Несгибаемый

Наконец, я могу рассказать всё. И даже больше. 

Этот момент — не просто момент правды, который меняет взгляд на событие. Этот момент - поворот на 180 градусов, удар под дых. Понять бы теперь, как с этим жить. 
 
Но начну записывать историю с начала. 
Мы — община Адамант. Община, живущая в бункере. Никто уже и не помнит, как мы все сюда попали. Почему вынуждены жить только внутри бункера и что за пределами. 
 
Мы — высокофункциональная социальная структура, полностью обеспечивающая своё существование. 
Наши биологи обеспечивают нас растительной пищей, учёные-химики — биодобавками. Каждый член общины приносит пользу правительству. 
 
С момента рождения мы принесли с собой проблемы. 
В общине рождались дети только взамен умершего взрослого. После смерти одного должен родиться другой. 
Но нас родилось сразу двое. 
Наш воспитатель часто бормотал, качая седеющей головой: “Ничего хорошего из этого не выйдет.” 
Всех детей после рождения отнимали у матери. До профраспределения мы росли безликими "эй ты". В лучшем случае мальчиками и девочками. В момент определения профессии нам, наконец, присваивали идентификатор. И с этих пор мы были уже полезными членами общины. 
Так я стал М.1.3.8, что значит Механик, сто тридцать восьмой по счёту. 
А мой брат — Д.7.2. Доктор. Очень ценный член общины. Докторами становились люди особенного склада: ответственные, чёткие, систематизированные, практически идеальные. 
 
Он и был таким. Наверное, поэтому он взял на себя роль старшего брата. Он меня и опекал, и наставлял. Порой, от его наставлений аж зудело где-то под лопаткой. 
Бывало, я называл его скучным занудой, и просто уходил. Он вздыхал за моей спиной, и в этот момент мне казалось, что он старше меня не на несколько минут, а на несколько лет. 
 
Неизвестно, как всё было бы, если бы я не стал механиком. 
Меня начали обучать работе с механизмами. Они были, словно послушные воспитанники, слушались меня, складывались, как я решу. 
Воистину, профраспределитель знал своё дело. 
 
Но весь мой мир был — ничто до того момента, как я встретился с ним — космическим шаттлом. 
Он был великолепен. Стоя в упорах посреди ремонтного отсека, он поражал своими размерами, своей массивностью, своим матовым блеском. Казалось он задремал и вот-вот проснётся, недовольно заворчит от того, что кто-то здесь его беспокоит. 
 
Я слышал байки про космонавтов, посмеивался над этими историями, как над страшилками с фонарём. Какие космонавты? Кто и главное — куда из этого бункера может улететь? Здесь наш дом, наша защита от внешнего мира, который не хочет нас принимать. Который вынудил нас отгородиться от него надёжным жилищем. 
 
Но теперь я стоял напротив этого ламантина, такого же древнего, как те странные звери с исчезнувшей Земли, и все те истории о космонавтах уже не казались такими бредовыми. Так захотелось самому сесть за штурвал этого чуда и рвануть к звезде! 
В этот момент в отсеке появился человек, который рассказал нам, что полёт в космос рано или поздно можно будет совершить. И пока шаттл ремонтируется, мы будем обучаться науке пилотирования. Но это — строжайшая тайна. Если кто-то узнает, всех нас исключат из бункера. Попросту, выдворят за его стены на верную смерть. 
 
Неделю или две я был под таким впечатлением, что даже брат, занятый своими анатомическими атласами, обратил внимание на моё состояние. Я отмалчивался, но в какой-то момент мечты о космосе так мною овладели, что я всё ему рассказал. О шаттле, о мечтах, о космосе. 
Помню, как он рассердился, как пилил меня за несерьёзность, за легкомыслие. И сторого-настрого велел никому ни слова про мои мечты. 
 
Он вообще часто говорил, что эти мои мечты — больной бред, что мне надо лечиться. Но я не придавал этому большого значения, пока не увидел случайно одну запись в его электронном дневнике. Он говорил: “Мой брат всю жизнь мечтал стать космонавтом, а я мечтал стать доктором и вылечить его.” 
Я тогда обозлился и ушёл. Дня два или три не появлялся дома, торчал в отсеке с шаттлом. Я думал, в мастерской меня потеряли, и мне грозит изгнание. 
Наверное, за пределы бункера, а там — смерть. 
Мне было страшно возвращаться, но я собрал всю смелость — не сидеть же здесь вечно. 
Но в этот момент в отсек зашёл мастер и удивился, увидев меня. 
“Я думал, ты на больничном. В конторе лежит больничный лист.” 
Я отшутился, что работа мне как лекарство. 
 
Вернулся домой, брат молча и быстро обнял меня. Только по этим спонтанным объятьям стало понятно, что он переживал. 
 
Несколько недель всё шло нормально, мы разговаривали на посторонние темы. Но каждый раз, когда я уходил на работу, брат провожал меня тяжёлым взглядом. Он пытался заставить меня пить какие-то таблетки, от которых мне станет “легче”. 
 
Наконец, мне это надоело и я решил показать ему моего ламантина. 
Брат до последнего смотрел на меня, как на болезного. Но когда он увидел эту махину, больше я от него не услышал ни слова до самого дома. 
 
А через пару недель случилось страшное. Мы с мастером и еще одним учеником нашей подпольной космической школы вошли в отсек… а там зияла огромная пустота. Она, как чёрная дыра, пожирала нас. Все надежды, все мечты. Выплёвывая в нас страх и тоску. 
 
Нам нужно было взять себя в руки, продолжить ходить на работу и выглядывать, высматривать, где может быть шаттл. Не выкинули же они его, в конце-концов наружу. 
Иногда мы осторожно переговаривались, размышляя, что произошло. Мастер думал, что в очередной рейд жандармы наткнулись на запертую дверь и вскрыли её. 
 
А меня грызла одна мысль, отделаться от которой я не мог, как ни старался. Нет, он не мог. Он меня прикрывал, защищал. Не мог он! 
 
Я молчал. Стиснув зубы, я молчал, чтобы не взорваться дома. 

Во время перевозок разных запчастей я присмотрел помещение, которое раньше было открыто, а теперь — заперто. Обдумывал, когда туда пробраться, и молчал. Молчал, молчал. 

Брат видел моё состояние. Однажды он спросил, принимаю ли я лекарства. И тут я взорвался! Я выпилил ему, как он меня достал, что мне противна его трусость, его мелкие мысли, его постоянная опека. Сдерживался как мог, чтобы не орать, иначе блюдители соцравновесия немедленно начнут распросы-расследования. А это сейчас было совершенно лишним. 

В запале, я, кажется, даже обвинил брата в том, что он сдал жандармам наш шаттл. А ведь он был уже готов к полёту, мы нашли отсек, откуда он должен был стартовать. 
 
Брат побледнел, уверял, что это не он. Просил меня говорить тише, потому что нас могут услышать. У меня от ярости снесло крышу. Я выплюнул ему в лицо обвинения, злость и обещание во что бы то ни стало найти корабль. 
 
Выскочив из комнаты, я только услышал за спиной: “Эм!” 
Он не может даже просто назвать меня братом, зовёт этими цифрами! 
 
Я почти напугался, когда он тронул меня за плечо - не ожидал, что он пойдёт за мной до самого центрального сектора. Он уговаривал меня успокоиться, поверить, что это не он сдал шаттл. 

Я всё шёл и шёл, не мог остановиться, не мог верить, не мог ждать! 
 
И вот она — запертая дверь. 
 
Отмычки, и открыть замок — пара пустяков для Механика, подумал я. Не тут-то было. Замок не поддавался. С виду простейший механизм, но отмычки соскакивали с каких-то зубчиков внутри. Чёрт побери! 

Брат сначала зудел, чтоб я бросил эту затею, но в конце концов ему оставалось только нервно дёргать ногой и закрывать собой моё правонарушение. 

В этот момент отмычка зацепила что-то внутри и механизм начал проворачиваться. Я возликовал… но тут оглушающе завыла сирена! Коридоры окрасились тревожным красным!

Мы с братом замерли. И это было нашей ошибкой. Отработанные за столько лет алгоритмы эвакуации в этот раз вылетели у нас из головы. И мы – замершие, ошарашенные – были как сигнальный фонарь на фоне всех остальных, идущих в одном темпе к выходу. 
 
Жандармы бросились к нам. 

Я опомнился и потащил брата за собой по коридорам, изученным, как пять пальцев. Жандармы сначала требовали остановиться, но потом начали уже стрелять. Пули впивались в металл стен. Звуки были глухие, противные, как будто стена сжирала пулю. 

Брат орал мне, чтобы я остановился, что мы всё объясним. 

А что мы объясним?! Всё равно уже не оправдаться. И после всего жизнь – не лучший исход. Поэтому я молча тащил брата за собой. 
Нас спасало только то, что коридоры были короткими. Пули глухо высекали искры. Их плевки было слышно всё ближе и ближе. 

Топот форменных ботов дробил завывания сирены. Сквозь её звук мы услышали: “Взять живыми!” А может, успеем – мелькнуло в голове. 

И мозг начал соображать, куда всё это время меня тащило. 

В поисках шаттла я обшарил все закоулки промблока, все склады и закутки. В одном из боксов я заметил дверь в ещё какое-то помещение. Небольшое, должно быть, что там в кладовке на складе может быть существенного. 

Втолкнув брата между стеллажами, приложил палец к губам. Жандармы в азарте погони промчали мимо. Наспех я посдвигал коробки так, чтобы сместить центр тяжести, и тогда они завалятся от любого прикосновения. 

После этого мы пошли искать ту самую каморку. Сначала в темноте, с остатками света из прохода, затем пришлось включить штатный фонарик. 

То ли нас выдал его отсвет, то ли всё-таки у жандармов обнаружились остатки сообразительности, но когда я нашёл дверь, послышался грохот коробок. 

Брат выругался. Я приступил к взлому. Сначала пришлось искать скважину. Дверь оказалась гораздо больше, чем видно со стороны. Её попросту заставили по боками стеллажами, чтобы замаскировать. И с замком снова ничего не получалось. 

“Да, твою же мать! Что с дверями сегодня?!” 
Я ругался, брат подгонял меня, жандармы топали всё ближе. 

“Делай, что хочешь, но задержи их!” Я из темноты почувствовал, как в этот момент посмотрел на меня брат. Но он пошарил на соседних стеллажах и щёлкнул чем-то. Спустя пару секунд раздался громкий хлопок! 

Я дёрнулся и замер от неожиданности. Жандармы, похоже, тоже не поняли, что это. Их возня прекратилась и повисла тишина. 

Брат нашёл петарды. Грохот, как от воздушного ружья, был вполне правдоподобным. 

“Давай быстрее, чего замер!”, – прошипел брат. Я вернулся к замку. Снова отмычки цепляли, но соскакивали. 

Жандармы начали шевелиться. Переговаривались. Главный начал раздавать команды. Брат снова бахнул зарядами, едкий дымок полез в нос. 

Жандармы зашаркали ботами. 

“Ну!” – брат нервничал. 
Я попробовал сделать то же, что и с первой дверью – крючочек за что-то зацепился. 

Тут бахнул выстрел! Уже настоящий. 
Я чуть не упустил зацепку. 

“Давай быстрее!” 
Сдерживая нервную дрожь и суетливость в руках, я осторожно проворачивал свою зацепку и готовился к новому рёву сирены. 

И она взревела, окрасив склад зелёным. 

Брат не ожидал, повернулся ко мне и в тот же момент его тело дёрнулось, он вскрикнул! 
В сигнальном свете он стал очень хорошей мишенью, а у жандармов был очень хороший стрелок.

Я толкнул дверь, она оказалась непривычно тяжелой. Пришлось как следует навалиться. Брат зажимал руку, но помогал мне. Мы ввалились внутрь, поднатужившись ещё раз, задвинули дверь на своё место. Жандармы были уже у двери. В сумеречном свете аварийного освещения я увидал кнопку со словом “закрыть”. Хлопнул по ней, пока с той стороны не насели – внутри щёлкнуло, дверь замерла. 

Жандармы пытались открыть, взломать, прострелить замок —

бесполезно. Мы слушали их возню за дверью и пятились от неё. 

Брат повалился на колени. Я помог ему прислониться к стене. Он обследовал себя и ворчал по поводу отсутствия аптечки. 
Я пошёл осмотреться, вдруг что-то подойдёт для поправки здоровья. 

Вдруг, комната ожила, зажёгся свет и огромный монитор на центральной стене. 
 
“Вас приветствует бортовой компьютер. Класс судна — крейсер военного флота.” 
На мониторе возникла проекция космического корабля. Огромного, судя по схемам этажей и переходов. 
“Вместимость — три тысячи пятьсот человек. Тип: корабль поддержки. Имя: “Адамант” 
 
Мы опешили. 
 
Выходит, наша община, которая запрещала даже мысль о полёте в космос, находилась в космическом корабле. Сама была космическим кораблём! 
 
Следующая фраза добавила сумятицы. 
“Внешняя блокада не фиксируется, вы можете отправить сигнал бедствия.” 
 
Сигнал бедствия? Кому? Там есть кто-то ещё, кто может выручить нас из нашей беды? 
В голове была сумятица, я стоял, как набитое тряпьём чучело. 
 
Брат был более собран. Для начала он нашёл аптечку. Я предложил помощь, на что он возразил, что сам доктор и в состоянии себя перевязать. 
“Да пошёл ты”, – огрызнулся я и забрал у него бинт. Брат усмехнулся, но больше возражать не стал. Мне кажется, именно в этот момент он смирился с моими “мечтами”, а я понял, что не смотря на его собранность, он такой же потерянный, как и я. И даже больше. За час у него из-под ног выбита почва, привычную систему координат перекосило и что принимать за ориентир – совершенно непонятно. 
 
Однако, брат сразу начал действовать, что-то смотреть на мониторе, на сенсорной панели. 
 
Он что-то бормотал. Память, много… Я начал вслушиваться, понял, что брат обнаружил разницу в объёме памяти и объёме файлов. Он искал что-то спрятанное. 
Мы и не думали, как глубока кроличья нора, какой ящик Пандоры мы открыли. 
 
Писк — на экране возникло изображение человека в форме тех же цветов, что и наши форменные робы. 
“Я — навигатор первого порядка, майор Эрек Янг. 
Эта запись откроет потомкам правду. Война. Мы стали заложниками военных и политических стратегий. Наш крейсер поддержки стал пешкой в гамбите галактической войны. 
Мы уже возвращались домой, когда наверху решили пожертвовать именно нашим крейсером. Нам заблокировали связь, чтобы скрыть разведданные от противника. Для того, чтобы судно не могло летать, внутренний икуственный интеллект, сообщающий о неполадках, саботируют, чтобы заставить капитана корабля сбросить топливо. И вот, наш крейсер в далёкой неизведанной системе, не в состоянии сдвинуться с места, ни в состоянии позвать на помощь. 
 
После долгих попыток вернуть системе рабочее состояние начались скандалы, команда раскалывается из-за нарастающего конфликта. В итоге — локальная война. 
 
Победитель получает всё — контроль над крейсером, контроль над командой. Нам вводят жёсткие правила, налаживают свою систему. 
 
Следующее поколение растят в неведении о случившемся. Для этого детей забирают у родителей и воспитывают отдельно. Возмутителей спокойствия преследуют и уничтожают. 
Мы вынуждены приспособиться, чтобы выжить. 
 
Но больше так не должно продолжаться. Мы спрятали в одном из отсеков шаттл. Постепенно мы его починим, найдём вас — юные отроки, будущие космонавты. Рано или поздно блокада будет снята. 
Химики тайно понемногу изготавливают топливо. Когда его хватит для полёта на расстояние в 30-40 световых лет, вы должны начать действовать. 
 
Но для начала нужно отправить сигнал бедствия. Если вы готовы рискнуть. Через десятки лет неизвестно, кто окажется в зоне вашего сигнала. Свои или враги. 
 
Вот инструкция для отправки сигнала. 
И да поможет вам Вселенная.” 
 
Мы выполнили указанный алгоритм. 
SOS полетел в бесконечность пространства. К кому он прилетит. Когда. 

Брат извинился за всё. Но это я должен просить прощения. Прости, брат, что сомневался в тебе. Прости за все хлопоты и волнения. В конце концов у нас есть только мы. И дальше будь что будет. 
 
За дверью беснуются жандармы. Брат, по-моему, переживает за прочность двери. Но она должна выдержать. Наконец, за дверью затихли. 
 
Мы сидим в этой тишине. В этой оглушающей неизвестности. 

Чтобы не сорваться я решил записать всё, как было. Потом залью в систему. Для потомков. 
Снова вспомнил фразу брата из той подсмотренной записи. 
Только теперь я понимаю, что это проявление не трусости, а любви и заботы. 
Ведь у нас есть только мы.