УЛЫБКА ИОСИФА ЛЬВОВИЧА (часть вторая)

— Эксгумацию нам никто не позволит делать, — сказала вдова. — Для этого необходимо разрешение прокуратуры. Но сами понимаете, что у них нет для этого никаких оснований.
«Отчаянная женщина. Для определения ее характера можно подобрать и более смелое слово» — подумал я и предложил эту, весьма далекую от этических вершин, операцию произвести нелегально.
— То есть, вы хотите сказать, что мы с вами возьмем мотыги и в полночь отправимся на кладбище, чтобы... — возмущение и сарказм Елизаветы Владимировны были достаточно заметны на ее лице.
— Нет, зачем же? — Я осторожно подбирал слова.— Можно кого-нибудь попросить об этом одолжении. Иначе говоря — нанять, — спросив у хозяйки разрешения, я закурил сигарету. Когда я вдыхаю табачный дым, мне как-то легче думается, хотя еще пару часов назад мысль о тайной эксгумации едва ли могла прийти мне в голову. — Думаю, что лучше всего эту деликатную работу поручить местным могильщикам. Они аккуратно всё сделают, возьмут билет и снова... э... зароют могилу. Рано утром, если останутся какие-то следы, то копачи...
— Кто, простите? — переспросила вдова.
— Копачи... Это у нас на Кубани народ могильщиков так называет, — я стал вертеть головой в поисках пепельницы. Елизавета Владимировна подвинула ко мне кофейное блюдце. — А утром копачи поправят могилку и накроют ее венками, чтобы прикрыть от посторонних взглядов влажную землю.
— А вы, Виталий, уверены, что эти... как их там... копачи вернут нам билет? — Взгляд вдовы стал пронзительным и, как мне показалось, даже жестким. — Пожмут плечами и скажут, что никакого билета не было?
— Во-первых, я буду присутствовать при эксгумации, а во-вторых: зачем докладывать могильщикам, что именно мы ищем. Предположим, нам нужны какие-то документы, по невнимательности оставленные в кармане покойного.
— В какой-то степени логично, — Елизавета Владимировна согласилась с моими доводами. — Ну, и когда вы предполагаете заняться этим делом?
— А зачем тянуть? Завтра с утра и поеду. — Я еще раз осмотрел квартиру и спросил хозяйку: — Елизавета Владимировна, как мне проехать к ближайшей гостинице?
— Я думаю, что вы сможете переночевать здесь, — она кивнула на кабинет Иосифа Львовича. — Тем более что утром на кладбище я поеду с вами. Впрочем, ночью тоже.
Я зашел в комнату, выключил свет и, не снимая верхней одежды, лег на диван. Предметы исчезли и лишь темнота, чуть подрагивая, колыхалась в пространстве. Больше всего в тот момент мне хотелось встать, немедленно отправиться на вокзал и, взяв билет, уехать домой.
Калошин триумфально посмотрел на нас с Белошапкой — мол, каков сюжет, а главное, каков рассказчик? Плотник изумленно покачал головой. Задумался и я: интересно, есть хоть толика достоверности в словесных экзерсисах ваятеля?
Хотя, какая разница — правда это или вымысел? Хитроумно приготовленная бригадиром интрига, словно нить Ариадны уверенно и смело вела нас по лабиринтам его байки.
Скульптор приподнял бутылку и потряс ею. На дне еще плескался незначительный остаток водки.
— Коля, может, сбегаешь еще за одной? — для пущей убедительности он повторил манипуляцию с бутылкой.
— Так жена ж увидит, что я куда-то пошел, — Белошапка в растерянности развел руками. — Знамо дело, куда...
— Так ты через забор, Коля, — Калошин ткнул рукой в сторону переулка. — Это ж десять минут, не больше, — он сунул в карман Николая деньги.
Бригадир оказался прав: через указанное время пространство комнаты наполнилось специфическим запахом самогона. Мы с Белошапкой доморощенный напиток пить отказались — Коля от страха быть застуканным женой или начальством, а я по каким-то другим, не вполне внятным мотивам. Ваятель выпил, смачно крякнул и развернул карамельку.
— Ну что, коллеги, рассказывать дальше? — Он, явно довольный жизнью, хлопнул ладонями себя по коленям. — Или немножко поработаем?
— Давай рассказывай, а то на самом интересном месте прервал, — плотник, приготовившись слушать, подпер руками подбородок.
Виталий, входя в роль, замедленным, едва ли не театральным движением вынул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и продолжил рассказ:
— Вы, наверное, заметили, что вдова оказалась не таким уж божьим одуванчиком, не убитой горем супругой, а ее меркантильность в значительной степени затмила скорбь по умершему мужу. Чем подтверждается мое предположение, что при выборе своей второй половинки, жених или невеста — зачастую подсознательно — выбирают себе подобных. Разумеется, по физическим параметрам, по нравственным критериям, по интеллекту и так далее.
— Короче, два сапога — пара, — интерпретировал сентенцию плотник.
— Совершенно верно, Коля, — одобрил сравнение бригадир. — На такой отчаянный поступок решится далеко не каждая, даже мужественная, женщина, а уж тем более, жена. Не думаю, что бросив подобный вызов морали, этике, вере, да чему угодно, ее шаг был обозначен только немыслимой любовью к деньгам. Судя по ее рассказу, да, собственно, и по моим наблюдениям, Иосиф Львович держал супругу на ограниченном финансовом пансионе, и это Елизавету Владимировну, видимо, очень угнетало. И, как оказалось, продолжал удерживать, уже в статусе вдовы. Она терпела денежное ущемление всю свою семейную жизнь, но отказалась подчиниться этому после смерти мужа. Это был протест образу жизни, ее воля аккумулировалась, как это ни странно, уходом Иосифа Львовича в мир иной.
— Судя по интонации, ты хочешь оправдать поступок несчастной вдовы? — спросил я.
— Вряд ли кто-то сможет дать точную оценку чьим либо действиям и словам, а характеристики, данные людям или предметам, простираются не далее этого самогона, — Калошин двумя пальцами приподнял бутылку за горлышко и снова поставил ее на место. — Паршивый, кстати, самогон. — Несмотря на произнесенную декларацию, вопрос ваятелю не понравился. Он затушил окурок в пепельнице и снова налил себе сивухи.
— Тем не менее, утром, слегка перекусив, мы отправились с вдовой на новосибирское центральное кладбище, — скульптор осклабился, — к коллегам, то есть.
Подойдя к постройкам, примерно таким же, как и у нас, я стал присматриваться к рабочим — ведь от правильного выбора исполнителей зависел результат нашей, не побоюсь этого слова, авантюры. Зачастую люди говорят: никогда не связывайся с пьяницами. В корне неверное определение, ибо человек, якшающийся с Бахусом, — Калошин сжал и тут же разжал кулак, красноречиво показав нехитрую манипуляцию, — вот у нас где. И пока ты ему не нальешь, никуда он от тебя не денется. Дай задание, а когда исполнит — снова налей. — Пьяницы органичны и естественны. Как навоз, как язва, как насморк. — Бригадир взглянул на Белошапку. — Когда у тебя насморк — это ведь естественно? Согласен со мной, Коля?
Плотник шмыгнул носом, взглянул на бутылку и согласно закивал головой.
— Я обратил внимание на двух хмурых мужичков, — продолжил рассказ ваятель, — которые, похоже, были с бодуна. Они ни с кем не разговаривали, а молча курили в сторонке. Вскоре подошел их начальник и, получив задания, рабочие стали разбредаться по объектам. Петляя вдоль могилок, мы с Елизаветой Владимировной пошли вслед за хмурыми мужичками. Они остановились около старого, покосившегося памятника. Скорее всего, под ним просела земля, и рабочие собирались подложить под опору обелиска мощный швеллер. Мы подошли к ним. Мужики нехотя подняли головы.
— Извините, можно вас побеспокоить? — обратилась к ним моя спутница. Но я, не дав ей договорить, достал из пакета бутылку водки, пластиковые стаканчики и пару малосольных огурцов.
— Мужики, давайте помянем раба Божьего, — я взглянул на потускневшую бронзу эпитафии на памятнике... — Корнея — и разлил спиртное по стаканчикам.
Рабочие, пожав плечами, взяли емкости в руки, пробормотали традиционное «будет земля ему пухом» и выпили водку. Я повторно наполнил стаканчики. Лица могильщиков просветлели и обрели весьма заметную жизнерадостность. Елизавета Владимировна, приняв правила игры, сунула рабочим в руки по огурцу. Я достал из кармана несколько крупных купюр и, положив их перед собой, довольно подробно изложил мужикам суть дела. Они переглянулись и на пару минут отошли от столика.
— Мы согласны, — возвратившись, буркнул один из них, низенький крепыш с лицом красным и лоснящимся, как пареная свекла. — Только в два раза больше, — он кивнул на деньги.
— И аванс бы небольшой не помешал, — вступил в разговор другой рабочий — высокий и неимоверно худой.
— Насчет «в два раза больше» — нет проблем, но аванса не будет, — я был весьма категоричен, ибо знал подобных людей: получив задаток, они тут же пропивают его, а завершить уже начатое дело вряд ли смогут.
Вдова испуганно взглянула на меня, опасаясь, что могильщики откажутся, но они, едва кивнув, собрались уходить. Договорившись встретиться в полночь у кладбищенских ворот, мы распрощались. Как все не особенно решительные люди, в какой-то степени, я был доволен, что рискованный шаг надо было делать не сейчас, не сию минуту.
Дома Елизавета Владимировна накормила меня обедом, и я, попросив не беспокоить, улегся на диване в кабинете администратора. Хотелось проспать до позднего вечера, но мрачные мысли не давали покоя. На стене висел портрет бывшего хозяина. Иосиф Львович подозрительно вглядывался в меня, словно знал, что я замыслил нечто нелицеприятное и даже омерзительное. Я ворочался с боку на бок, но мне так и не удалось заснуть хотя бы на час. Ощущение стыда, нечистой совести и даже подлости наполнили сознание.
Без четверти двенадцать такси остановилось за два квартала до погоста. Чтобы не привлекать к себе чьего бы то ни было внимания, оставшееся расстояние мы решили преодолеть пешком. Невдалеке от входа нас уже поджидали утренние знакомые. Неожиданно для себя я усмехнулся — карикатурный контраст внешности рабочих, в самом деле, вызывал улыбку. Моя спутница удивленно посмотрела на меня. Копачи предложили нам зайти на кладбище через дыру, которая, по их словам, находилась в заборе за углом.
Предосторожность могильщиков показалась разумной, и мы пошли вслед за ними. С боковой стороны пантеон был огорожен металлической сеткой и крашеные алюминиевой краской кресты предстали перед глазами. Несмотря на то, что настрой у меня был весьма решительный, тело мое дрожало, словно в ознобе. Сейчас, по прошествии нескольких лет, я с уверенностью могу сказать, что это был не трепет перед покойниками, а страх перед поступком низким и недостойным — страх Божий, как говорят верующие люди. Ведь одна ночь подлости может омрачить всю твою жизнь, а несколько часов непреодолимого трепета исковеркать душу. Страх всегда сопровождает человека в опасности, но он не должен превосходить разумный предел и ниспровергать разум. — Калошин снова потянулся за бутылкой, налил себе немного самогона и вопросительно посмотрел на нас с Белошапкой. Николай подвинул свой стакан бригадиру. Я отрицательно покачал головой. Пожалуй, впервые за время рассказа Виталия я допускал мысль, что он говорит правду — столь глубоки были его переживания, а подробности и даже нюансы в его воспоминаниях не позволяли усомниться, что ваятель был участником подлинных событий. Уровень исповедальности за бутылкой у русского человека — угрожающий. Честнее, чем перед священником на исповеди.
— Спустя несколько минут мы уже шли по одной из аллей кладбища. Тишина и таинственное тление страха, словно молчаливые родственники, шли рядом. Луна ярко освещала приют покойников. Стало не просто тревожно, а жутко. Высокий могильщик свернул с дорожки и, порывшись в кустах, извлек из них две лопаты и гвоздодер.
— Куда идти-то? — спросил крепыш. Он достал из кармана сигареты и чиркнул спичкой. Лицо его блестело так же, как и утром.
— Четырнадцатый участок, в самом начале, — ответила Елизавета Владимировна. Голос ее задрожал, и вдова прокашлялась.
Мы медленно продвигались по заросшей бурьяном тропинке, пока не пришли к участку недавних захоронений.
— Где? — крепыш бросил окурок на землю и затоптал его ногой.
— Здесь, — Елизавета Владимировна указала на могилу мужа.
— Посидите пока за тем столиком, — длинный могильщик ткнул лопатой на лавочку, находящуюся в некотором отдалении от места незаконной эксгумации, сплюнул на руки и вонзил инструмент в землю. Вдова вздрогнула, я взял ее под руку, отвел в указанное место и посадил на скамейку. Достал сигареты, закурил. Когда-то, еще в студенческие годы, на одной вечеринке я попробовал гашиш. Кайфа особого не ощутил, а перепугался основательно: мои разум и тело были неузнаваемы, то есть, это был не я, а совсем другой человек — скульптор Виталий Калошин так никогда не думал и не поступал. От животного страха, что меня никто не узнает, я по пожарной лестнице забрался на чердак дома и, горько плача, просидел там до утра. Как говорят наркоманы — «пробило на измену». Примерно тоже самое случилось со мной и в эту ночь. Раздвоение сознания происходило так наглядно, что я почти видел рвущиеся линии реальности и исчезающие краски мира. Душа сдвинулась в испуге с постоянного своего места и поняла, что не сможет справиться с этим, ибо мохнатый зверь страха уже трепетал в моем теле. Я никак не мог понять, почему я сейчас нахожусь здесь, и зачем по моему указанию раскапывают могилу курортного приятеля. Отчего рядом со мной сидит эта женщина. Я с ненавистью посмотрел на Елизавету Владимировну. Еще вчера, мне показалось, она без колебаний была готова взойти на погребальный костер, а в данную минуту ждала, когда ради презренного металла чернь начнет ворошить прах ее мужа. «О, женщины! Ничтожество вам имя». — Калошин буркнул, что это Шекспира, кто не знает, слова, тяжело вздохнул и продолжил рассказ. — Стало невыносимо противно, в первую очередь, по отношению к самому себе. Я поднялся со скамейки и собрался было уйти прочь.
— Мужик, подойди-ка сюда, — махнул рукой долговязый. Несколько отвлеченный от жесткой реальности страхом, раздумьями и самокопанием, я не сразу осознал, что призыв относится ко мне.
Я подошел к могиле. В ту же секунду лопаты глухо застучали о дерево. Рабочие немного расширили яму и стали по ее торцам. Затем крепыш просунул конец гвоздодера между крышкой и гробом и нажал на инструмент. Пронзительно заскрипели гвозди. Ту же самую операцию проделал и высокий могильщик.
— Давай, мужик, принимай, — они подали мне крышку и вылезли из ямы. — Ну, чё стоишь? — крепыш шумно высморкался и подтолкнул меня к могиле. — Бери свои документы скорее. Поди, не на пикнике находимся.
— Я? — вопросительно прохрипел мой голос.
— Наше дело откопать клиента, а насчет остального мы не договаривались, — рабочие отошли в сторону и закурили.
На ватных ногах я подошел к могиле и глянул в ее полутораметровую глубину. Иосиф Львович был совершенно спокоен. На освещенном луной его бледном лице не дрогнул ни один мускул. Казалось, что происходящее не производит на него никакого впечатления. Я спустился в могилу. Пугливая тишина сомкнулась над моей головой. Нагнувшись над телом, я засунул руку в правый внутренний карман пиджака покойника. Пусто. В левом мои пальцы нащупали какую-то бумажку и... тут я ощутил дыхание Иосифа Львовича. Я медленно повернул голову и увидел, что он улыбается. Едва заметно, но так, знаете ли, яхидненько. Они это умеют... Потрясение было внезапным и столь значительным, что я замер от неожиданного открытия, которое раньше никогда не приходило мне на ум: покойники живут в своем, невидимом для нас, здравствующих, мире. Всё, происходящее в замкнутом пространстве некрополя, является невероятно значительным для их бытия. А тут вдруг такое! Границы здравого смысла напрочь отсутствовали. Вероятно, я заорал, и сжатая внутри пружина ужаса, резко распрямившись, вытолкнула меня в мир живых.
— Крыша у тебя поехала, или он впрямь живой оказался? — не выдержал напряжения Белошапка. Не обратив внимания на существенный (для формирования жанра повествования) вопрос, Калошин продолжил триллер:
— Очнулся я на диване в кабинете покойного администратора. С портрета на меня снова смотрели глаза Иосифа Львовича. Бывший хозяин, слегка поменяв интонацию взгляда, словно ободрял меня: «ничего страшного не произошло, я не осуждаю тебя и даже понимаю. А здорово я придумал с лотерейным билетом, да»? Я застонал и повернулся на другой бок.
В комнату вошла Елизавета Владимировна.
— Ну, как, герой, дела? Я всерьез опасалась за ваше здоровье: могильщики с трудом дотащили вас до входа и помогли посадить в такси.
Я молчал, не зная, что сказать в ответ.
— Вы что-то бормотали и постоянно пытались удрать от нас, — вдова облегченно вздохнула и достала из кармана халата злополучный лотерейный билет. — Завтра получим в сберкассе деньги, и... — она неопределенно развела руками, очевидно, имея в виду право каждого из нас распорядиться этой суммой по собственному усмотрению.
На следующий день мы действительно получили деньги и разделили их с Елизаветой Владимировной поровну. Новая «Двадцатьчетверка» стоила тогда пятнадцать тысяч рублей — деньги по тем временам немалые. Можно было, конечно, продать лотерейный билет подпольным цеховикам, которые подобным образом легализировали свой незаконно нажитый капитал и давали за выигрыш вдвое больше, но я уже ничего не хотел. Эмоциональное напряжение было столь велико, что я нуждался в экстренной, полноценной разрядке. Однако долго нервничать неинтеллигентно и даже глупо: вернувшись домой, я несколько дней отдыхал на Черном море, на сей раз, отдав предпочтение Геленджику. Девочки, шампанское, бильярд вскоре вернули мне утраченное психическое здоровье.