Лемминги гл.27 «Ты полный псих, но...» (1/2)
Пятно гуаши так и осталось на паркете зелёной коркой. Вообще в кабинете профессора Илью встретило примерно то же столпотворение, что и в прошлый раз. Только вместо студенческих рюкзаков у двери стоял неразобранный чемодан да тряпичная сумка на плечо.
— Давайте оттащим стол на кухню? — предложил Илья, косясь на сумку.
У Енле была похожая. Что его убило, этого Лиса, и за какую вину? Нет, с этим Илья разберётся позже — слишком страшны гипотезы. Сейчас — о главном.
— Не стоит, — ответил Титарев. Он сидел в кресле, одетый, вопреки обыкновению, в растянутый спортивный костюм невесть каких годов. — Те ребята ещё будут приходить, у них отработок до заката. Так о чём ты хотел поговорить, Илья?
— Я понял, как действуют хищники.
Профессор встрепенулся, как усталая птица. Илья попытался сдвинуть второе кресло на прежнее место, но в спине знакомо заныло. Когда ж это кончится? Дурацкая выставка с её дурацкими инсталляциями, зачем он только сунулся туда, как намагниченный... Впрочем, он уже догадался, почему так вышло. Только признавать не хотел.
Откинувшись на спинку кресла, Илья сцепил руки перед лицом, опираясь на подлокотники.
— Случайности, — доверительно сообщил он профессору.
— Что, прости?
— Случайности. Стечения обстоятельств. Когда я столкнулся с теми двумя хищниками, один сказал: благодаря ним мы встретились. А потом от другого услышал — Фатум.
— Сказать, Илья, можно что угодно. Возможно, это было произнесено, дабы тебя запугать. Или, к примеру...
Илья подался вперёд.
— Но я же сам свидетель.
— Чему?
— Случайностям! Я постоянно натыкаюсь на одни и те же вещи. Надписи, голуби. Кот этот ненормальный, который меня привёл в арт-центр, а потом исчез на месте. Всё это — влияние Фатума!
— Какой-какой центр?
— Неважно. Вы видели голубей? Птичий мор. Заметили?
Профессор старательно потёр лоб ладонью. Он как будто силился что-то вспомнить, но в итоге только руками беспомощно развёл:
— Теперь я вообще ничего не понимаю. Я, вероятно, многое пропустил за то время, которое занимался своей частью работы, так помоги мне наверстать, пожалуйста.
— Это трудно не заметить, если смотреть вокруг себя, выходя на улицу.
— Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что определённые вещи постоянно повторяются с навязчивой частотой?
— Я ещё вам не рассказал самое страшное. Ходил я по промзоне... Согласен, место неуютное, но поэтому я туда и отправился! Так вот, там на мосту были написаны всякие ужасные вещи, даже передать вам не могу, насколько ужасные. Но главное! Надо мной замерла туча и облила меня дождём. Ровно надо мной, понимаете? А вокруг — ни капельки. Мост в это время ходуном ходил, да вообще расплывался, что ли. Я как в потустороннем мире очутился.
Профессор еле заметно покачал головой. Илья перевёл дыхание:
— Так тошно от этого стало, я на том мосту чуть сознание не терял. Разве может такое стечение обстоятельств возникнуть неуправляемо? Это однозначно дело рук хищников! Вот так они и с жертвами своими поступают, понимаете? Вы представляете, что это такое?! Хищники не просто ведут леммингов, как крысолов дудочкой. Нет, они ещё и все иные направления делают невозможными! Лемминг бьётся в фатальном коридоре без возможности выбрать свой путь, потому что как он ни поступит — везде неудача, куда ни посмотрит — везде мерзость и мрак!
Только сейчас Илья понял, что почти кричал, а все мышцы тела сжались, как перед прыжком. Профессор смотрел на него, и смотрел незнакомо. Некоторое время Титарев молчал, затем с непонятной робостью выговорил:
— Это всё нервы, Илья. Это... Так случается, я о таком психологическом вывихе слышал. Просто ты думаешь об одном и том же, поэтому тебе кажется, что оно стало чаще попадаться вокруг. Так называемый эффект Баадера — Майнхоф.
— В каком смысле, кажется? Говорю вам, надо мной висела туча. Вокруг — сухо, а где я стоял — там на мосту осталась влага. Я вам про пережитое, а вы про нервы!
— Наверное, эти фразы тебя сильно поразили...
— Вы мне не верите, Евгений Витальевич? — негромко спросил Илья. — Вы — и не верите мне?
Титарев издал неопределённое «м-м», вскочил с кресла и принялся перекладывать бумаги на письменном столе.
— Хорошо, оставим это, — быстро проговорил он. — Значит, мост в промзоне исписан сектантскими фразами? Я пошлю туда кое-кого из моих студентов с фотоаппаратом. Скажем, через неделю — они сейчас все страшно заняты, сессия на носу, сам понимаешь...
— Зачем? Да там больше ничего и нет. Я пришёл с краской, всё замазал.
Руки Титарева замерли, выронив листок.
— Но ведь это же было вещественное доказательство! Правда, несколько косвенное — повторюсь, мало ли кто что пишет. Но милиция могла бы извлечь из этого некие ключи, а теперь... Ах, Илья, ну зачем тебе это понадобилось?!
— Евгений Витальевич, вы чего? Это было не вещественное доказательство. Это была хищничья ловушка на леммингов. Мало нам доказательств, что ли? Да они повсюду, а что людям эта ситуация нормальной кажется — так они просто не знают, что так переворачивается мир. Но ведь мы уже доказали, что это происходит. И математикой, и на отчётах. Так зачем ещё раз что-то нести в милицию, которая одного-единственного хищника по описанию внешности не может поймать!
Профессор сморщился.
— Не так всё просто. Должны быть улики, которые невозможно игнорировать — такие, чтобы даже если в милиции сидят вражеские представители, отвертеться от дела было сложно.
— Но вас же не проигнорировали на конференции! — Илья наконец решился задать главный вопрос: — Как всё прошло-то? Когда собираются начать принимать меры против антимира?
Титарев молчал, не глядя на него, а только теребил в пальцах уголок листка. Наконец он ответил неопределённо:
— Они привыкнут к этой мысли постепенно.
Шальная мысль гулко забилась у Ильи голове, вытесняя всё остальное. Он вскочил из кресла, выбежал из комнаты и кинулся, спотыкаясь о разбросанные тапки, на кухню.
На одной из табуреток одиноко лежала его тетрадка.
А в комнате - неразобранный чемодан.
***
Они договорились встретиться сегодня, и баста. Тридцатое мая — день одного из зачётов у Полины. Они договорились, поэтому даже после такой ссоры нужно успокоиться, сделать приятное лицо и идти.
Полина хоть и посмеивается, но к его алгебраическим выдумкам относится очень серьёзно.
«Может быть, я зря поднял тему Фатума, — размышлял Илья, пока шёл быстрым шагом от остановки к институту. — Ничего же не ясно ещё... Просто гипотеза. Если действительно хищники могут управлять вероятностями, то почему бы им не уничтожать леммингов, создавая для них несчастные случаи? Поскользнулся в ванной, за трубу не схватился — и привет... На кой им надо устраивать шоу с добровольными самоубийствами?»
Он знал ответ: вектора. Только вложив всю стремительность и все стремления в свой гибельный путь, лемминги могли изменить мир по желанию хищников. Чем больше значение параметра — тем мощнее вектор, и сумма всех стремлений человечества перетягивается дальше и дальше к Бездне.
Он ещё что-то думал на этот счёт, раньше. Что-то про бесконечность... Колокольный звон донёсся от соседнего квартала, сбивая Илью с мысли, голова стала ясной и пустой. Ветерок приятно холодил шею, умывал лицо смолистым ароматом — кругом усыпали асфальт липкие почки тополя. Илья замедлил шаг, казалось — вот-вот решение вспомнится само.
«Где же пропадал этот мирный дух, когда Енле заманивал леммингов?»
Он тут же бросил искать серебристые нотки в колокольном звоне и пошёл быстрее.
«И ещё — сам Енле. Не понимаю! Неужели Ты, способный миловать и утешать, убил того, за кого я молил Тебя? А другим — позволил умереть?»
Вновь Илья перестал ощущать солнечный жар на лопатках и запахи листьев в полном соку. Остались только мысли — скакали, как бешеные. Да можно ли думать сейчас о чём-то другом?
Нельзя.
Только о Фатуме — коридоре случайностей. Удача для хищников, неумолимая беда для всех остальных.
Ведь Илье не раз подымали настроение случайные песни по радио. Ведь находил же в кармане нужную горстку монеток на проезд, и брал зонт в ясную погоду, и срывал номерок с объявления, чтобы после отдать его леммингу.
«Почему я сам, когда шёл по серебряному звону, бывал так удачлив?!»
У Ильи перехватило дыхание — не от быстрой ходьбы, нет.
«Может быть, нужно было, чтобы Енле погиб, — принялся он спешно придумывать. — Кто я такой, чтобы решать, как сбываться моей молитве? Может быть, это меньшее зло... Ради того, чтобы Енле не смог продолжать губить других, да и самого себя тоже. Вечная жизнь. После смерти — вечная жизнь. Так сказал тот философ. Православие требует признать жизнь смертью... А, бред, бред, неужели я всё это время припадал к источнику мортидо? Быть такого не может, не верю, не хочу...»
К институту он подошёл окончательно взмокший и взвинченный. Встал дожидаться в сторонке, в тени, и стоял долго, отмахиваясь от назойливых стрекоз. То и дело из дверей выбегали студенты, сбивались в стайки, но Полины среди них не было. Весь двор гомонил. Илье вдруг ужасно захотелось уйти. Сегодня уже случилась одна ссора, а за ней обязательно последует другая. Просто без вариантов! Лучше сбежать, пока не поздно.
Ну что может произойти, стал он себя уговаривать. Уже условились на эту дату, будь что будет.
Предчувствие душило его, давило к асфальту. «Уходи, проваливай», — как бы нашёптывало.
И тут она появилась на крыльце.
В первую же минуту Илья заметил, что Полина выглядит как-то иначе. Волосы не разлетались, как обычно, во все стороны, не налезали на глаза и лоб, а лежали мягкой шапочкой, заколотые по бокам. Поверх расстёгнутой кожанки порхал лилово-прозрачный газовый шарфик.
— Случилось что-то хорошее? Зачёт сдала? — спросил Илья, любуясь всеми этими переменами. Давящее чувство развеялось. Даже стрекозы наконец отстали.
— По-о-нятное дело, сдала! Это даже не обсуждается. Просто... Сидела я тут сутками над конспектами, параллельно думала много, вспоминала всякое — ну и всплыло: в больнице пожилая медсестра молодой рассказывала байку. Типа, если тяжёлый пациент вскоре после операции начинает бриться-мыться, то выживет, а если тупо лежит, то хана ему. И ещё рассказывала, что когда жертву ДТП привозят, то частенько бывает у них рваная, грязная обувь. Короче, забивают они на себя.
Уж не знаю, насколько этому можно верить, и почему мне это так явственно вспомнилось, но как-то не хочется походить на того, кто собрался загибаться. Я вот даже заусенцы обдирать перестала.
На этих словах Полина вынула руки из карманов…
Да, руки. Обыкновенные пятипалые кисти с длинными пальцами. Грубоватая округлость костяшек.
Что помогло ей и чего не хватало раньше? Осязание реальности, осознание себя? Видно, не узнать. Странный случай выдался. Удивляло молчание звона, из-за чего Илье приходилось самому безуспешно ломать голову над подходящими репликами-зацепками, которые ни к чему не приводили. Всё это время он с ней общался, словно… обычный человек, скажем так.
Обычный близкий человек.
— Ты себя царапала, потому что не могла выдержать мелких несовершенств, да? Хотела избавиться от лишнего?
Она повертела пальцами: то ли да, то ли нет.
— Вечно как скажешь что-то — звучит бредово, но доля правды есть.
Илья с облегчением выдохнул, расправляя плечи. Конечно, боязнь несовершенства не тянула на первопричину, ведь её тоже что-то вызывало. Ладно! Как бы там ни было — минус один лемминг, плюс один человек!
— Это просто чудо какое-то, Полина. Ты вообще очень изменилась, но за эти недели прямо прогресс.
Он хотел продолжить, но что-то мешало. По идее, следовало завершить это дело, а он не мог уловить верной ноты. Какой ужасно тяжёлый день! Трудно было представить, что сегодня Полина пойдёт лучшим, правильным путём — а он-то останется на неведомых дорожках, где водятся другие лемминги. И хищники.
— Ты такая молодец, — добавил он, рассматривая её руки. Короткие ногти оказались аккуратно подпилены, только один указательный явно обгрызен, да кожа шелушилась вокруг. Значит, она себе делала больно, а он даже не видел. Неспособен был видеть. — Честное слово, главная хорошая новость за всё последнее время.
Полина усмехнулась — не наискось, как обычно, а уголками губ — остро, задорно.
— Значит, — продолжил Илья негромко, — пора мне...
Она перебила:
— Да и вообще, много всего передумала за последние дни, пока тебя не видела. Вот например, рассматривала гиперкомплексные числа, это такое множество, которое выше всех разновидностей чисел — целых, дробей, даже вообще мнимых несуществующих штук типа корня из отрицательного числа. Понимаешь?
— Вроде! Это множество, в котором есть не только всё мыслимое и немыслимое, но ещё сверх того? Так?
— Именно. Я твою болтовню припомнила и подумала: вот иллюстрация, что всегда есть что-то большее. Находясь в меньшем, его не познать, но всё равно будешь частью. Похожим образом творение не может познать творца... В общем, интересно, какое оно — то большое, что больше людей и мира людей.
— Оно хорошее. Любящее... Надеюсь, ты однажды узнаешь.
«Надеюсь, это действительно так».
