Когда землю покидают ангелы (на конкурс)

Вероника подсела к туалетному столику с тусклым зеркалом, доставшимся ей вместе с прочей ветхой и мебелью от прежних жильцов. 

Потом медленно достала из ящика пузырек с таблетками, высыпала их на ладонь и стремительно, словно боясь передумать, закинула всю горсть в рот, запив ее остывшим чаем. И только потом, обратившись к полуслепому зеркалу, начала медленно, локон за локоном, причесывать свои слегка вьющиеся каштановые волосы.

Вскоре взгляд ее затуманился, она потерла глаза, спина ее мягко ссутулилась… Веронике почудилось, что она медленно, медленно растворяется в пустоте, словно размазывает себя по бесконечной Вселенной. В голове сами собой сложились слова:

 

 

А у танцовщицы горело платье.

Она была золотая, как жар-птица.

И такая прекрасная,

Что солнце расплакалось

и взяло ее в небо

прямо с концерта…

 

1 глава

Обнуление счета

 

«Пардон, мадам, я вас продам. За фунт конфет, – сказал кадет».

 

И последняя попытка самоубийства не принесла ожидаемого результата, оставив во рту Вероники противный привкус и глупые перешептывания в прихожей.

«Ну, всё. Здравствуй, жизнь! Здравствуй, психушка!» — сокрушенно вздохнула она, собирая в пучок влажные волосы. «И главное — ведь ничего не докажешь! Глупо! Надо было вешаться. Дура! Всегда же знала — не действуют на меня медикаменты, ну ни капельки!» Она откинулась на подушки, с досады укусив себя за руку.

В комнате было темно, тогда как за дверью горел свет и кипела жизнь.

«Слетелось воронье на падаль!»

Почувствовав в прихожей какое-то новое движение, Ника закрыла глаза, притворяясь уснувшей, и тут же дверь отворилась, и кто-то легкою и, одновременно, крадущейся походкой скользнул в комнату. Ника напряглась, вслушиваясь в какофонию чужого присутствия, и тут только до нее дошло, что перешептывание за дверью прекратилось. Слышалось, как досужим звоном падали капли из крана в ванной, где ее заставляли пить и пить воду, пока она не начинала захлебываться. Человек молча возвышался над ней, терпеливо выжидая, когда несостоявшаяся самоубийца соблаговолит выдать себя, открыв глаза.

«Господи, да кто же это? Артур? Но его не должно быть в городе. Врач? Не похоже — этот бы в жизни не стал бы терять времени, выстаивая тут по стойке смирно. Но кто?» Ника чуть-чуть приоткрыла один глаз. Перед ней маячил угрюмый, неподвижный силуэт. Тусклый свет луны, проникающий в комнату через не зашторенное окно, не позволял как следует рассмотреть вошедшего, но она явственно видела руку, напряженно сжимающую нечто тонкое и слегка поблескивающее, точно стилет.

«О боже! Он же псих! Маньяк!» Ника внутренне сжалась, собирая остаток сил. Силуэт оставался неподвижным. Она сглотнула, боясь пошевелиться и выдать себя тем самым с головой. Противненький холодок побежал вдоль по позвоночнику. Ника мысленно прочла «Отче наш» и вновь взглянула из-под опущенных ресниц. «Нет!!!» Она чуть не подскочила на месте. В левой руке маньяка, прямо над ее животом, нависало нечто, имеющее сходство с увесистым кирпичом. Ника напряглась, борясь с желанием завопить что есть силы, позвать на помощь, отпихнуть бандита и броситься к двери.

— Ну, долго будем комедию ломать? А, Вероника Сергеевна? Я ведь вижу, что вы не спите.

От неожиданности Ника открыла глаза и рывком села на кровати.

— Вот и умница. А то мне некогда, — мужчина элегантно сбросил с кресла Никины вещи, удостоив внимания лишь виды видавший черный пояс (не каратистский, а с резиночками, для чулок), и сам уселся так, будто намеревался провести здесь остаток жизни. — Ну-с… приступим.

— Вы из милиции? — Ника зябко поежилась под влажным одеялом.

— Зачем же так сразу?! — раздраженно вспылил незнакомец. — Что я вам такого сделал? Смею спросить, что вы так меня обижаете? — выговаривая это, незваный гость противно гнусавил и размахивал в воздухе предполагаемым орудием убийства. Хотя, может, это оттого, что вы не видите моего лица? — Он пружинисто встал и, подойдя к стене, щелкнул выключателем. Свет стегнул Нику по глазам, но она силой воли приказала себе не жмуриться, вперив зрачки в пришельца.

Перед ней, нетерпеливо выстукивая каблуком незнакомый ритм, стоял высокий, достаточно элегантный мужчина лет тридцати-тридцати пяти, с тонкими и, казалось, даже слегка подкрученными усиками, роскошной, видимо только что уложенной шевелюрой а-ля Штраус и карими, удивительно яркими и выразительными глазами. Изящную фигуру незнакомца облегал коричневый костюм чуть-чуть темнее его каштановых волос. Ника отметила, что его рубашка была не по моде сделана из тончайшего крепдешина, с той драгоценной желтизной, которую обычно оставляет проносившееся мимо время. Галстук соединял в себе цвет костюма, глаз, волос и рубашки, поблескивая, в свою очередь, янтарной застежкой.

— Але-гоп! — гость шутовски раскланялся и начал жеманно поворачиваться то одним, то другим боком так, словно выступал перед публикой. В руках его находилась толстая красная книга, которую Ника приняла поначалу за кирпич, призванный размозжить ей голову, и блестящая длинная ручка, которая еще могла бы, с большой натяжкой, сыграть роль бандитского ножа.

— Ну что, похож я на регулировщика движения? — томно промурлыкал гость, отчего-то сделавшейся вдруг похожим на оперного Дона Жуана. Он продолжал самозабвенно вертеться и приплясывать на месте. — Похож или не похож?

— Не очень, — смущено призналась Ника.

— Но, меж тем, в какой-то мере я им и являюсь. Я обнаруживаю нужных мне людей и перераспределяю их силы и возможности. Но это уже философия. По сути дела, я рекламный агент. — Он вдруг перестал пританцовывать и, остановившись, выразительно посмотрел ей в глаза. — Надеюсь, вы не дрожите при одном упоминании о рекламе и не прогоните такого очаровательного мужчину как я?

— Мраморная плита с девизом: «Рекламных агентов просим не беспокоить ни-ког-да!», работающая так же по принципу мухобойки, еще у мастера, — в тон гостю пошутила Вероника. Агент определенно ей нравился, все неприятные мысли как рукой сняло. В присутствии этого вертлявого Дон Жуанчика, как она окрестила его раз и навсегда, Ника чувствовала себя необыкновенно легко. — Так что поторопитесь навязать мне ваше барахло, пока мои слуги не вооружились дубинками и дихлофосом, используемыми ими исключительно против вредных насекомых и не в меру навязчивых продавцов.

— О, это великолепно сударыня! Тем более, что я именно то, что вам надо, — расплылся в улыбке гость.

— Так вы предлагаете себя?! Ничего себе денек! Вы что же, зашли просто в открытую дверь и не поняли, что открыта она именно потому, что я неудачно пыталась отбиться от всего и рекламных вывертов в частности? Или вы специализируетесь на умирающих — типа предложения верной, то есть неоднократно используемой веревки, мыла, таблеток от жизни, белых тапочек, осинового кола, для близких и родственников счастливого покойничка, серебреной пули (антиквариат) или еще чего-нибудь столь же нужного? — Ника поежилась в мокрых простынях, пошарив рукой по полу, с отвращением подняла затоптанный халат, и тут же бросила его обратно.

— Дорогая моя! — На мгновение лицо агента сделалось серьезным. — Поверьте, что я отнюдь не случайный гость, мало того, меня и самого раздражает та фамильярность, с которой работают большинство торговых представителей. Кроме того, должен сразу же сказать, что я, не в пример многим, уважаю желание клиента покончить всяческие счеты с жизнью. Смерть, знаете ли, дело святое… М-да… — Он помолчал, вновь заняв полюбившееся кресло. — Но я считаю, что в некоторых, а тем более, в вашем случае, это событие можно слегка отсрочить. Вам ведь, уважаемая Вероника Сергеевна, не впервой приходила в голову эта светлая мысль.

— Светлая? — Ника с сомнением посмотрела на этого рассуждающего о жизни и смерти бизнесменчика с белыми нежными руками и ухоженными ногтями.

— Я считаю себя не в праве судить о нравственной стороне дела… Клиент всегда прав. — Он откинулся в кресле и озорно глянул на притихшую девушку. — Но вот вопрос: простите, ради чего? Во имя чего? Наконец, кому эта смерть принесет хоть каплю пользы? Я понимаю, человек страхуется на огромную сумму денег, после подстраивает себе несчастный случай. Это ясно — он хотя бы обеспечивает своих близких, благородное, в сущности, дело. А вы знаете, почем сейчас похоронить? У меня тут… — он похлопал по красному переплету, — все цены.

Ника отрицательно помотала головой и, поднявшись с постели, начала одеваться, отмечая про себя, что агенту отнюдь не безразлично, как она это делает.

— Дорогая моя! Милая! Я спрашиваю: ну неужели вы настолько не цените свою жизнь, чтобы расстаться с нею бесплатно, то есть не получив никакой компенсации от окружающих за то, что они сделали эту самую жизнь невыносимой? Наконец, лишив себя радости остаться в чьей-то памяти, как-то увековечив свое имя. Или…

— Короче, что вам надо? — Ника чувствовала, как истекают последние капельки терпения и вот уже холодный гнев с глухим ревом поднимается из самой глубины ее души.

— Мне? Позволю себе заметить — вам! Вы говорите — жизнь тускла и неинтересна. А что, если я предложу вам прожить за тридцать дней двадцать-двадцать пять разных жизней от миллионерши до Папы Римского? Снова познать любовь, муки творчества, радость победы, покорение вершин? Получить «Оскара» и медаль «Матери героини»?! А? Хотите спасти человеческую жизнь? Можно и несколько! Написать «Войну и мир», «Унесенные ветром» или еще что-нибудь в том же ключе? Хотите быть сегодня Золушкой, а завтра королевой? Перевозить контрабандой зеленых попугаев и наркотики? Хотите умереть от смеха и пережить всех своих врагов? А? Ну, не молчите?! Я дам вам самые яркие ощущения и все такое — решайтесь?! Сейчас или никогда?!

— Ну, что вы предлагаете?

— Взгляните. — Агент рассчитанным на эффект движением распахнул книгу. На первой странице крупным округлым шрифтом было выведено объявление:

«Фирме требуется шесть человек для испытания медицинских препаратов».

— О нет! — Ника с отвращением отстранилась. — Чтобы я после ваших лекарств коньки отбросила или стала дауном? Вот радость-то!

— Но, мадам! — Агент взял Нику под локоток и снова заглянул в глаза. — Вы сами решили, что эта жизнь вам не нужна. Никто вас не тянул глотать некачественные таблетки. Я же могу вас заверить, что:

а) Ваши близкие или тот, кого вы сами назовете наследником, получит кругленькую сумму.

б) Сразу говорю, скучать вам не придется: Речь идет о препаратах, на короткий срок изменяющих сознание человека, только и всего.

Скажем, утром вам вкалывают вакцину с информацией о том, что вы Софи Лорен. И целый день вы ходите, говорите, живете, одеваетесь как знаменитая актриса. Понимаете — люди, тем более богатые люди, как правило, мало изобретательны, мы же даем им возможность пожить денек совершено другим человеком. Закомплексованный отбросит скованность и сделается душой общества, трусливый — смелым, дурак — умным. Лет через десять центры, оказывающие подобные услуги, будут процветать во всех странах мира. Программа подготовки идет полным ходом, и вы вполне могли бы поучаствовать в ней.

— Звучит заманчиво, но…

— Все равно мир не меняется и недели через две вы, наверняка, повторите попытку, но только совершено бесплатно. Я же…

— Хо-ро-шо, — Ника произнесла это слово по слогам, как бы впечатывая его в суетящегося гостя. — Но вы должны дать мне клятву, что, если я сойду с ума, вы позаботитесь о том, чтобы я не жила.

— Ну, разумеется! Как вы могли такое о нас подумать! — Агент открыл нужную страницу и протянул новой клиентке похожую на нож ручку. — Вы умрете. Фирма гарантирует: через месяц, точнее тридцать дней. Обыкновенная передозировка. Но я обещаю, что это будет незабываемый месяц! А если, несмотря ни на что, вам удастся выжить, — он картинно развел руками, — тогда фирма выплатит вам в десять раз больше проставленной внизу суммы. А с таким капитальцем, может, и желание жить появится. А нет, то и уйти можно будет со вкусом. Короче подписывайте, такой шанс не всякому выпадает.

— Кровью?! — Ника потрогала действительно острый наконечник ручки. Вдруг ей захотелось покончить со всем этим разом, припомнился Артур с его вечными жалобами и обидами, суетящиеся рыбки, жадные цветы…

«Всё едино. Я не собираюсь больше жить, так почему же не уйти так? Пусть даже агент наврал половину, что же с того — конец ведь один». Она подняла на искусителя сухие, словно лишенные самой способности плакать глаза. В этот момент с улицы донесся скрип тормозов и истошный женский вопль: «Не надо!», залаяла собака. Одновременно со странным треском откупорились сразу же несколько окон, на лестнице застучали, зазвенели неровные чечетки шагов и тут же все стихло.

Ника тяжело нависала над нервно покусывающим длинный ноготь агентом. Словно мотылек, живьем приколотый к листу бумаги, мужчина извивался сейчас под пронзительным взглядом ярких зеленых глаз. В одну секунду ему вдруг сделалось неудобным находиться здесь, в этой комнате, рядом с этой жуткой женщиной… Кресло покрылось ухабами, и вылезшие пружины впились в его холеное тело, ладони вспотели, а по позвоночнику вверх поползли холодные мурашки. На голове слегка зашевелились густые волосы, будто сзади кто-то потрогал их мохнатой лапой, и несколько длинных волосков прилипли к вискам и потному лбу. Мужчина попытался снять щекочущий волос, но обкусанный ноготь царапнул веко, суетным движением опять и опять он хватал себя за лицо, не в силах оторвать взгляда от горящих глаз. Еще секунда, и к вящему ужасу, агент почувствовал, как что-то холодное и скользкое, подобно стеблю болотной травы, начало оплетать его ноги, ловко скользнув с мокрого пола под брючину. Свет померк и лишь немигающие угли глаз горели в ночи.

Ника вздохнула и, повернувшись к агенту спиной, выпустила его из своих невидимых когтей.

— Хорошо. Где подписать?

Мужчина поднялся на негнущихся ногах и, открыв книжку на нужной странице, подал ее с мешковатым поклоном. Ника развернулась к нему и, опустив голову так, чтобы длинные неприбранные волосы закрывали верхнюю часть лица, ссутулив плечи, быстро поставила подпись.

— Вы-ы… — впервые за годы работы голос перестал слушаться своего хозяина, — теперь вы должны составить завещание, чтобы мы знали, как следует распорядиться деньгами, — почти прошептал он, ненавидя себя за неуместную слабость.

— Когда я смогу получить деньги?

— Вы желаете наличкой?

— Да.

— В профилактории, куда вы приедете. — Наконец агент сумел взять себя в руки. — Мы должны быть уверены, что вы, извиняюсь, не сбежите со всей суммой. Вы получите деньги и тут же сможете переслать их почтой.

— Понятно.

— Если через тридцать дней вы не умрете, фирма выплатит вам в десять раз больше, как я уже говорил. Наш представитель заедет за вами завтра в двенадцать часов. Этого времени вам будет достаточно, для того чтобы собраться? Если нужно, он отвезет вас в юридическую консультацию и нотариат для оформления соответствующих бумаг.

— Что я должна брать с собой?

— Все необходимое вы получите на месте, но если хотите… заключенный с вами контракт не возбраняет наличие у пациентов личных вещей, книг, фотографий, одежды… — Он примирительно развел руками. — И не переживайте. Ваш выбор не хуже, а может быть, даже лучше любого другого. Скоро подобное времяпрепровождение будет доступно лишь очень богатым людям, тогда как вы… — Он осекся внезапно, напоровшись на еще один жуткий взгляд.

— Спасибо. Я вас не задерживаю, — сквозь зубы процедила Ника.

Новая волна ужаса лишила агента дара речи.

— …Вам еще что-то?!

— Не-ет!!! — Пятясь и мелко кланяясь, мужчина вышел из комнаты, как ему самому показалось, через закрытую дверь. Одним рывком он пересек прихожую и, выскочив на лестничную площадку, на счастье, успел ухватиться руками за железные перила и осесть на ступеньки. Не успей агент проделать этого, перелетевшее через перила, его тело уже валялось бы внизу в блестках битого стекла. По непонятной причине его бросало поочередно то в жар, то в холод, сердце выбивало дробь.

«Надо кончать с этой чертовой работой. Нет. Лучше уж просиживать штаны в конторе или попробовать возглавить бывшее Ольгино литературное агентство. Придумал же — романтика, грань смерти, острые ощущения, неудавшиеся самоубийства, женщины, способные на все…»

При мысли о женщинах его передернуло. От оставшейся за спиной квартиры, казалось, несло склепом. Опираясь одной рукой на перила, а другой словно придерживая разогнавшееся было сердце, агент побрел вниз, поздно заметив лежащую на ступеньках красную книгу с автографами самоубийц. Кряхтя, как старик (на самом деле Эрасту Павловичу едва минуло тридцать пять), он наклонился и, подняв увесистый том, поплелся к машине. Внизу ему сделалось совсем плохо, и не рассчитывая уже на собственные силы, агент, выйдя из колодезного двора, поймал тачку и отправился прямиком домой. Красная «девятка» осталась нести караул под Вероникиными окнами.

 

2 глава

Где тонко, там и рвется

 

«Наверное, с самого рождения или даже раньше — в недрах моей матери, я не хотела и боялась жить, — писала в своем дневнике Вероника Шелест. — В год это желание сделалось настолько невыносимым, что я начала задыхаться. Я представляла себе крошечных голубых рыбок, беззаботно мелькающих в живом аквариуме моего тела, потом их становилось все больше и больше… Я еще не умела считать, но по тому, как отчаянно сопротивлялось мое детское тело этому рыбьему нашествию, понимала, что конец мой близок.

Иногда я подолгу наблюдала за рыбами внутри себя. Они были похожи на красно-голубых неончиков — неуловимые как искры, вспыхивали рыбки в океане моего тела и тут же исчезали, не дав налюбоваться своей красотою. Но период рыб был не долгим, и вскоре его почти полностью сменили цветы — белые и красные. Длинные и гибкие стебли которых властно и печально проникали под кожу, чтобы путешествовать затем по кровеносным сосудам.

Самые незабываемые впечатления начались, когда мои питомцы придумали выпускать звездчатые, сочащиеся ядом иголки. Я то корчилась от боли, то впадала в прекрасное оцепенение, созерцая одной мне видимые ароматные лепестки.

Узнав о моих опытах, мама пришла в ужас и наняла команду врачей, призванных отравить всех рыб и выдрать с корнем орхидеи. А папа потом долго сидел в детской около кровати с решеткой, сжимая мою руку в своей теплой мягкой ладони, и умолял, умолял не умирать.

По тому, как он смотрел на меня, я поняла, что он видит цветы и, скорее всего, страшно гордится такими моими успехами. Во всяком случае, он подарил мне Библию с запахом типографской краски и ладана.

Потом я узнала, что он тоже пытался покончить с собой, но что-то ему вечно мешало».

 

Вероника отложила в сторону уже изрядно потрепанный дневник в синей клеенчатой обложке.

— Итак — всё. Жизнь как на ладони: живи — не хочу. — Правда, перелистывала она ее, в данном случае, шиворот навыворот — но так даже интереснее. Она взяла со стола свежий номер рекламной газеты и принялась заворачивать в нее дневник. С шорохом вылетел и упал на пол желтый листок: «ФИРМЕ ТРЕБУЕТСЯ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК ДЛЯ…»

Ника улыбнулась нежданному напоминанию. Силы начали оставлять ее, уступая место ленивым воспоминаниям, тысячу первым разом зазвучал в голове давно разученный монолог, нет — выстраданный стон, артиллерийское адажио внутренней войны.

«Не понимаю, как можно любить мужчину, который не в силах почувствовать и понять твой смертельно-превосходный танец?! Невыносимо: женщина летит по сцене с выпученными от ужаса глазами, еще бы — весь пол покрыт ржавыми пружинами, заставлен острыми лыжными палками, усыпан битым стеклом и окружен колючей проволокой вперемешку с оголенными проводами. Но она все равно летит…

На туфельках нет каблучков обратного хода…

 

Мой любимый работает стриптизером в женском клубе. Он одевается в хвосты и цепочки и заставляет весьма пожилых дам расстегивать их на себе. В этот момент у него комок в горле и гусиная кожа. Я знаю. А ночью он кричит и всегда боится, что в один из дней напутает и явится к вампиршам в чулках и бантиках, да с ярко накрашенными губами, как одевается, когда исполняет программу в гей-клубе.

Скоро он уйдет от меня, потому что нам ни за что не прожить на наши гонорары. Быт настолько тяжел, что делить его с кем-то противоестественно. И еще потому, что кто-то там у него завелся. Я видела, как он прятал стимуляторы в круглую жестяную коробку из-под печенья. Он глотает их пачками и закапывает капли в глаза, по его же признанию, чтобы не видеть.

Вероника свернулась калачиком в пустой постели и со всей силой сдавила пальцами правую грудь, словно желая выжать из нее остаток жизненных сил. Боль донеслась откуда-то издалека.

— Скоро конец, — подумала она, взглянув еще раз на портрет молодого человека с длинными, почти белыми волосами. — Но ты этому будешь только рад…

 

Подписывая проклятый договор, Ника думала, что мысли и недавние переживания уже не дадут ей забыться сном до самого отъезда, но силы внезапно оставили ее, едва только захлопнулась входная дверь и она осталась совсем одна. В этот момент, должно быть, как защита от воспоминаний о недавней глупости, ее сознание отключилось от реальности, странным образом перенеся Веронику в предыдущий день:

 

— Плохо одно — самоубийц у нас не жалуют, — рассуждала Ника, вертясь перед полуслепым зеркалом. — Найдется, конечно, пара-тройка романтически настроенных молодых людей, которые сочтут сей акт, по крайней мере, любопытным, но это не то…

Вдруг подумалось, что, возможно, куда как лучше было бы, если бы ее кто-то убил. «Можно даже было бы оставить следы отчаянной борьбы… сопротивлялась до последнего, но…»

Идея казалась соблазнительной — нанять киллера, расписать его действия, как мизансцену — и вперед! Ника задрожала, взяв с пианино фотографию Артура, стерла с нее пыль и, поцеловав в засаленные губы, поставила на место.

— От тебя, красавец мой, следует отказаться в первую очередь и не как-нибудь, а злобно, жестоко, с оскорблениями, чтобы и сунуться больше не смел.

Обидно. На Западе, когда женщина рожает, рядом с нею должен находиться муж, поддерживая ее и все такое, а я, я ведь не рожать, а умирать собралась, и совсем одна!

Но, с другой стороны, это лучше, чем делать из Артурчика молодого вдовца. Зачем ему?.. Нет, свой последний танец смерти я станцую соло.

Вероника взяла тряпку и начала чисто автоматически стирать пыль с египетской статуэтки. Поймала какой-то странный ритмик в стиле Тома Уэйтса и, подчиняясь ему, продолжила кружить по квартире, остановившись лишь над постелью — широким матрасом с четырьмя подушками, накрытыми сиреневой шелковой тканью — декорация к танцу «Семи покрывал».

«А если он не уйдет? Вдруг я буду недостаточно убедительной? — неожиданно подумалось ей. — Или он побоится потерять меня? Или решится пожертвовать новой связью? Да мало ли?..»

Воздух в комнате словно загустел и нависал теперь туманным пологом, конкурируя с тюлевыми занавесками на окнах. С тихим шепотом зашевелились цветы на обоях, извиваясь гибкими стеблями, потянулись они к танцовщице, желая задушить ее в своих холодных объятиях.

— Нет, не сейчас! Не здесь! — Ника резко встала. Цветы медленно и обиженно вернулись на свои места. Ника сунула ноги в туфли, запоздало вспоминая об отравленной игле из какого-то другого сна, слишком незначительной, чтобы справиться с ней, когда она в таком состоянии. Пожалуй, сейчас она с успехом выдержала бы целую игольницу или… Накинув на плечи плащ, она вылетела из комнаты.

Она нажала кнопку лифта и, не дожидаясь его пришествия, побежала вниз по ступенькам. Проскочив парочку лестничных площадок, Ника вдруг услышала свист разрезаемого воздуха и, заметив над головой мгновенный всполох, инстинктивно отступила к окну. Великолепное огромное стекло пролетело в метре от нее, со звоном расколовшись о металлические перила. На восьмом этаже запоздало завизжала женщина, словно только теперь заметившая пропажу.

«Бедные кошки!» — подумала Ника, созерцая стеклянные брызги на ступеньках. В парадняке жили сразу три кисы и один, весьма задрипанный, котик-гастролер (прозванный так за то, что поочередно обходил все подъезды девятиэтажки). Не желая лишний раз рисковать на этой скользкости, Ника отправилась на площадку дожидаться лифта.

— Итак, перво-наперво, наезжаю на Артура с претензиями, он быстренько ноги сделает. И хорошо, — рассуждала она про себя. — Ему же есть куда уйти. Мое дело слегка подтолкнуть, чтобы обратно не потянуло. А то со мной он погибнет совсем. Прошли времена Ромео и Джульетты. И, может быть, как раз сейчас мой милый, весь в цветах и блестках, трется об очередное обвислое тело, а сердце его замирает и падает, борясь с действием стимулятора.

Милый?! Никогда прежде я не называла его так. Что же произошло?

 

3 глава

Путь

 

На следующий день Ника уже сидела в серенькой «Волге» и ела мороженое «трубочку».

Представителей фирмы приехало двое, и один тут же полез проверять красную тачку, на которой, с утра пораньше, отлеживались сразу три дворовые кошки. Не обнаружив никаких повреждений, он только руками развел, — мистика… Эраст ведь ясно сказал, что колымага не завелась, а сейчас все о’кей. Не раздумывая, он отогнал машину в сторону ближайшей мастерской.

Выйдя из нотариальной конторы, где она написала завещание в пользу Артура Лациса, и все еще внутренне содрогаясь при одной мысли, что в этот-то раз все происходит как нельзя более серьезно, Вероника попросила довести ее до Таврического сада, где ждал Артур.

Попрощались они, однако, как-то не так, суетно, то и дело поглядывая на часы. На Суворовском ждала машина с водителем. И, хотя договорились они на целый час свидания, Ника выдержала от силы тридцать пять минут, сорвавшись со скамеечки под раскидистой сиренью так стремительно, словно от этого зависела ее жизнь, а не наоборот.

Артур почему-то тоже волновался, путаясь и заикаясь, он говорил что-то о московском проекте, о приглашении сняться в пилотном выпуске тележурнала. На фоне сирени он выглядел каким-то болезненно-бледным и хрупким. Ника слушала, думая о своем, невпопад задавая вопросы…

«Продался, продался, продался!.. — гвоздилось в голове. — Вот дурак-то поторопился? Я умру — квартира ему достанется!» О своих планах Вероника наплела, что собирается работать в каком-то шоу. Разговор не клеился. Прощаясь, она заметила, что левое запястье Артура туго перевязано чистеньким бинтиком.

— Неудачно перекувырнулся, — виновато улыбнулся он. — То есть, — Артур помотал головой, — поцарапался…

— Береги себя, — попросила Ника. Они поцеловались.

Когда она садилась в «Волгу», проклиная себя, на чем свет стоит, за нерешительность, трусость и неспособность оказать сопротивление, отказаться, заявить о своих правах, все равно деньги она пока не получила… мимо них проехала иномарка с открытым верхом, на заднем сидении которой сидел Артур, его длинные, почти что белые волосы красиво развевались на ветру.

 

Всю дорогу она напряженно молчала, беспрестанно повторяя про себя, что ничего уже нельзя изменить и что она сама этого хотела. Но вместо покоя и уверенности, где-то глубоко внутри нее поднимался отчаянным вихрем крик: «Не хочу!»

За окнами мелькали, плавно поворачиваясь, словно демонстрируя каждую свою изящную ветку березки, зеленели пухлые шары ив. Машина давно миновала черту города, и ожидание сделалось еще тоскливее. Садики, полные цветов и похожих на могилки детей ровных грядок, крохотное озерцо с деревянным мостиком, точно таким, с которого Ника и ее двоюродный брат, будучи детьми, ловили темных блестящих головастиков. Хорошенький оранжевый домик, весь в белых резных кружавчиках и с целым панно дикого винограда…

«Хочу туда, туда… спрятаться, скрыться… в пряничном домике, потеряться совсем, навсегда…»

Вероника с жалостью проводила глазами убегающий от нее поселок и посмотрела на водителя. Молодой — лет двадцати пяти, с каштановыми прямыми, зализанными назад волосами. В стареньком, но еще вполне приличном пиджаке в крупную, нестерпимо яркую клетку, с заплатами на локтях, с золотым паркером в нагрудном кармане, и тонированных пляжных очках в белой оправе. На первый взгляд он не отличался богатырским сложением, но выглядел вполне здоровым и где-то даже по-своему привлекательным, как может быть привлекателен какой-то невиданный куст чертополоха, этакий деревенский полудурок, почему-то косящий под мафиози.

«Нет, с таким я не справлюсь. Будь на его месте тот вчерашний… и то вряд ли», — раздумывала Ника. Перехватив ее взгляд, клетчатый улыбнулся и, выразительно посмотрев на девушку поверх очков, положил руку ей на колено. Магнитофон ни с того ни с сего разразился: «Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо? М