И фрикадельки

Первые лучи солнца пробивались сквозь края задернутой шторы. Похожие на щупальца, они робко ощупывали стену возле окна, словно их хозяин не был уверен, нужно ему именно сюда или лучше убраться восвояси пока чего не вышло.

Пахло вареной брокколи.

— Только не перевари, родная, — Саймон Купер повернулся на спину и натянул простыню на голову, — Мы ведь не хотим, чтобы нежные соцветия превратились в кашу? Пусть останутся альденте. Хрустко, свежо. Витаминно! Твою мать, Люси, когда же ты уймешься?

Ответа не последовало — Люси тут не было уже тринадцать месяцев. Запах не поднимался с кухни, как можно было бы ожидать, он просто висел в комнате.

— Почему всегда брокколи? Почему, например, не миндальный пирог?

В обычные дни он ее и не вспоминал — голова была занята более насущными вопросами, но в такие утра только и оставалось, что вопрошать в никуда. Сквозь простыню запах капусты почти не ощущался. Лучше было бы конечно заткнуться, собраться с мыслями и силами, но от страха он всегда становился говорлив, словно беду, или, в его случае, стихию, можно было отвести, заболтав ее до смерти.

— Какое сегодня число? Не рановато в этом месяце, Люси?

Тугодумом Саймон не был. В школе, а потом и в университете выезжал на том, что соображал быстрее всех своих сверстников, а тут только через несколько месяцев понял, что творящаяся чертовщина привязана не к лунному, а совсем другому циклу. Он завел календарь — скачал специальное приложение, чтобы отмечать в нем. Приложение, как ему и полагалось, само высчитывало следующую дату, учитывая флуктуации (пара дней туда, пара дней сюда), и заботливо присылало уведомления заранее. Почему-то отключить их не получалось. Саймон даже писал разработчикам, но те или не поняли его, или сами не знали, как у них все работает. Возможно, такая привязка была просто совпадением. Единственное, в чем он был уверен, запахло брокколи — значит, это случится сегодня.

Под крышей что-то загудело. Дом был совсем новый, еще двух лет не прошло, как Саймон выкупил его за полцены у застройщика. Что-то всплыло в ходе строительства: то ли геодезисты ошиблись с оценкой местности и не учли положение грунтовых вод, то ли экологическая служба пропустила неистребимый японский спорыш, способный разломать любую кладку, но компания быстро свернула работы, и вместо новенького жилого района, в чистом поле оказался один-одинёшенек двухэтажный малыш, отделенный от трассы М4 широким пролеском.

Дом действительно был мал. На первом этаже находились тесная гостиная размером с песочницу, совмещенная с кухней столовая и туалет, на втором — две крошечные спальни и ванная комната. Саймону хватало. Жил он один, семью заводить не собирался, с друзьями встречался в пабах. В гости к нему приходили барсуки, ежи и олени. Однажды забрел задумчивый кабан — повалил хлипкий заборчик, взрыл только что уложенный газон и нагадил в помятые им настурции.

— Я как долбанная Белоснежка, — делился Саймон с Люси в тот вечер, когда вез ее к себе.

Она смеялась и говорила, что загляни кабан к ней, она бы поселила его во дворе и назвала Брюсом, как толстого ее начальника.

Заскрипела лестница. В доме все время что-нибудь скрипело, трещало и ухало — все еще усаживались стены, высыхала штукатурка и деревянные балки, но этот звук отличался от обычных. Не скрип, а скорее хруст, словно лестница хотела вытянуть марши, чтобы немного размять суставы.

Начиналось.

Саймон откинул простыню, нехотя поднялся и прошел в ванную. Он открыл кран, внизу зашумело и щелкнуло — зажегся газ. Если бойлер еще работает, значит время на душ точно есть. Покрытые каменной мозаикой стены зарябили от стекающей по ним воды и от неощущаемой пока дрожи.

— @баная ты Люси.

Это было не совсем правдой. Всё, что они успели тогда, это короткий минет. Люси сама отвела его в туалет на втором этаже ночного клуба. Она заперла дверь, расстегнула ремень на его джинсах и до того, как он успел спросить, точно ли она совершеннолетняя, опустилась на колени. Пухлые губы, жаркое дыхание. Люси показала ему небо в алмазах. Он кончил так быстро и так сильно, что еще пару минут плавал где-то в невесомости, пока под зажмуренными веками взрывались сверхновые.

— Хорошее начало, — сказала она после, глядя на него снизу вверх. Радужки ее глаз переливались золотым.

Потом они снова пили в баре, она разноцветные коктейли, он неразбавленный виски. Люси что-то рассказывала ему. За грохотом музыки и гулом голосов слов было не разобрать, и он просто смотрел на нее. Выбеленные, коротко остриженные волосы, густо подведенные глаза, румянец на щеках, вспухшие губы, острый подбородок, рубашка в красную и белую клетку. Джинсовая юбка такая короткая, что видны трусики. Саймон нестерпимо желал запустить в них руку. Он сделал это в машине. Одной рукой держал руль, другой шарил ей между ног — Люси раздвинула их с пленительной непосредственностью.

Саймон ожидал нащупать выбритый лобок, но в ее трусах оказался целый куст или стог. Он даже протрезвел на мгновение от неожиданности. Не то что бы он был против или имел какие-то предрассудки. В конце концов, на ощупь это было даже приятно, будто гладишь какого-то зверя, просто наверное уже отвык. Шутку «бабушка-бабушка, почему у тебя в промежности так много шерсти?» Саймон оставил при себе, и возможно, зря.

Вода в душе кончилась еще до того, как он успел смыть шампунь. В трубах заклокотало, шланг задергался, как змея в припадке и зашипел.

— Понял, не дурак, — Саймон вышел из ванной комнаты, вытираясь на ходу жестким полотенцем. В спальне взял из шкафа чистую футболку, белье и джинсы — встречать неминуемое голым задом он не собирался.

Затрещало окно. Пластиковые рамы выгнулись, в левой части влево, в правой — вправо, словно пластик размяк на жаре и стал жевательной резинкой. Оба стекла, внутреннее и наружное пошли паутиной по всей поверхности, но куски не осыпались. Они тянулись вслед за откосами тонкими, прозрачными леденцами. С дверным косяком происходило то же самое, он растягивался по горизонтали, растягивалась за ним резиново дверь. Круглая ручка набухла гигантской ртутной каплей. Он отражался в ней пузатым инопланетянином с длинным носом и перекошенной головой.

Выкрашенные бежевой краской стены пока еще сохраняли истинные размеры, но по ним уже пробегала рябь, как до этого в душевой. Пахло вареной брокколи.

Чем тогда пахло от Люси он не помнил. Чем-то сладким, лесными ягодами, может, или кровью. Как животное, он нюхал ее шею, нежное место за ушком — казалось, что весь аромат сконцентрирован именно там, покусывал — легонько совсем, чтобы не сделать больно.

— Дай лучше я, — она высвободилась, встала на цыпочки и обвила его шею руками.

Голова закружилась, его повело — два последних виски точно были лишними, в теплом доме его совсем развезло. Он бы упал, если бы Люси не прислонила его спиной к дверному косяку. Теперь от нее пахло больше кровью, чем ягодами. Саймон закрыл глаза одновременно в странном изнеможении и предвкушении. Сначала ничего не происходило. Люси просто стояла, прижавшись к нему, гладила прямо через рубашку его плечи, глубоко вдыхала, словно хотела уловить его запах.

Потом что-то изменилось. Люси будто начала расти в его руках. Вот она еще уткнувшаяся в него носом на уровне третьей пуговицы, а вот уже сладкое, жаркое дыхание обдает его лицо, острый язык быстро скользит по щеке и вниз по шее. Он попытался разлепить веки, но не смог. Возле уха что-то клацнуло или лязгнуло, ноги подкосились, и Саймон рухнул. Последнее, что он слышал, прежде, чем пьяно отрубиться — душераздирающий визг, переходящий в леденящий, как изображают в фильмах ужасов, вой.

Он пришел в себя только утром. Проснулся от жуткого холода, но не в спальне, а почему-то в палисаднике, в мокрых, от божьей, как он надеялся, росы штанах, лежа лицом в снова помятых настурциях.

В доме был полный порядок. Ничто не указывало на то, что в него приезжала Люси. Распахнутой входную дверь он скорее всего оставил сам, когда зачем-то отправился в палисадник. Может, хотел выследить кабана, чтобы начистить ему пятак за взрытый газон и попорченные цветы? Глубокие царапины на внутренней стороне косяка рядом с прибитым серебряным распятием, подаренным кем-то на новоселье, он не заметил.

Стены задрожали. Под покрытыми толстым ковролином полами что-то гудело. Дом стал похож на проверяющий двигатели самолет: сейчас раскрутятся турбины, и начнется увлекательный полет. Не прямо сейчас — Саймон знал это по опыту.

Люси он не искал. Мало ли кто отсасывал ему в ночном клубе. Да он вообще забыл про нее, и когда через четыре недели в доме ни с того, ни с сего запахло вареной брокколи, даже и не вспомнил. Слишком был занят. Сначала ревизией еды в холодильнике и кухонных шкафчиках — думал, что-то залежалось и протухло. Потом созерцанием того, во что превращается его дом.

Про созерцание он, конечно, лукавил. В самый первый раз он просто сбежал в поле и оттуда уже с ужасом смотрел, как растягиваются, изменяясь, не только стены и крыша, но и вся окружающая действительность, словно мультипликатор этой реальности вдруг передумал и решил внести правки в последний момент.

Никаких фотошопных замен объекта, никаких взмахов волшебной палочкой, его маленький дом, его одинокий двухэтажный малыш ужасно страдал, обращаясь. Он трещал, скрипел, выл всем собой, пока ему выкручивало и ломало балки, вытягивало медные жилы проводов, сносило — буквально, крышу. Саймон рыдал вместе с ним.
А потом хохотал, как безумный, увидев окончательную метаморфозу.

Он смеялся в голос, когда ходил по огромным помещениям, в которых теперь пахло не вареной брокколи, а сваренным кофе, восковыми свечами, новыми пододеяльниками и фрикадельками. Он ржал лошадью, гоготал гусем, щипал себя за руки, дергал за волосы, чтобы проснуться и оказаться в собственной спальне, а не посреди магазина Икея.

После события шли, как по учебнику.

Сначала он все отрицал. Ровно через сутки, когда его дом принял обратно привычный облик, Саймон первым делом позвонил врачу общей практики, и срывающимся голосом попросил назначить прием, да побыстрее, потому что он, скорее всего, умирает от рака мозга.

Доктор его паники не разделил. Послушал сердце и легкие, проверил рефлексы и порекомендовал пить больше воды.

— А как же мои галлюцинации? Зрительные, обонятельные, осязательные? — бушевал он, — Я перетрогал руками там всё!

— У вас просто переутомление, — мягко заверил его доктор, — Если такие состояния будут беспокоить еще, попробуйте немного снизить употребление алкоголя и психоактивных веществ. Запишитесь ко мне на прием, скажем, через три месяца, хорошо?

Саймон, конечно, не стал. В следующем месяце, когда дом обратился снова, он просто громил все, что попадалось под руку. Брал стопку табуретов Мариус и кидал их один за другим в полки со стаканами и тарелками, вазами и подсвечниками. Переходил в кафе и продолжал сносить посуду и прилавки там. Грохот стоял страшный, но бояться было некого — во всем магазине не было ни души. Устав до изнеможения, он валялся на кроватях и орал в потолок проклятия — Икее, Швеции, шведскому королю, Терезе Мэй, брекзитерам, веганам, коровам, которые пропердели уже не одну дыру в озоновой слое и, разумеется, Люси.

Он вспомнил о ней, когда играл в психбольной футбол мягкими игрушками в детском отделе. На толстых, румяных, похожих на американского фермера, плюшевых волках были точно такие же рубашки, как в ту ночь на ней — в красную и белую клетку.

Имя волкам было Люфсиг. Сложно было не сложить эти два и два. Нетрезвая Люси просто промахнулась, когда он свалился без чувств к ее ногам. Досталось не его шее, а деревянному косяку и серебряному распятию.

Саймон мало что знал об оборотнях. Нет, он читал что-то там в интернете про них, но ни в википедии, ни на других тематических сайтах не было сказано, может ли крышесносно отсасывающая в туалете ночного клуба девица обратиться потом в плюшевого американского фермера-волка. И если может, то кто тогда в свою очередь укусил ее? Официант из икейского кафетерия? Сборщик мебели серии Хемнэс?

— Бабушка-бабушка! — вопил истерически Саймон, срывая белые панталоны с прилагающихся волкам тряпочных кукол, — Почему у тебя такая шерстяная промежность?!

К пятому или шестому разу он начал торговаться.

— Люси, родная, — говорил он ласково в никуда, — Где мне тебя найти, чтобы ты пришла и выкусила все обратно, мать твою дери?

Потом просто пересиживал эти дни в подвале. Брал с собой бутылку виски, пачку шоколадного печенья, старый отцовский радиоприемник, который не работал уже лет пятнадцать и напивался в хлам.

Что кто-то увидит его самопальную Икею, он не боялся. За все время к нему только один раз забрела какая-то наркоманская парочка. Ему пришлось обслужить их. Длинноволосая, прибалдоханная на вид молодая женщина купила металлическое ведерко, тканый коврик и пластиковую драцену, ее спутник взял в кафетерии четыре порции лосося с вареной броколли.

Дом трещал, скрипел, выл всем собой. Но сегодня Саймон не собирался ни отрицать, ни гневаться, ни упиваться виски. Он хорошо знал, что ему следовало делать. На сей раз он поступит как мужчина. Нужно было только добраться до кухни.

Стены в спальне совсем расползлись. Они раздувались на ветру, как огромные бежевые паруса. Дверь еще не расщепилась на атомы, но истончилась так, что древесные волокна колыхались длинными водорослями, создавая впечатление портала в другой мир. Саймон прошел через него. Ему пришлось приложить усилие — старая реальность все еще сопротивлялась, новая не поддавалась. Лестницы больше не было. Вниз вела серая полоса — это ступени выпрямились под ковролином, натянули его мостом, висящим между вторым этажом и первым. Саймон сделал шаг. Ковролин пружинил под ногами, но вес держал. Тем не менее, пройти вперед оказалось невозможно — как бы Саймон ни передвигал ногами, он, как Алиса, оставался на одном месте.

— Что за чертовщина, Люси? — он потряс кулаком, — Чуешь, что на этот раз будет по-моему, и решила помешать мне? Я тебе покажу, шлюха! Я до тебя доберусь!

Он бежал по серой дорожке изо всех сил, двигал локтями, как камерунский бегун, отталкивался ими от ставшего упругим, словно магазинное желе, воздуха. Пот тек по лбу и по щекам, щипал глаза. Саймон не останавливался, он видел что медленно, очень медленно, дюйм за дюймом, расстояние сокращается. Еще немного и он будет у цели.

В кухне был полный разгром, будто кто-то взял гигантский миксер и прошелся им от стены до стены: от стола и шести стульев остались одни щепки, шкафчики со всем содержимым раскрошены в труху, газовую плиту скрутило, как фантик от конфеты. Холодильник вообще вышвырнуло в окно. Он выломил рамы, часть стены, перелетел через весь палисадник и валялся теперь в поле. Верхняя его дверца громко хлопала на ветру.

Саймон рванул к нему. На улице бежать было уже легче. Скользя по жирной, глинистой земле, он добрался до холодильника, поймал и прижал крепко дверь — то, что он искал, очень важная информация, должно было отыскаться на ней. И он не ошибся. Это действительно было там, пряталось под налипшими друг на друга магнитами. Саймон отлеплял их по одному.

— Люси! — кричал он, — Долбанная ты тварь, Люси!

Ветер разносил его слова по полю.

Он отодрал последние два магнита, одной рукой взял листочек, который они держали, второй вытер от слез и пота глаза, чтобы можно было разобрать строчки.

На вырваной из блокнота странице его же почерком было написано в столбик:
— овощечистка
— салфетки
— нож для пиццы
— кухонные полотенца
— туалетный ёршик
— липкий рулон для одежды

Раздался страшный грохот, словно рядом пролетел сверхзвуковой самолет, закачалась земля. Саймон еле устоял на ногах. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что за его спиной в очередной, тринадцатый раз выросла Икея.

— И фрикадельки, — торжественно напомнил он себе, — И фрикадельки!