Легион
Не было меня и нет. Проснулся в тоске, сожалея о вчерашнем дне. Не самый худший был день. Пробуждение всегда печальное, но всегда легкое, как будто и не спал. В утреннем сумраке пытаюсь сориентироваться с привычным любопытством. Где я теперь? Сквозь неплотно задернутую штору пробивается тоненький лучик света — нежный, рассветный. Возможно, и сегодня будет хороший день. Лежу на спине, глядя в потолок; на грудь ложится тонкая рука, слегка царапает меня острыми коготками. Я женат. Или у меня есть девушка.
— Не спишь? — говорю я. Типичная нейтральная фраза.
— Мур-р?
Я поворачиваюсь, не столько видя ее в полумраке, сколько угадывая, нахожу ее, осязаю гладкость кожи, и мы неспешно занимаемся любовью. Я ещё познакомлюсь с ней позже. И с собой.
Вчерашняя моя семья тоже была хорошей — очень славная. Жена Яна, дети погодки десяти и одиннадцати лет — Марика и Тим. О них и было мое сожаление. Я ведь хотел провести с ними больше времени. Вчера была суббота, мы отдыхали на даче. Что-то делали весь день, я оставил все свои заботы, посвятил себя им, жарил стейки на гриле. Кажется, я ничем не выдал себя. Каких-то сугубо личных вещей в разговорах, конечно, не касался. За все мои годы я очень неплохо научился мимикрировать. Вечером мы уложили детей, пошли к себе. Яна попросила, чтобы я проверил дверь, и когда я вернулся, она уже спала. Я сел в кресло, намереваясь бодрствовать всю ночь, чтобы остаться хотя бы еще на день, но, выходит, все-таки уснул. И поделом. Это мне за эгоизм.
Теперь я здесь.
Незнакомка в моей постели спрашивает:
— Что с тобой?
Это заставляет меня насторожиться, но не слишком.
— В каком смысле?
— Ты никогда так не делал.
— Что не делал?
— Ну-у... там...
А, понятно, думаю я. Знала бы ты, что только что изменила... кому-то... мне. Со мной. Меня самого такие мысли не гложут. Совесть молчит. Я не знаю иной жизни.
— Тебе не понравилось?
— Глупый! Понравилось. Оч-чень! Будешь так делать всегда.
Этого я обещать не могу. Похоже, милочка, твой муж, или кто он там тебе, совсем не такой как я.
Сегодня воскресенье. Интересно, у нас есть планы на день? И пора бы уже познакомиться. Я выбираюсь из постели, мимоходом отмечая, что мое тело в хорошей физической форме, зрение отличное, значит, очки где-то поблизости искать ненужно. И — да, это спальня не одинокого человека. Стало быть, ты не случайный человек в моей жизни, незнакомка. Если это действительно именно наша с тобой спальня. Всякое ведь бывает. Никогда не делаю окончательные выводы, пока стопроцентно не уверен.
Подхожу к окну, впускаю в комнату розоватый утренний свет. Ох, и высоко мы живем нынче. Этаж шестнадцатый, не меньше.
Оборачиваюсь, готовый окунуться в новый день и в новую жизнь.
Она лежит на животе, подоткнув под себя подушку, обнаженная, рыжая, растрепанная, щурится на свет. Очень симпатичная. Не слишком броская, практически в моем вкусе. Ну надо же.
На стене свадебная фотография. Да, мы женаты. Если мужчина на фотографии — это я. Ничего так, накаченный. Челюсть немного чересчур квадратная, блондин. Брутален, без сомнения. Она — значительно младше, лет на пятнадцать.
Делаю пару шагов и оказываюсь напротив зеркала. Ну точно, это я.
— Ну иди уже, — подает голос моя новая жена.
— Куда?
— Кофе, кофе, кофе!
— М-м?
— Бе-бе-бе. Твоя очередь.
Мы молодожены, что ли?..
Я накопил огромное количество шаблонов поведения. Однозначно, кофе я готовить не буду — слишком скользкая тема. Надо съезжать.
— Давай ты. Что-то у меня... живот... ужас какой-то...
— Не-а. Я в душ.
— Ну потом, — я потихоньку направляюсь к выходу из спальни.
— Нет- нет- нет! Сам.
— Где мой телефон? — спрашиваю я. Логично же взять телефон в туалет?
— Там, где оставил.
Вот же блин! Да ты стерва. Но мой взгляд уже падает на телефон, заряжающийся на тумбочке. По-моему, это мой. Выглядит как мужской. Беру его, отправляюсь искать туалет. Планировка довольно стандартная, что к лучшему. Заодно нахожу и ванную. А там, стало быть, кухня. Вот и славно.
Сижу в туалете, не могу включить телефон — запаролен. А ты скрытный, чувак. Жаль, очень жаль. Приходится сидеть просто так, и нужно посидеть подольше — глядишь, кофе и приготовится. Слышу шум льющейся воды за стенкой. Почему мы так рано встали в воскресенье? Жаворонки? Или куда-то надо идти?.. Потом — тишина. Еще через какое-то время доносится:
— Уснул?
Все, выхожу.
В прихожей — неожиданное везение: вижу два паспорта, лежащие рядом с ключами. Я бы и так их нашел под каким-нибудь предлогом, но так- и вправду повезло. С кухни доносится запах кофе, а я уже знаю свой адрес и имя — Реченский Юрий Михайлович. Юрец я, Юрка, Юрок. А она — Реченская Светлана Анатольевна. Светик мой. Как я ее называю обычно? Не беда, никак не буду называть. И я был прав. Разницу в возрасте угадал почти точно: ей двадцать четыре.
— Я сейчас! — кричу я и направляюсь в ванную.
Нет, я, конечно, могу так не заморачиваться. Могу плюнуть на все, одеться и уйти. Могу заняться чем хочу, ни на что не обращая внимание. Могу все, абсолютно все. Даже если я открытым текстом скажу жене, что я первый раз ее вижу, и не надо меня доставать, что для меня изменится? Все равно мы скоро простимся навеки. Но это все пустое, я так не привык. И для чего мне столь некрасиво подставлять Юрия Михайловича? Разве он мне что-то плохое сделал? И разве мне самому нужно делать плохое? Однажды был такой случай: где-то во второй половине одного из дней своей жизни я узнал про себя, что, оказывается, нахожусь в розыске и недавно убил невинных людей, а подробности убийства записал в школьной тетрадке аккуратным округлым почерком, я так и не понял, зачем. Просто дикость какая-то. Ну так я пошел и сдался. И тетрадку с собой прихватил. Это было мое решение, но отвечать за него мне, конечно, не пришлось. А убийца ответил по полной, я узнавал. Это был один из тех редких случаев, когда я специально справлялся о дальнейшей судьбе оставленных мною людей. Не знаю, откуда у меня такой характер, почему я вырос такой как есть. Меня воспитал, что называется, социум. Большинство людей хорошие.
Когда я появляюсь на кухне, моя молодая жена сидит за столом и смотрит на меня с понятной укоризной.
— Ну ты, конечно, хитрец.
Пока я думаю как ответить, она сама разрешает ситуацию:
— Знаешь, что я вкуснее готовлю, да?
Я подмигиваю. Юрий Михайлович подмигивает когда- нибудь? Сажусь напротив нее, и мы начинаем завтракать. Смотрю на нее. Очень хорошенькая, конечно. Не то чтобы я мог в нее влюбиться, но Реченскому, определенно, повезло. Возможно, они действительно счастливая пара, возможно, у них действительно большая любовь. Мне почему-то так кажется. Я как будто чувствую настроение, которое излучает Светик-Светлана. И я вижу, какой у нее взгляд.
Мне было пятнадцать, когда я влюбился в первый раз. И с тех пор я точно знаю, что любовь с первого взгляда на самом деле существует. Это было в самом начале лета, и я в тот день жил в деревне. Моя тогдашняя мама дала мне какое-то задание из того разряда, что я не умел, поэтому я сказался больным, ушёл в свою комнату и решил посвятить время чтению. У меня оказались очень хорошие книги на полке. Лежу на койке, читаю. И вдруг — девичий голос за занавеской:
— Тётя Даша, Димка дома?
Сердце у меня тут же и забилось. В то время так часто со мной бывало.
— Дома, Наташенька, дома. Заболел он, видишь ли.
— Чем?
— Воспалением хитрости.
Я сел, очень смущенный, очень расстроенный и испуганный, немедленно забытая книга на коленях. Уверенные шаги по дощатому полу, резкое колыхание занавески, и вот она вошла в мою жизнь — на день и навсегда. Босая, платье в горошек, улыбчивая. Если честно, я уже не очень хорошо помню, как она выглядела,- со мной остался только образ, настроение, чувства, эмоции, мои мысли. Я уже тогда понял, что все изменилось, и отныне эта неизбывная печаль будет со мной до скончания дней.
— И чего это мы сидим? — спросила она. — Я за тобой.
Кажется, я начал отвечать, даже не знаю что. Это называется мямлить.
— Эй! — услышал я. Я не мог посмотреть ей в глаза. — Ты же весь красный! Ты правда заболел?
Ее рука вдруг легла мне на лоб. Такая прохладная и... никогда еще в моей жизни не было таких касаний.
Мы провели вместе тот день, и даже к вечеру я не выбрался из своего онемения. Что там к вечеру, я был оглушен еще много дней. Само собой, я вел себя как-то странно, о чем она и сказала пару раз. Но она поцеловала меня поздним вечером у калитки своего дома. В губы. Ничего особенного, легкий поцелуй. Я мог бы умереть в тот же момент.
Я не хотел ложиться спать, не собирался расставаться с ней, она ведь сказала: «До завтра». Но у меня по-настоящему поднялась температура, а я еще не особенно умел контролировать свой организм, даже сейчас не всегда удается. В общем, уснул. И потом болел еще около недели. В разных местах, в разных семьях. Бесконечно далеко от нее.
Ничего не знаю о ее судьбе. В то время не было сотовых телефонов, а интернет только зарождался. Я бы мог узнать теперь, наверное, но зачем. Вернуться нельзя. Просто надеюсь, что она счастлива в этой жизни. С Димкой, с кем-то еще, это неважно. И спасибо, что она была в моей.
Светик что-то мило щебечет о наших делах, но слушаю я ее вполуха. Уж не знаю, какой из себя человек Юрий Михайлович Реченский, да и какая мне разница. Думаю, в его жизни есть простое семейное счастье, и этого достаточно, вполне достаточно. Чем я займусь в этот день? Неплохо бы зайти в сеть, я уже пару дней не заглядывал. Будь благословен интернет и социальные сети. Именно они дали мне какое-то подобие стабильности. Что-то, что можно назвать реальной жизнью. Я фейк, но это не значит, что у меня не может быть друзей. Постоянных друзей, именно моих. Хорошее время для меня. Можно вообще не существовать физически и все же кем-то быть.
Подношу к губам чашечку кофе, чувствуя запах корицы. Правильно, что не рискнул готовить сам. Собираюсь что-то сказать.
В этот момент случается нечто. Поначалу очень далекое, и я не сразу понимаю, мне просто становится как-то не по себе. Но оно приближается. Быстрее, чем можно успеть подумать. Захлестывает меня с головой, падает тяжелым камнем на грудь, обдает холодом, взрывается во мне. Нечеловеческая боль. И странное чувство безысходности.
Чашка кофе от какого-то очень красивого сервиза падает и разбивается. Я падаю тоже.
Черт, Реченский, чувак, ты же такой здоровяк с виду!
Всегда подозревал, что со мной может произойти нечто подобное. Рано или поздно. Это, или несчастный случай, да что угодно. К тому же, я не молодею. И всегда я опасался последствий. Успею ли выбраться, продолжу ли свое существование? Вполне допускаю, что тоже могу умереть. В любой из дней, вместе с любым человеком.
Одно время я всерьез увлекся восточными практиками. Тело вторично, а то и вообще не имеет значения. Естественно, это было мне очень близко. Мало помалу я пытался совершенствоваться. И однажды, во времена бунтарской юности и многих ошибок, я решил задержаться в очередном своем теле. Да что там, я хотел остаться в нем навсегда. Не спал почти пять суток, и чувствовал себя неплохо. А потом мне стало стыдно. Что я делаю с несчастным человеком, и за что ему все это? Я ведь не знаю, куда они уходят, пока я занимаю их место. Моя жизнь и без того — сплошное воровство. Если это не грех, то я не знаю. Нет, я не могу не воровать, так уж устроен, но стараюсь свести ущерб к минимуму. День-два, не больше. И пусть простят меня все эти люди. Сколько их было? По моим прикидкам, что-то около четырнадцати тысяч. Население небольшого города. Я думаю, большинство не вспомнит о дне, выпавшем из их жизни — просто произошло что-то странное, — но, может быть, в ком-то я оставил свой след. Иногда я пытаюсь помочь. Много лет назад я проснулся в теле наркомана, совершенно конченного торчка. Не передать словами мои тогдашние ощущения, особенно, когда понял, что мне нужна доза. Дух сильнее тела? Это еще надо было доказать. Я, обливаясь холодным потом, поплелся в клинику. И я задержался тогда, не давал себе уснуть, хотя это было крайне тяжело, почти невозможно. Пережил все эти ломки вместо него. Это было адом. Но я не бросил его, не могу объяснить, почему. Очень может быть, что все было напрасно, что, как только я ушел, наркоман снова вернулся к своей привычной стезе. Но я попытался дать ему шанс. Мне кажется, это был первый раз, когда я понял, что могу бороться.
И сейчас я не собираюсь сдаваться. Правда, я чувствую, что Юрий Михайлович реально умирает. Мое сознание превращается в тоненькую нить, я как будто вижу себя за некой страшной гранью, откуда весь мир уже воспринимается иначе, превращается во что-то другое. Грозное, пугающее своей неизведанностью, но- боже- величественное, непостижимое. С темных берегов, с туманных пустынь, в которые превратился мой мир, я слышу истошный крик Светланы. Он громкий, и режет меня ножом, но он далекий, бесконечно далекий, почти несущественный.
Я в сознании, я все еще в сознании, а сердце Реченского уже остановилось.
— Господи, что с тобой? Что с тобой?
Как же нелепо. Жизнь нельзя запланировать.
Мне страшно, очень. Возможно, никогда еще в жизни не было так страшно. Сердце не бьется. Мое сердце! Хочется уснуть и проснуться, уйти, убежать, но я еще цепляюсь за свое сознание, предельно истончившееся, пунктирное. Зачем я это делаю? Я могу заставить себя поверить, что со мной ничего не случится, что я просто перенесусь в очередной свой день, но для этого надо уйти вовремя. Ускользнуть, и что мне этот Реченский? Легко представить, легко отпустить. Но я все еще здесь, и изо всех сил пытаюсь не потерять сознание. Не могу уйти просто так, а может, это уже в принципе невозможно.
Так дух сильнее тела? Это нужно доказывать постоянно.
Сколько себя помню, меня всегда отличало непонятное мне самому упорство. Что, например, заставляло меня посещать среднюю школу- изо дня в день, из года в год? Все эти «школьные годы чудесные»? Сотни школ. При моей, если это можно так назвать, особенности, я мог бы вообще не учиться, и незачем лишние хлопоты. Но нет. Самым сложным было каждый раз заново искать свою школу и свой класс. А учился я, как ни странно, хорошо. Слава богу, в те далекие годы была только одна школьная программа, да и сами школы были похожи, а стабильность — это то, к чему я тянулся всегда. С высшим образованием так не получилось. Слишком уж много специализаций, но самообразование доступно каждому.
Я борюсь, я не знаю, что делаю, но не оставляю своих жалких потуг. Мои глаза закрыты, я уже почти ничего не чувствую, но еще способен слышать звуки. Боль, подобная холодному пламени, тоже как бы отдалилась от меня, все отдалилось. Я словно бы повис внутри самого себя. Странное ощущение: как будто колючие снежинки осыпают меня со всех сторон. Бесконечный снегопад.
Слышу грохот чего-то опрокинутого, затем меня переворачивают на спину. Голос Светланы, ужасный, пугающий голос, полный слез и страшных предчувствий. Вызывает скорую. Держись, Реченский, пожалуйста, ради нее, ради себя и меня. Я буду с тобой, я помогу. Я же до сих пор здесь.
Чувство тела вдруг обостряется. Это похоже на судороги, на электрические разряды, пробегающие под самой кожей. А следом происходит нечто, чего никак нельзя было ожидать. Жизнь полна сюрпризов. Тонкие, нежные руки рвут на мне футболку, я чувствую удар по груди, еще один, потом — ритмичные толчки, соленые губы на своих, дыхание, входящее в мой рот. Почему-то я чувствую это очень хорошо. Я бы понял ее панику, я сам в панике, но это...
— Живи! — кричит она — Пожалуйста!
Живи, думаю я. Ради этой женщины нужно жить.
Я также чувствую свое сердце — его холодное, гнетущее молчание. Я тянусь к нему. Своими мыслями, ее руками. Сердце Реченского во мне- темное, замершее. Мне уже неважно, кто из нас я.
Так кто я?
Разумеется, я всегда хотел знать. Вопросы самоидентификации всегда сложны, а в моем случае- особенно. Сколько всего я перерыл, сколько версий придумал. В итоге додумался до чего-то.
Моя мама, думается мне, оказалась кукушкой, подбросившей меня в этот мир. Невольно, конечно же. Я бы очень хотел увидеть своих настоящих, первых родителей, но, естественно, это невозможно. Я ничего о них не знаю, и не узнаю никогда. Предположим, я умер в роддоме или позже в любой момент, но не ушел окончательно, а переместился в тело другого младенца, родившегося в то же время, что и я. А потом, когда он уснул, в тело следующего моего ровесника, и следующего, все отдаляясь от своей матери. Младенцы вообще много спят. И я ничего не знаю о тех сотнях матерей, которые заботились обо мне в моем бессознательном возрасте. И позже, когда я уже начал соображать, а я помню себя с довольно раннего возраста, все мои матери сливались для меня в один образ. Мама могла выглядеть как угодно, но она была для меня единственной. Я сравнительно поздно заговорил, по-моему, лет в пять, а в остальном, думаю, мало чем отличался от других детей. Говорю, другой жизни я не знал.
Но это все теория, причем выдуманная мною лично. И, согласно моей же логике, я- нечто вроде призрака. Странный, замысловатый, но тем не менее. Ну ничего, с этим я могу прожить. К тому же, кто его знает, как оно обстоит на самом деле. Здесь могут быть только домыслы.
Что я наверняка знаю о себе? Я знаю страну, в которой родился, потому что так и не покидал ее пределы. Я знаю свой возраст, потому что мой день рождения всегда неизменен. И я знаю свой пол, если не считать пары случаев, когда, с удивлением глядя в зеркало в очередном теле, не мог визуально отличить себя от девушки. Больше я ничего не знаю. Но я живу, и хочу жить, и хочу, чтобы и Реченский жил, и поэтому я так отчаянно борюсь сейчас, и я кричу где-то глубоко внутри себя, и кричит Светлана, и наконец Юрий Михайлович присоединяется к нам криком новорожденного.
Живи!
Когда приезжает скорая, я уже дышу самостоятельно. Меня несут на носилках, потом везут под звук сирены. Я все время в сознании, но думаю, уже можно позволить себе уснуть. С Реченским все будет в порядке, он выкарабкался. Приоткрываю глаза, вижу Светлану рядом с собой. На нее страшно смотреть, как будто она постарела на много лет. Она ловит мой взгляд, крепче сжимает мою руку, которую не отпускала, улыбается и плачет одновременно.
Эй, думаю я, какой ты человек, Реченский? Ты, видимо, счастливчик. Живи, будь достоин такой любви, береги ее и себя. В сексе тоже будь пораскованней, надо было пообещать твоей жене за тебя.
Я очень устал, очень. Еще только утро, но я чувствую, что с меня на сегодня хватит. Сейчас усну, а ты ничего и не вспомнишь. Действительно, счастливчик.
Спокойных тебе снов, чувак, и — пока.
-
-
Я как-то с месяц назад наткнулась на каком-то питерском сайте конкурсов на рассказ, в котором девушка перемещалась в изображение на открытке. Каждый день оказываясь в новом теле, ей предстояло как-то прожить день, надыбать местные деньги, чтобы поесть и купить открытку. Наутро она оказывалась в том месте, что на открытке. Занимательное, но утомительное путешествие. Вырваться из этой цепи ей помогла собственная дочь, которая приходила в реанимацию (героиня на саом деле находилась в коме много месяцев). Связь дочери и матери оказалась настолько эмоционально сильной, что образ ребенка как-то проник в коматозные видения и вытащил героиню. Очень сильный рассказ. Может, кто знает автора. Я б почитала еще у него что-то. Или у нее, думаю, это женщина. Никто не встречал?
Автор, извините, я в Тулу приперлась со своим самоваром. )) У вас неплохо получилось. Мне чуть-чуть не хватило у героя поиска смысла всего этого движа и слишком он положительный какой-то, как ангел. Может он и есть ангел? Или карму отрабатывает? В любом случае спасибо. С утра - самое то почитать, настраивает на добрые дела. Удачи вам.
1