ЛЕГЕНДА О ЦАРЕ, НЕ ЗНАЮЩЕМ ПЕЧАЛИ (на конкурс)
- «Очищение от шипов»
Первым, кто сообщил Ашоке о неподкупности и отстраненных от дел высших сановников сопредельной Калинги, был почтенный торговец Бхадрасена, один из выборных старшин купеческой гильдии; поговаривали о том, что все в его древнем роду предельно честны даже в торговых делах, но император не очень-то этому верил, полагая, что благоприятные эти слухи не без выгоды для себя распространяют нанятые ими люди – подобных случаев было известно немало.
- О царь, - повинно склонив седую голову, но без трусливого заискивания в голосе сказал торговец на следующий день после возвращения из враждебной страны, - я и мои сыновья сделали все возможное и невозможное, но выполнить твое поручение не смогли.
Такого известия Ашока никак не ожидал – и давнее, вследствие ранения падение с коня во время очередного усмирения непокорных горцев на северной окраине империи опять напомнило о себе внезапной дрожью левой руки и подергиванием левого века. Тех, кто оказался свидетелем и виновником его унижения там, в Обители Снегов, уже давно не было в живых, и об истинной причине этого царского недомогания если кто и знал теперь, то благоразумно помалкивал, но о том, что эта внезапная дрожь левой руки и тик левого глаза есть верный признак грозного царского гнева, было известно всем приближенным, от этих подергиваний бледнел и покрывался потом – даже если был ни в чем не повинен – сам оберегатель престола, досточтимый брахман Девашарман – но Бхадрасена, хотя и явно знал об этой недоброй примете, смутился только на миг.
- Мои сыновья, меняя одежды и облик, сумели встретиться с четырнадцатью бывшими царскими советниками, военачальниками и прочими высокосановными в прошлом лицами Калинги. Пятеро из них сильно понижены в должности, а остальные навсегда лишены своих высоких чинов нынешним правителем, но ни один из этих обиженных и оскорбленных не согласился принять твое, царь, милостивое покровительство и хоть как-то участвовать в заговоре против своего властвующего гонителя. Это очень странно, это даже невероятно, но это так.
Ашока желчно молчал, на купца не смотрел, пристально разглядывал носки своих сапожек из кожи молодой антилопы, правая его рука удерживала левую руку. Не поднимая головы, он повернул ее к начальнику секретной службы, взглянул на него с немым вопросом.
- Пока никаких известий, царь, - сказал тот; после того, как Ашока перевел взгляд на свою обувку, он, мстительно прищурясь, быстро посмотрел на торгаша, который посмел не выполнить важное поручение самого царя.
Бхадрасена же словно ослеп, не замечал ни знаков царского невнимания и гнева, ни злобы начальника секретной службы; он, похоже, напрочь забыл слова мудрецов о том, что жизнь приближенных к правителю подобна существованию вблизи огня – согревает, но может и испепелить – и продолжал:
- Я также встретился с одним достойным уважения человеком, который занимал высокий пост при отце нынешнего правителя, а теперь спасается от жестокой нужды мелкой торговлей – у него двенадцать детей, но собственную мошну с государевой казной он никогда не путал. Он знал меня и раньше, понимал, что уж я-то никак не могу быть подослан к нему калингским оберегателем престола в роли провокатора, но он прогнал меня в великом возмущении, едва я намекнул ему об истинной причине своего неожиданного визита. Мне удалось понять, о царь, что подоплекой тому был вовсе не страх перед разоблачением и наказанием за предательство. Да, они все очень сильно обижены своим правителем, но ни в коей мере не озлоблены на него.
- Трое! – вскричал Ашока, вскакивая с трона и вновь садясь. – Трое не менее высокородных купцов, чем ты, доложили мне, что все проходит как нельзя более удачно! Что бывшие чиновники и военачальники Калинги только и мечтают о том, чтобы поскорее свергнуть своего заносчивого царька и сделать свою богатую страну на берегу океана частью моей великой державы! Так кому же мне верить – тебе одному или им троим?
- Я не знаю, с кем встречались они, царь. Но я сказал тебе правду, - тихо, но твердо сказал Бхадрасена.
- С кем встречался ты? Говори!
Бхадрасена без запинки назвал пятнадцать имен.
- Восемь! Восемь из названных тобой согласились принять мое высокое покровительство, а трое из них уже получили значительные суммы из моей казны!
- Тебя обманывают, царь, - склонив голову, молвил купец – и властитель могучей империи, вновь вскинувшись в изумлении и ярости, не мог даже предположить, что горькие эти слова ему еще не раз придется услышать из других уст. – Никто из тех, с кем встречались мои сыновья, также не признали твой тайный царский знак.
- Ты лжешь! – побагровел Ашока. – Ты мерзкий лжец, презренный трус, гнусный скряга – а возможно, что и предатель! Ты лжешь, потому что попросту испугался за свою ничтожную жизнь, которая дороже для тебя царского поручения! Ты гнусный скряга, ты трясешься даже над мелкой монетой, ты пожаловал в мою казну меньше всех остальных толстосумов, когда я, будучи царевичем, начинал борьбу со своими братьями за место на троне – и я не очень удивлюсь, если в скором времени обнаружится, что в твоих ларцах и кожаных мешках серебра и драгоценностей намного больше, чем ты указал в реестре доходов и расходов! Трепещи же, продажный торгаш!
Убеленный сединами Бхадрасена не трепетал, не ползал у ног своего властителя, пытаясь вымолить прощение, не опровергал обвинений. Он стоял перед троном гордо выпрямившись, и беззвучные слезы скатывались по его дряблым щекам, жемчугом блестели в бороде.
Хранитель казны, спешно вызванный к царю, бесстрастно доложил, что все деньги, выданные без малого три месяца назад присутствующему здесь досточтимому купцу и его сыновьям, которые здесь отсутствуют, сданы ими в главную сокровищницу сразу же по возвращению в столицу.
- Все?! – изумился Ашока.
- Именно так, царь, - склонился в глубоком поклоне главный казначей. - И шесть из семи частей неклейменого серебра сданы именно те, что были выданы им по твоему повелению, одна часть возвращена полным весом твоими, царь, монетами.
Ашока злорадно засмеялся:
- Этот трус даже не взял себе положенную ему по закону долю на дорожные расходы и уплату пошлины?! Значит, я не ошибся - т а м ему заплатили намного больше, чем я!
Бхадрасена умер вскоре после того, как в его дом и в дома отделившихся сыновей были направлены для проведения обысков опытнейшие агенты службы надзора. Он грохнулся на пол перед троном своего правителя уже мертвый, и первый царский лекарь, который внимательно осмотрел его, не осквернив себя прикосновением к бездыханному телу, решительно отрицал использование любого из известных ядов.
- Он был уже очень стар, - пытаясь скрыть растерянность, сказал Ашока.
Лекарь еще раз поглядел на мокрое от слез лицо купца, помялся, но предположение не поддержал:
- Старики, чей последний день в этом рождении близок, уходят в странствие по святым местам или в лесную обитель, но уж никак не с торговым караваном, на чьем пути полно разбойников и диких зверей. Он умер от обиды, царь.
Оберегатель престола, возвратясь в тронный зал, оставил входные двери распахнутыми; в дальнем конце коридора слышался нарастающий стук деревянных трещоток – шли неприкасаемые, чтобы унести мертвое тело.
- Царь, их лица настолько безобразны, что смотреть тебе на них будет весьма неприятно, - сказал Девашарман.
Ашока поспешно кивнул, посмотрел на него благодарно; деликатность главного министра была оценена им по достоинству, но проницательность его в очередной раз была пугающей…
Сменилась четвертая дневная стража, когда во дворец прибыли опытнейшие агенты надзора и начальник службы громогласно доложил, что количество и ценность обнаруженных в домах купца Бхадрасены и его отделившихся сыновей драгоценных камней, дорогих женских украшений, золота, серебряных и медных монет в точности соответствует поданными ими сегодня утром на имя квартального инспектора подробнейшему реестру обо всех своих доходах и расходах; сопротивления оказано не было, все ценности были предъявлены домочадцами по первому требованию; тайных мест хранения денег и ювелирных изделий не обнаружено, хотя обыск проводился по всем правилам, исключая пытки подозреваемых и полное разрушение построек; слуги и купеческая стража, среди которых есть и достойные доверия соглядатаи службы надзора, все как один отрицают возможность наличия тайников с золотом, серебром и самоцветами как на территории поместий, так и за их пределами, или передачи их на хранение каким-то другим лицам.
Ашока долго молчал; суровый бог праведности Варуна, жестоко карающий за несправедливость, уже определенно жаждал от него длительного покаяния и обильных жертвоприношений…
- Где сыновья купца? – спросил он тихо.
- Доставлены, царь, ждут своей участи внизу! – выкрикнул начальник службы надзора.
Ашока поморщился.
- Позовите их ко мне…-
Шестеро братьев, приблизившись к трону на положенное расстояние, с видимым усилием, но пали ниц перед своим государем – седьмой лишь поклонился.
- О царь… - сказал он, и ни в голосе его, ни во взгляде не было и тени ненависти или затаенной злобы, а только глубокая тоска и сожаление. – Я думаю, царь, что, выискивая обиженных и оскорбленных во враждебной тебе стране, не следует плодить их в собственной.
Ашока замер, пораженный его дерзостью, а еще более – неожидаемой для представителя торгашеской касты мудростью слов.
Оберегатель престола после некоторого колебания подал знак и двое могучих телохранителей умело вывернули руки дерзкому купцу, пригибая его к полу, а третий, с красными от ярости глазами, уже выхватил меч и, похоже, был готов и без приказа пустить его в кровавое действо. Ашока замедленным жестом велел отпустить наглеца.
- Кто, кроме известных мне лиц, знает о моем поручении вам? – спросил он братьев.
- Никто, царь, - был ответ.
- Поклянитесь.
Каждый по отдельности повторил клятву, данную им перед отъездом в Калингу.
- Вас было девять, - вдруг вспомнил Ашока и гневно воззрился на купцов. – Где еще двое?
Братья с заметным удивлением переглянулись, затем самый старший на вид сделал полшага вперед:
- Разве тебе неведомо, царь?
- Что?
- Двое наших братьев по приказу тех обиженных сановников Калинги, к которым они направились, были схвачены их слугами и переданы в руки стражников самого калингского правителя. О дальнейшей их судьбе нам пока ничего не известно.
Ашока, пристально глядя на говорящего, быстро спросил:
- Сколько денег из моей казны они имели при себе?
- Седьмую часть, царь.
- Почему так много?
- Люди, к которым они шли, и доныне имеют большое влияние в своей стране.
Ашока растянул губы в улыбке:
- Как же в таком случае вам удалось получить у калингского надзирателя за чужеземными купцами пропуск для выезда из страны?
- Отец нарядил в одежды наших невернувшихся братьев двух верных слуг, которые были немного похожи на них лицом и телом, - без запинки и тени смущения отвечал старший из сыновей Бхадрасены. – Калингскому надзирателю за торговлей он сообщил, что слуги от нас сбежали, и дал ему приметы двух из шести наших стражников, которые, защищая нас, погибли в жестокой схватке с лесными разбойниками при въезде в Калингу. Чтобы полностью отвести от нас всяческие подозрения, домой мы возвращались кружным путем, через три границы – как и было заявлено о наших намерениях при въезде в эту страну.
Ашока долго молчал. Он все более утверждался в мысли, что произошла тяжкая, непоправимая ошибка, что все сказанное умершим купцом и его сыновьями горькая правда, которая не замедлит подтвердиться, и мука запоздалого раскаяния охватывала его.
- Поклянитесь в том, - сказал он, - что после жертвоприношений богам и предкам, предания тела вашего достопочтенного отца священному огню, поминального и очистительного обрядов вы сами, без всякого принуждения и напоминания, явитесь во дворец. Поклянитесь также в том, что умолчите кому бы то ни было о причине моего недоверия к вам. Былого недоверия.
Шестеро братьев выполнили его требование без промедления и оговорок. Седьмой, дерзкий, сказал:
- Слона видно издалека, царь.
- Разве у вашей семьи нет завистников? – не в силах сдержать раздражение, спросил Ашока.
Дерзкий понимающе кивнул, дал клятву – и первым явился во дворец после того, как успокоенная обрядами душа отца вознеслась вместе с дымом на небо, пепел погребального костра был развеян над священными водами Ганги, были щедро одарены слетевшиеся на пир знатоки священных гимнов в непорочно белых одеждах и закончился поминальный и двухнедельный очистительный обряд. Оберегатель престола, который после ухода братьев из тронного зала дворца с жаром предостерегал владыку от чрезмерной, непозволительной для правителя доверчивости и втайне от него направил за каждым из сыновей Бхадрасены по несколько своих опытнейших соглядатаев, был несказанно удивлен.
Братья были помещены каждый по отдельности в охраняемых комнатах для уважаемых гостей, куда по их желанию без промедления доставлялись еда и питье, к которым они привыкли, а также достойные их высокого купеческого звания гетеры, искусные в беседах, песнях, танцах, любви и прочих шестидесяти видах занятий, столь необходимых для их профессии. А в одной из глубоких ям царской тюрьмы, в постоянной тьме и сырости жалобно скулил от голода и страха перед наказанием никчемный купчишка, уже дважды писавший на имя градоначальника неподтвердившиеся доносы на своих более удачливых в торговых делах соседей по кварталу, и на первом же допросе без применения пыток признавшийся: да, он написал донос и на безвременно почившего Бхадрасену с его сыновьями, но – разрази его стрела Индры-громовержца! – ему совершенно непонятно, откуда же об этом стало известно самому царю, ведь донос он только написал, но не успел отправить – поистине велико провидение царя, Любимого Богами!
Но все это было две недели спустя, а в тот вечер, когда сыновья Бхадрасены, уйдя из дворца, поплелись в траурной процессии к месту сожжения трупов и под завывания плакальщиков обходили слева направо погребальный костер, в дома троих высокородных купцов, подозреваемым в преднамеренном обмане самого царя, злоупотреблениях его благосклонным высочайшим доверием и присвоении больших сумм денег из царской казны, выданных им для подкупа обиженных сановников Калинги, были направлены усиленные наряды царских стражей. Но двоим злодеям удалось заранее скрыться. После их поспешного бегства в неизвестном направлении молящими о пощаде домочадцами были представлены агентам надзора все ценности, которые остались в домах: серебряная и позолоченная утварь, часть женских украшений, по две-три горсти серебряных монет и небольшие кучки медных - все свое золото и значительную часть серебра купцы заблаговременно обратили в драгоценные камни, которые унесли с собой.
Для их скорейшей поимки были подняты на ноги все явные и тайные службы страны. Тем, кто схватит особо опасных государственных преступников или хотя бы укажет их местонахождение, самим Ашокой была обещана невероятно большая награда и высокая царская милость – независимо от рода занятий, звания, должности, имущественного положения, вероисповедания и кастовой принадлежности. Гонцам, вслед за почтовыми голубями спешащими с царским указом во все провинции, республиканские объединения, к лесным племенам и пограничным стражам, было приказано не жалеть лошадей из царских конюшен. Вняв совету начальника секретной службы, Ашока распорядился вести главный поиск в южных направлениях.
Третьему купцу, который злонамеренно обманул самого царя и присвоил казенные деньги, скрыться не удалось. Прекрасно зная, что его ожидает, он, пока царские стражники и городские воины взламывали окованные медными листами ворота и преодолевали вялое сопротивление до конца верной ему охраны, в злобной ярости успел раздробить в пыль молотком на наковаленке большинство драгоценных камней, а затем, когда секиреносцы царя ворвались в его опочивальню, принял, визжа от страха, большую дозу сильнодействующего яда, несколько лет назад приобретенного им за бесценок у лесного отшельника с глазами невинного младенца. То ли яд от длительного хранения неподобающим образом утратил свое быстроубийственное свойство, то ли отшельник на самом деле был не настолько простодушен, как показался, но припасенное на крайний случай снадобье, к последующему ужасу и сраму купца, вызвало лишь мгновенное расстройство органов пищеварения с кратковременным, но полным параличом конечностей.
Несмотря на то, что, как и двое сбежавших, схваченный купец был в числе тех толстосумов, которые крупными ссудами поддержали будущего правителя в период длительной борьбы за власть, его заковали в цепи, вываляли в грязи, осколком камня обрили голову и в таком виде провели несколько раз по всем улицам столицы. По указу Ашоки он должен был умереть мучительной смертью от повторяющихся через день на виду у всех жестоких истязаний – но уже через три дня, в очередной раз напоенный маслом и с непокрытой головой простояв привязанным к столбу под раскаленным солнцем полторы стражи, он, снова брошенный в яму для особо опасных государственных преступников, сошел с ума в ожидании очередной пытки. На рассвете следующего дня он был вывезен из столицы в крытой повозке, а в полдень выброшен на лесной дороге вдали от селений. За время пыток у него были отбиты ступни и искалечены руки; хихикая и бормоча: «Мои сапфиры! Мои изумруды!», он неуклюже пополз, загребая под себя дорожную пыль. Возница поспешно отвернулся и стегнул кнутом взмыленных лошадей.
Большое семейство безумного купца, которое определенно знало о злоупотреблениях главы семейства царским доверием, но не сумевшие сами остановить его пагубные деяния и не известившие о них соответствующие службы в самом начале, когда еще можно было надеяться на царскую милость, также были жестоко наказаны. Взрослые сыновья с клеймом государственного раба на выбритом затылке и запястье левой руки были направлены на строительство ирригационных сооружений; достигшие половой зрелости дочери, которых не успели выдать замуж, стали безропотно выполнять все прихоти простых воинов в отдаленных войсковых лагерях; утратившая привлекательность жена купца наравне со своими служанками и старухами принялась сучить нити в государственной прядильной мастерской; малолетние дети стали пожизненными рабами знатных царских чиновников; слуги и купеческие охранники, которые уцелели в схватке с воинами царя, были казнены. Подворье купца со всем имуществом и домашним скотом пошло с торгов, все деньги от их продажи поступили в главную сокровищницу страны. Находящиеся под надзором неусыпных царских стражников члены семей сбежавших купцов и их челядь обреченно ожидали той же участи.
Еще до того, как обгадивший себя неудачливый самоотравитель был доставлен в камеру пыток, Ашоке стало понятно, что купцов кто-то предупредил, притом дважды, иначе они вряд ли стали бы так спешно обращать все свое золото и серебро в драгоценные камни. Оберегатель престола и начальник секретной службы сникли под яростным взором своего повелителя – тайный и потому вдвойне опасный враг, вне всякого сомнения, был во дворце.
Но все решилось само собой и неожидаемо быстро – не успела первая ночная стража сменить дневную. Страдающий одышкой градоначальник, которого царь считал всего лишь робким исполнителем и уже подумывал, кем же его заменить, отважился на невероятное: перекрыв все выходы из царского дворца подчиненными ему городскими стражниками и от имени царя отдав им строжайший приказ никого и ни под каким предлогом из дворца не выпускать, он в плотном двойном кольце воинов прошел через главные ворота и потребовал у вышедшего навстречу начальника охраны внутренних покоев незамедлительно передать царю просьбу в связи с чрезвычайными обстоятельствами принять его самым срочным образом в заранее неоговоренное время; рядом с ним заметно дрожал и то и дело пригибался некто в наброшенном на голову балахоне.
Оставив свою личную стражу только в срединном дворе, градоначальник с пониманием позволил себя обыскать бесцеремонным телохранителям Ашоки – ни у него, ни у дрожащего рядом с ним неизвестного никакого оружия не было.
- О царь, - отвесив, насколько позволял живот, поклон, сказал властитель столицы, - то, что я сделал, может показаться непозволительной дерзостью и даже попыткой отнять у тебя власть, но дело, которое привело меня к тебе таким дерзким способом и во внеурочный час, не терпит малейшего отлагательства.
- Говори же, уважаемый! – нетерпеливо приказал Ашока; он все понял, когда стало очевидно, что городские стражники, хотя и были в полном вооружении, не намерены предпринимать каких-либо воинственных выпадов, и жаждал поскорее узнать имя изменника.
- Пусть все скажет этот человек, - молвил градоначальник, снимая балахон с головы своего спутника.
Это был торговец овощами и зеленью, который уже много лет поставлял свой товар для царской кухни и потому в строго определенное время был вхож на территорию дворца. Трепеща и проглатывая окончания слов, он пролепетал: едва по городу разнеслись слухи о том, что царская стража схватила одного из троих купцов, которые обманом присвоили деньги из царской сокровищницы, как его, торговца, перепуганный слуга, который сегодня в полдень помогал ему доставлять его товар для царской кухни, признался ему, что несколько дней назад он, в нарушение установленного правила, за пять монет выполнил одно тайное поручение очень уважаемого человека из дворца, а именно доставил одному из троих купцов какое-то письмо; направляясь к градоначальнику, чтобы все ему рассказать, они внезапно, среди бела дня в одном из переулков подверглись нападению двух неизвестных, лица которых были скрыты кусками ткани – слуга был сразу убит ударами двух ножей, а ему самому едва удалось спастись благодаря появлению конных стражников.
- Твой слуга назвал имя или должность очень уважаемого человека из моего дворца, чье поручение он выполнял? – ласково спросил Ашока.
- Да, Божественный…
- Говори же, не бойся…
Торговец зеленью испуганно таращил глаза на своего повелителя, которого впервые в жизни видел так близко и который– о боги милосердные! – говорил с ним сейчас; его била сильная дрожь. При всем своем тугодумии он понимал, что ждет его за клевету на человека из дворца, если слуга по каким-либо причинам сказал ему неправду – но перед его глазами стояли и наемные убийцы из переулка, их безжалостно-холодные глаза и длинные узкие ножи в их руках, которые почти одновременно вонзились в кричащее от ужаса тело жертвы.
- Говори! – заорал Ашока и тут же пожалел о своей несдержанности – перепуганный торговец зеленью лишился чувств.
Пока его отливали водой, во дворе раздались крики и бряцание оружия – возле главных ворот городские стражники вполне умело оборонялись от наседавших на них стражников дворца, но царские лучники, встав на стены, уже размеренно-неторопливо и точно опорожняли свои вместительные колчаны.
- Царь! – вскричал властитель столицы. – Они убивают моих людей!
- Кто приказал им? – нахмурился Ашока, жестом отдавая приказ начальнику секретной службы быстрейшее прекратить кровопролитие, и тут же понял: тот, кто предупредил купцов-злодеев о грозящей им опасности; ужаснулся тому, что тайный враг не просто во дворце, но и наделен властью, и вспомнил – градоначальник также наверняка знает имя предателя, но из осторожности передал право сказать его торговцу зеленью. – Кто? Кто?!
Властитель столицы запоздало сообразил, что события у главных ворот подтверждают слова торговца:
- Начальник наружной охраны дворца, государь…
Изменник был схвачен, когда, зарубив несколько стражников в одном из нижних коридоров, который вел к потайной двери в подземный ход, он пытался удрать царским способом. На третий день непрекращающихся пыток злодей сознался, что уже более шести лет – то есть, еще и при отце, могущественном Биндусаре – он за соответствующее вознаграждение сообщал троим почтенным торговцам обо всех событиях во дворце, которые так или иначе касались всей купеческой гильдии и которые становились ему известны; назвал он также имена всех своих – немыслимое дело! – личных агентов из числа царской обслуги, которые тут же были схвачены царскими стражами, и наемных убийц, которые были объявлены в розыск, но под самыми жестокими истязаниями отрицал свою связь с секретными службами других государств и причастность к вероятному заговору против ц