Суд

Это произошло летом. Отчим калымил на охране парников и полтора месяца не появлялся дома. На выходные он приехал и, чтобы мы не скучали без дела, привёз ящики с помидорами и огурцами... на четыре бочки.

В мальчике сразу всё сжалось от страха, когда его обязали мыть машину деда, которым отчим брал напрокат. Он, конечно, не боялся, что не справится с тряпкой, мылом и водой. Страх был не разобрать его сбивчивую, заикающуюся речь и получить, в лучшем случае, оплеуху. Ожидания не оказались напрасными. Одна, вторая, третья... следовали друг за другом

Внезапно Слава услышал звук тормозов и собачий визг. «Как будто то ударили палкой в подушку» — подумал мальчик. Они жили в конце тупиковой улицы и сюда редко заезжали сторонние машины. В маленькой луже крови лежал Барбос, которому они недавно привязывали консервную банку к хвосту, а потом играли с ним в пограничников.

— Ты что, скот, сделал? — подбежал отчим к водителю остановившейся «копейки».

— Я... ничего. Ты посмотри — обычная же дворняга.

— Дворняга, говоришь? А если бы на её месте были дети? Ты об этом подумал? Куда ты гнал?

— Слушай, мужик, отвяжись. Тебе что, дворнягу жаль?

У отчима произошло замыкание. Он становился таким, когда выпивал. В такие минуты казалось, что бес вселяется в его глаза. Ловким движением он вытащил интеллигента в фетровой шляпе и очках из салона и, матерно приговаривая, нанёс ему два удара. Пасынку было смешно, так как виновник был похож на боксёрскую грушу.

На крики дерущихся прибежали соседи, и их разняли. Откуда ни возьмись, приехала милиция. Объяснительные, протоколы, наручники, понятые — и отчима увезли в милицейском УАЗике.

На маму невозможно было смотреть. Ещё утром Слава радовался, что отчима не будет всё лето, но сейчас ему стало жаль его. Вспоминалась его неумелая забота о пасынке. Он покупал ему импортную одежду, мечтал, чтобы тот стал дипломатом, учил вольной борьбе и шахматам. Слава осознал, что, наверное, любит этого хмурого черноволосового бородача с татуировкой на груди в виде распятого Христа и надписью «Help me my god». За что же он любит? Он не понимал.

Настал день суда. Мать, посадив в коляску годовалую Виту, взяв за руку шестилетнюю Валю, пошла в суд, по дороге инструктирую детей.

— Когда тебе дадут слово, ты должен рассказать, что он сделал тебя человеком. Вспомни, как ты учился в первом классе, и каким отличником стал, шахматистом-разрядником. Каким сорванцом был и какой теперь примерный мальчик.

— Мам, но ведь это неправда! Шахматами я занимаюсь в секции, учиться стал хорошо, потому что Вита родилась, а на улицу он меня просто не пускает.

— Слава, а ты хочешь, чтобы я одна осталась с вами тремя? И передачки в тюрьму носила? Будет хорошо, если ты поплачешь, и ты, Валюшенька, тоже плачь...

В зале суда было малолюдно. Бабушка, дедушка — родители отчима, мама, да сёстры и жена обвинителя. Отчима, как в кино, ввели в зал в наручниках и чёрной спецовке. Казалось, что он постарел за прошедший месяц, и вся воинственность его улетучилась. Слава вспоминал свой первый фотоаппарат и круглый аквариум, вспоминал, как тот научил играть его в шахматы в семь лет, а потом они перешли на «Эрудит», вспоминал, как покупал ему фирменные вещи, заставляя мать сдавать обратно советские, как учил приёмам вольной борьбы, держать молоток и отвёртку, удить ненавистную рыбу, вспоминал овчарок — и слёзы катились сами по себе. Ему представилось, что если он попадёт в тюрьму, то умрёт для его семьи, и он сказал всё то, о чём просила мама.

Его освободили и все стали вновь ненадолго счастливы...

1981 год