Прошлое

   Прошлое, прошлое, словно горький запах полыни. Не выскребает    душу, а вызывает воспоминания, а самые лучшие воспоминания об осени. 
   Загорелись, задымились костры, да костерки на убранных огородах, сжигая сорную траву: бурьян, репей… и летние ежедневные с утра до вечера заботы.   Загрузились погреба нехитрыми щедротами. Наполнились пузатые кадушки разлапчатой капустой, белыми наливными яблоками, краснощёкими помидорами, крупнобугорчатыми огурцами, полосатыми арбузами, грибами опятами, чернушками… для разносолья.   Лёгкий морозец прогулялся утром по тонкому ажурному ледку. Завесилось серой дымкой палящее солнце.  Дохнул день тишиной, прохладой, да свежестью осеней.   А вечерком…широкий посыпанный мелким песком двор с «ожерельями» репчатого лука, чеснока, кукурузы… на деревянном заборе, заставленный рублеными и строганными столами без скатёрок, но выскобленные кухонными ножами и вымытые, а на нём не в мелкоту нарезанное, да обрезанное, а всё цельное рядками и горками из земли руками взятое.    И не богатство на столе, а труд мужицкий, да бабий.  На лавках, покрытых ряднинами, мужики в вычищенных и отутюженных суконных железнодорожных костюмах и их жены в разноцветных платьях и в разноцветье платков на плечах.   И пошли речи вечерние и закатные. С мужицкой крепостью и бабьим метким словом.   А вместе с ними, и чарка домашняя.   А за чаркой гармошка и пляс кружевной с частушками, прибаутками, да шутками. Притопами и прихлопами.   Рассыпалась дробь чечёточная, переливались голоса звонкие, да весенние, выманивая мамкиных и  папкиных мальцов в припляс. Словно вихри носились по двору, сливаясь в одну душу и в один дух.   Порой набегала темень войны, лагерная и тюремная. Наполнялся двор жестокостью и несправедливостью, поминаньем, и крестным знамением, но пересиливалась злоба пониманием: сколько не кляни прошлое, от этого жизнь, если её перевешивать с одного крючка на другой крючок, для папкиных и мамкиных лучше не станет.   Клясть – всё равно, что воду в ступе прясть.  Словоохотлив был двор, рвала меха гармошка двухрядка, кружился вихрь разноцветья до тех пор, пока не выкатывалось дремавшее за буграми в степи беззаботное солнце. 
   Уходили воспоминания, но не падал дух. Что поднимало его, что возвращало к наполненной свежестью молодости, что заставляло улыбаться, что оттесняло и отстёгивало от бед, так это песня. Сколько народных песен родилось в душе русского человека, но ни одна их них так не отражает широту и простор земли нашей, лихость и удаль, тоску и грусть, горечь и надежду, любовь и безрадостность русской души, как песня о степи. «Ой, ты, степь широкая. Степь раздольная. Широко ты, матушка, протянулася».   И не важно, совсем, не важно поёт ли её один человек под гусли, гармошку или многоголосый хор, что при исполнении кто-то в песенных строках «речного бурлака» заменяет на «донского казака», а «Волгу-матушку» на что-то другое. Важно то, что этот русский, народный шедевр всегда исполняется как сокровенная молитва, в которой иной раз, слушая её, представляется вольный донской казак, а порой прорывается протяжённый стон речного бурлака. Невозможно быть русским человеком, невозможно осознать себя человеком земли, невозможно наполнить свою душу грустью – самым прекрасным чувством, которое Бог дал человеку. не зная, созданные русским народом, великие слова песни.
   Какая душа не распахнётся от песни о степи. Какую душу не затронет степное раздолье. Кто, очарованный бескрайностью и безбрежностью степи с запахом полыни, чабреца, мяты…, не воскликнет: да не сон ли это? не небо ли опустилось на землю? Летела, звенела песня, рассекала воздух, кружилась над посёлком и уносилась в необозримую даль. Откуда брались силы? Из каких источников черпали они их?  Многое забылось. Многое утеряла память, но помнились схватывавшая душу мелодия, завораживающие слова: «Ой, не летай орёл низко ко земле. Ой, да не гуляй казак близко к берегу». И казалось, что это пение не от земли, а свыше, подобное пению небесных сфер.
   Песня, оторвавшись от них, становилась им неподвластной, она была живая, словно легкокрылая птица, которая, вырвавшись из неволи, взмывает, словно стрела в бездонное небо и мчится, мчится, равнодушная ко всему кроме стремительного полёта, обгоняя всё, что встречается на её пути, и ничто не может остановить, удержать, пленить её, уже и степь осталась позади, уже и видимое скрылось, впереди только безмолвный простор, не испытывающий ни горечи, ни радости. Не подобна ли душа наша песне, не так ли, как и песня, душа, вырвавшись от нас, становится неподвластной времени.