ДВА ДИАГНОЗА
Страшная это штука – похмелье! Неистово завидую тем, кто наутро «после вчерашнего» способен ощущать себя хоть капельку человеком! Например, покойный друг мой скрипач Армен по утрам был так поразительно бодр и инициативен, так активно и обильно питался, что я просто убегал из кухни, чтоб этого не видеть: от одного взгляда на еду меня могло просто вывернуть наизнанку! А он, в свою очередь, так же ошарашенно смотрел на меня после того, как я, идиота кусок, на Прощённое Воскресенье, перед Великим Постом, решил напиться так, чтоб потом семь недель не тосковать по алкоголю. Нажраться гениально получилось, это, наверно, единственное в жизни, что мне удаётся исполнять виртуозно, но после этого «подвига» меня не просто ломало: жестокие судороги легко отрывали от дивана мою беспомощную стокилограммовую тушу и играючи подбрасывали её в воздух, а опохмелиться, чтоб хоть немного полегчало, уже было нельзя. Я заклинал его пристрелить меня, чтоб избавить от мук, но этот садист рассудил иначе: полез в интернет, нашёл какой-то крутой медицинский центр, позвонил, договорился обо всём и утром, игнорируя мольбу дать мне умереть своей смертью, поволок на осмотр к врачу.
За два года до этого я ушёл из дому, с воскресшей гордостью вновь стал считать себя свободным человеком, но у жены на этот счёт было иное мнение, диаметрально противоположное моему: признавать себя «бывшей» она упорно не желала, регулярно наводила справки, стараясь быть в курсе всех событий, происходящих в моей жизни, и узнав о моём состоянии и наших планах тоже решила поприсутствовать, более того, вызвалась сама отвезти нас, ибо рулить я был не в состоянии…
Армен буквально на своём горбу втащил меня на второй этаж, усадил на скамью перед кабинетом и зашёл туда, чтоб посвятить врача в историю моего грехопаденья и живописать сопровождающие этот процесс явления, а меня нисколько не прельщала перспектива покаяния перед яйцеголовым очкариком и выслушивания ответной проповеди о том, что пить вредно, потому, дабы избежать этого, начал активно симулировать агонию, но жестокосердого доброжелателя это не остановило: оторвав чуть ли не за шиворот от скамьи, он решительно втолкнул меня в логово эскулапа.
В том, что в прогнозах ошибся, убедился сразу: за столом сидело не очкастое чучело, а пожилая дама, причём, настолько похожая на Раневскую, что я даже зажмурился и головой мотнул пару раз, но наваждение не исчезло: она, один-в-один, вплоть до «беломорины» в углу рта!
Решив поёрничать сделал шаг вперёд и гаркнул:
- Здравствуйте, Фаина Георгиевна!
Рука указала на стул напротив, а хрипловатый, прокуренный голос спокойно произнёс:
- Садись, голубь. Обознался ты, Вера Васильевна я.
- Не суть, - дерзко ответил я, присаживаясь, - всё равно буду вас Фаиной Георгиевной величать.
- Да уж сделай милость, только на авторство не претендуй, не первый ты, - пожала она плечами.
А в глазах читалось: «Муля, не нервируй меня»!
Выпустила дым из ноздрей и продолжила, неуважительно, даже презрительно, но беззлобно:
- Что ж ты, как гимназист, нализался перед завязкой? Не знал, что маяться после будешь?
- Бес попутал, - с фарисейским смущением пролепетал я.
- Артииист, - протянула она, - бес его попутал… Дурак ты, до седин дожил, а ума не нажил!
Я промолчал. Помолчала и она.
И вдруг, перегнувшись через стол, хлопнула по нему ладонью и почти крикнула:
- Не пей! Слышишь? Не пей! Сдохнешь!
- Сдохну, - покорно согласился я.
Откинулась назад и рассмеялась:
-Ах ты, сучонок! Если б божиться начал, что бросишь, я б тебя ею по башке отоварила, - сказала, указывая глазами на толстенный фолиант на столе, и вдруг добавила как-то добро и доверительно:
- Не пей, сынок. Правда, не пей. А коль совсем невтерпёж будет, так хоть меру блюди. Пожалей себя.
Это было неожиданно. Я опять промолчал, а она затянулась дымом и продолжила:
- Не стар ведь ещё, многое, наверно, задумал, но доделать пока не успел. Друг сказал, что детки у тебя малые. Их ведь вырастить надо, на ноги поставить, а ты к стакану присосался. Водка - она, сука, коварная: балует тебя, тешит, а сама заманивает, заманивает… А потом вцепится и больше не отпустит! Когда поймёшь, наконец, что пропал, уже поздно будет, - и вздохнула тяжело.
Ну, вот, началось! Подумал - лучше промолчу, пусть выговорится бабуля, поскорее всё закончится…
- Не веришь мне, думаешь, гонит старуха, гонорар свой отработать хочет? - усмехнулась она, словно прочитав мои мысли.
Осклабился в ответ нагло, как бы не скрывая, что она права.
- Думаешь, это не про меня, я сильный, когда захочу – остановлюсь, так? - продолжила она.
Я кивнул, нахально улыбаясь: меня начала уже злить эта «душеспасительная проповедь».
- Эх, сынок… И не таких, как ты, она обломала… Вот ты сейчас маешься, ломает тебя, плющит жутко, но хоть и знаешь, что полегчает, если опохмелишься – терпишь, ибо веруешь и не хочешь Пост нарушать. А через год – два до фонаря тебе это будет, про Бога и думать забудешь, один у тебя Бог останется – зелье это треклятое. Оно твою волю сломает, будет тобой командовать да помыкать, и все помыслы будут только о том, где б его достать да за кадык залить. И детки немилы станут, забудешь их, и они тебя забудут… Друзей хороших тоже не останется, будешь якшаться только со шлоебенью всякой, перхотью людской, какой и сам к тому времени станешь. И найдут тебя однажды уже полусгнившего и крысами обгрызанного… По глазам вижу, что не конченный ты дурак. Остановись, пока за черту не перешагнул, не губи себя и тех, кого любишь и кто тебя любит! Одумайся, сынок, одумайся, пока ещё не поздно!..
Ответа не нашёл, хоть за словом в карман редко лезу. А она закурила новую, затянулась опять глубоко, помолчала недолго, после добавила негромко, с какой-то пронзительной горечью в голосе:
– А пить будешь, когда поймёшь, что всё уже позади и делать или терять тебе больше нечего…
Я и до этого плохо соображал, а тут вконец растерялся.
Нагнулась медленно, пошарила рукой под столом и достала… початую бутылку водки, накрытую обычным гранёным стаканом! Неторопливо сняла с горлышка стакан, установила на стол, наполнила его наполовину, взяла в руки и только тогда подняла глаза на меня, ошарашенно за этим наблюдавшего.
- Чего зенки вылупил? Хрен тебе, не дождёшься! Блюдёшь свой Пост, вот и блюди!
А после добавила с горькой усмешкой, видимо, чтоб показать мне, что тоже знакома с наследием Раневской:
- Пить в одиночку так же противоестественно, как срать вдвоём…
Медленно, врастяжку высосала водку, вновь водрузила стакан на горлышко, неторопливо спрятала бутылку под стол, после выпрямилась и откинулась на спинку кресла, закрыв глаза.
Молчание затянулось… Открыла глаза, глянула в мои строго и спросила прежним суровым тоном:
- Вопросы есть?
Но суровость её была напускной, это было видно. Просто ей было удобно прятать под ней свою добрую, ранимую душу человека, много повидавшего, много пережившего и явно многое потерявшего…
- Вопросов нет. Но есть одно желание.
- Какое? - удивилась она.
- Поцеловать вас, - ответил я встав и огибая стол.
- Уйди, постылый, - засмеялась она и отшатнулась, отмахиваясь руками, но я уже был рядом. Поймал одну, сухонькую, всю в переплетениях голубых вен и приложился к ней губами…
Тут без стука открылась дверь и вошёл Армен. На мгновение остолбенел, но быстро справился с изумлением и бодро осведомился:
- Ну, что, доктор? Каков диагноз?
- Диагноз? Диагноз простой: дурак твой друг. И медицина тут бессильна, - устало проговорила она.
- Это я знаю,- ехидно хихикнул Армен, - но жить-то хоть будет?
- Жить будет, только недолго и сдохнет бирюком. Не найдётся такая дура, которая с ним уживётся.
- Не факт, - возразил Армен,- вон, одна из желающих в коридоре мечется, всё к вам порывается.
- Ну, пусть зайдёт, коль порывается, - повела она плечами.
Он бесцеремонно подтолкнул меня к дверям, а сам уважительно поклонился ей:
- Спасибо, доктор. До свидания.
Едва мы вышли, жена пулей метнулась в кабинет, а я обессиленно брякнулся на скамью:
- Курить хочу.
- Потерпи. Выйдем - покуришь, - ответил он, и добавил, - вот, говорю же, что дурак, а ты не веришь.
Скоро вышла из кабинета жена, подошла и заявила присущим ей безапелляционным тоном:
- Я всё узнала! Врач сказала, что тебе плохо потому, что ты пьёшь и денег домой не даёшь!
Почему все дуры такие женщины? Это не мои слова, это тоже она, Раневская…