ответил он и пошаркал по лестнице вниз.

Где-то через месяц в дверь опять позвонили. Открыв, нарвался на его грустный взгляд:
— Так и не заплатили, — горестно вздохнул дядя Толя, — а мне худо, болею тяжко, позарез надо, — и щёлкнул пальцем по кадыку.

Я протянул ему несколько купюр.

— Что ты, сынок, это очень много, — отказался он и взял всего червонец, — этого мне за глаза хватит.

— Бери-бери, — попробовал я настоять,- не последнее отдаю. Не взял:

— Когда берёшь, всегда думать надо, как отдавать будешь. Спасибо, сынок.

Заявился он снова дня через три. Я сунул было руку в карман, но он, победно улыбаясь, протянул мне деньги, два червонца, и сообщил радостно:

— Сегодня за полмесяца выдали. На, держи. Спасибо тебе, сынок.

Я растерялся, если честно, не этого ожидал. Помотал отрицательно головой:

— Не надо, дядь Толь. Оставь себе.

— Возьми, — потребовал он строго,- возьми, чтоб я и в другой раз пришёл, когда припрёт.
Но я спрятал руки за спину:

— Не надо. У тебя, я уверен, куча проблем за это время накопилась, их и порешай. А ко мне приходи в любое время, всегда буду рад тебе помочь. Ты — классный мужик, я очень тебя уважаю!

— Правда? — улыбнулся он как-то по-детски наивно.

— Зуб даю! — шутливо цыкнул я.

Он рассмеялся и признался немного виновато:

— Потратить, конечно, есть куда, но я хотел...

— Не надо, — перебил я, — иди, делай свои дела, — и протянул руку. Он пожал её не по возрасту крепко, снова улыбнулся и ушёл.

Месяц, а то и больше, он не приходил. Уверен, не заплатили, но, хоть несладко ему было, не захотел сказанное слово нарушить. Однажды увидел его утром, поздоровался приветливо, а он ответил мне коротко и стыдливо отвернулся.

В то утро мне почему-то надо было в гараж. Выйдя во двор, заметил стоящих недалеко «академиков», а дядя Толя не видел меня, спиной стоял. Краем глаза заметил, как один из «коллег» указал ему на меня, он оглянулся, но сразу отвернулся и помотал головой. Коллега что-то сказал, выматерился, наверно, и зло сплюнул.

Взяв из гаража то, за чем приехал, собрался уже отъезжать, как взгляд упал на стоящие в углу ящики с «осетинкой». Взял одну бутылку и поехал домой.

Академики находились там же, где их оставил, дядя Толя по-прежнему стоял ко мне тылом, заложив руки за спину. Тихо подкравшись, подмигнул им и сунул бутылку ему в ладонь. Рефлекс сработал, он цепко схватил её, а я отскочил в сторонку и спрятался за дерево. Теперь он оказался ко мне в профиль, и я мог видеть, как ошарашенно смотрит он на бутылку, невесть как оказавшуюся в его руке. Заулыбались довольные академики, улыбался и я, в восторге от своей шутки, только дядя Толя продолжал молчать. И вдруг, совершенно неожиданно он закричал. Громко, ликующе:

— Любит! Я знал! Я всегда знал, что он меня любит!!!

Сунул бутылку стоящему рядом, поднял глаза к небу и широко, истово перекрестился.

Академики захохотали, смеялся и я, донельзя довольный. Это вправду было забавно. А дядя Толя вдруг присел на бордюр, оказавшись уже ко мне лицом, и заплакал. Молча, без рыданий, без всхлипов, просто сидел, подперев щеку ладонью, смотрел в одну точку, а из глаз катились слёзы. Крупные, тяжёлые.. Не знаю, что в душе его творилось, о чём думал...

Почувствовал я себя подонком конченым, прошептал:
— Прости, Господи! Не этого я хотел!

А он всё сидел, глядя в никуда, и подумалось мне, что видит он нечто, для нас незримое и умишкам нашим не постижимое...

После этого не встречал его, а дней через десять срочно вылетел в Ереван. Планировал на две недели, но закрутили дела, замутил там новый бизнес, вернулся через два года. Выйдя утром во двор застал академиков на обычном месте. Подошёл, поздоровался, обшарил глазами, но не увидел того, кого искал.

— А где дядя Толя?

Они промолчали. Потом один тип, небритый, неопрятный, со стальными фиксами во рту, высморкался без платка, вытер руки о штанину и ответил буднично, без эмоций:

— Дык прошлым летом ещё. Сердце...

Я окаменел, горло сдавил спазм.

А он смотрел он выжидающе, потом добавил с гнусной ухмылкой:

— Собрались, вот, чтоб помянуть его по христиански, да не на что.

— Помяните, — сунул деньги кому-то из них, развернулся и побрёл, как побитый, восвояси...

До сих пор не знаю: сказал ли ему кто-нибудь, что это я тогда вложил бутылку ему в руку?