ЛЮДОЕД

В «лихие 90» он был одним из самых уважаемых «криминальных авторитетов» Москвы, и его «погоняло» — «Джонсон» (я сознательно его изменил, чтоб не было возможности опознать), гремело по всей Москве, наводя ужас и панику на всех «кооператоров» и прочих «нуворишей», коих расплодила горбачёвская «перестройка». Мы познакомились совершенно случайно: проживали в одной гостинице, как-то утром сцепились в буфете в очереди за опохмелкой, но разобрались «по уму», потом это дело «обмыли» и неожиданно резко сдружились. Сейчас, к сожалению, его уже нет в живых: люди его «профессии» редко живут долго, вот и его киллер смог застать врасплох...

У меня есть несколько рассказов про него, все они, кроме этого, «18+», ибо я не хотел менять его живую речь, только в этом заставил себя сдержаться и сменить всю «ненормативную» лексику на «литературную». То, что «многабукафф» — не отрицаю, но сократить не смог. Если хватит терпения — дочитайте, история довольно забавная.

ЛЮДОЕД
Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Противоположности притягиваются, это доказано наукой, а судьба никогда не ошибается, и она выбрала самое подходящее место для их встречи, а именно — спецкомендатуру, куда прибывали на «химию» мелкие правонарушители и условно — досрочно освобождённые злодеи, чтоб доблестным трудом искупить старые грехи.
Джонсон был крупнотел. Несмотря на огромное пузо, двигался вальяжной «борцовской» походкой и почти всегда бывал облачён в шикарные спортивные костюмы с буквами «СССР» в области лопаток и обут в белоснежные кроссовки. Лицо имел мясистое, близко посаженные глаза, взъерошенные волосы, усы, нос картошкой и — шрамы! На щеках, на руках, даже на шее виднелись множественные следы от ножевых порезов. Позже, когда парились мы с ним в сауне, я увидел, что и торс его тоже изрезан и исколот: впоследствии выяснилось, что даже по кавказским критериям Джонсон считался человеком очень вспыльчивым, но и оппоненты попадались ему, видимо, тоже не шибко покладистые. К спорту он имел отношение такое же, как я к хореографии, но Кавказ всегда славился своими борцами, и роскошные костюмы явно были пожалованы ему кем-то из чемпионов. «Откинулся» он с «усиленки», срок мотал за нанесение тяжких телесных: просверлил в борзом баклане лишнюю дырочку, природой не предусмотренную. «Уважаемые» потянули за него мазу, получил он минимальный срок и вскоре соскочил на УДО.
Кривой же чалился на общем режиме за мошенничество. Кидалой был таким крученым, что сумел охмурить даже суровых советских судей и отделаться мизерным сроком за большой грех. Был он малоросл, худ, сутул и носат. Носат — мягко сказано: если нос Сирано де Бержерака был виден ещё за полчаса до того, как появлялся он сам, то шнобель Кривого опережал хозяина часа на полтора, а торчащие из ноздрей волосы делали его похожим на крыс из грузинских мультиков. Главными чертами его были алчность, лживость и неукротимая тяга к любым жидкостям, содержащим алкоголь.
В «общаге» определили их в одну комнату с подслеповатым окном, оборванными обоями, шаткими столом и табуретами, скрипучими кроватями и полчищами необузданных клопов. Трудиться же им предстояло на заводе, находящемся километрах в двух.
Директор завода хорошо знал Джонсона и выделил ему грузовичок, решив, что личности такого масштаба негоже ходить пешком, и Жорик на этой колымаге ездил по утрам на завод, где спал в выделенной лично ему подсобке до обеда, а после трапезы шпилил с завскладом в секу и буру, экспроприируя у того нетрудовые доходы и ехал обратно в общагу. Кривой, естественно, был его постоянным пассажиром.
Путь от общаги до завода пролегал по жилому массиву, застроенному пятиэтажками. Как-то возле подъезда одной из них появилась прислонённая к стене крышка гроба, символизирующая наличие в доме покойника. Явление, в принципе, обыденное, но когда она не исчезла на седьмой день, Кривой насторожился.
— Жорик, видишь гроб? Неделю уже стоит,— проговорил он.
— Чем-то мешает тебе? — усмехнулся Джонсон.
— Нет, просто интересно стало. Тормозни, схожу разнюхаю, — предложил Кривой.
— Оно тебе надо? Не суй нос куда не просили,- посоветовал Джонсон и прибавил газу.
Но следующим утром, увидев, что крышка всё ещё на месте, отпустил — таки Кривого в разведку.
Безошибочно угадав нужную квартиру по распахнутой настежь входной двери, Кривой вошёл в комнату и узрел в центре её стол, на нём — гроб, а в гробу — индифферентно лежащую сухонькую бабульку. Сидящая рядом на стуле её товарка горестно поведала, что покойница преставилась ещё дней 10 назад и уже начала немного пованивать, а похоронить нет возможности, ибо родни у неё нет, а собес, хоть и выделил на скорбный ритуал целых 60 рублей, транспорт для последнего вояжа так и не предоставил, и добавила, что отдаст в придачу к казённым деньгам ещё и трёхлитровую банку самогона лично от себя тому, кто доставит покойницу до кладбища, где заждались её уже выкопанная яма и суровые могильщики.
Перспектива срубить на халяву деньги, да ещё с таким бонусом, как 3 литра «сэма», ввергла Кривого в поросячий восторг: с истошным визгом — «Я сейчас вернусь», он рванул обратно к машине, в которой покуривал ожидающий новостей Джонсон, сбивчиво доложил обстановку, красочно обрисовал открывающиеся перспективы и предложил:
— Жорик, давай отвезём, а?
— Ты, чё, гонишь, фуцан?! — свирепо прорычал Джонсон, — я тебе кто, катафалочник, что ли, — и врезав локтем Кривому под дых, потянулся рукой к ключу зажигания.
Но нелегко было заставить Кривого отказаться от такой грандиозной халявы! Ушлый фармазон знал, что Джонсон так же благороден, как ленив, даже больше, и решил зайти с другой стороны: вцепившись ему в руку, и не дав завести мотор, он горячечно зачастил:
— Жорик, секунду! Подожди, выслушай меня!
— Пошёл на хрен! — пророкотал пытающийся освободить руку Джонсон, но из цепкого захвата почуявшего добычу стервятника вырваться не смог.
— Вспомни, сколько за жизнь мы греха на души свои взяли,- надрывно простонал Кривой.
— Ну, и чего? — наивно поинтересовался Джонсон.
— А то, что такого шанса больше не будет! Сейчас мы можем совершить Богоугодное дело, и оно зачтётся нам на том свете, — торжественно изрёк коварный аферист.
— Думаешь? — недоверчиво протянул Жора.
— Отвечаю! — хлопнул приятеля по плечу Кривой и скомандовал, — Пошли за бабулькой!
Джонсон посидел ещё, вспоминая свои грехи и оценивая возможность так легко от них отмазаться, потом с кряхтеньем стал выбираться из тесной кабинки.
Вдвоём они ухитрились как-то втиснуть гроб с покойницей в кузов, сердобольная соседка честно отдала Кривому деньги с самогоном, осенила крестным знамением, и отправилась бабуля в свой последний путь...
Ехали долго. Джонсон на нервах курил одну за другой, Кривой же, грызя ногти, сосредоточенно молчал, явно обдумывая нечто грандиозное, и вдруг властно приказал:
— Стой!
— Что такое?- недоуменно осведомился рефлекторно вдаривший по тормозам Жорик.
— Не туда едем, — загадочно проговорил Кривой.
— Как — не туда?— изумился Джонсон, — на светофоре свернём налево, и вот оно, кладбище.
— Не надо на кладбище, езжай направо, — сурово потребовал Кривой.
— Куда — направо? — спросил Жора.
— К мединституту, — последовал краткий ответ.
— Думаешь, откачают? — расхохотался Джонсон и добавил беззлобно, — придурок лагерный.
— Нет, не думаю — твёрдо ответил Кривой, — но хоронить её не надо.
— Как это — не надо? А что с ней делать? — растеряно проговорил Джонсон.
— Продать! — последовал жёсткий ответ.
Джонсон долго вглядывался в крысиную рожу подельника, потом спросил заикаясь:
— К... как это — п... продать?
— Элементарно! — воскликнул Кривой,- отвезти в мединститут и продать!
— А похоронить? — беспомощно пролепетал Жора.
— Подумай: что с ней будет, если похоронить? — строго спросил Кривой.
— Ну, как — что? Похоронится, наверно, — логично рассудил Жора.
— Её съедят черви. Они всех едят, — Кривой был непреклонен, — Так?
— Так, — покорно кивнул Жорик.
— И какой же, спрашивается, с этого нам понт? А вот если продадим, то, во — первых, бабло нехилое подымем, а во — вторых людям послужим! — подмигнул Кривой
— Как послужим? — никак не мог понять Джонсон.
— Её там заспиртуют и начнут резать, — покровительственно пояснил Кривой, — ну, тренироваться, типа, руку набивать, чтоб на живых людях косяков не упороть и жмуров не наделать. Вникаешь, как мы послужим человечеству?
В сумбурной биографии Джонсона бывало всякое, но служить человечеству ещё не доводилось. Видимо, перспектива эта показалась ему настолько заманчивой, что недолго ещё поразмышляв, он вздохнул, завёл движок и поехал направо...
Сидя в кабине он безучастно наблюдал за суетой, возникшей во дворе мединститута с их приездом. Кривой резво забежал в здание, вскоре выскочил оттуда в сопровождении группы людей в белых халатах, они залезли в кузов, погалдели там недолго и вернулись в здание, потом появились люди в синих халатах, они взяли гроб и отнесли его в здание, но вскоре снова вынесли и вернули обратно в кузов.
«Может, оно и к лучшему, ну, и хрен с ней, с наукой этой, отвезём, похороним по — христиански», — подумал Жора, но в этот момент в кабину запрыгнул Кривой, и по его сияющей роже Джонсон догадался, что где — то что — то понял не так.
— Двести восемьдесят! — торжественно провозгласил Кривой, потрясая над головой объёмистым бумажным пакетом.
— Чего — двести восемьдесят? — не понял Жора.
— Рублей! А это — акт приёмки! — радостно ответил Кривой,- плюс ещё шестьдесят и самогон! Дорогая оказалась бабулька, а ведь при жизни и гроша не стоила,- добавил он с мерзким хихиканьем, и хлопнув Жору по плечу, шутливо приказал, — Вперёд, мой верный рулевой!
— Куда — вперёд? — Джонсон соображал туго.
— На кладбище, бабулю хоронить, — подмигнул Кривой, он был необычно жизнерадостен.
— Как — хоронить? Где она! — взревел Жорик: недоумение разбудило долго дремавшую в нём агрессию, и жизнь омерзительно скалящегося Кривого повисла на волоске.
Фармазон был чутьист: наслышанный о прошлых подвигах Джонсона, он мгновенно осознал, что может не успеть насладиться плодами сегодняшнего блестящего «кидка».
— В мединституте. Но нам надо срочно похоронить гроб, — быстро, но спокойно ответил он.
— Зачем хоронить, если он пуст? Что за зехера мутные? — удивился Джонсон.
— Ви таки хотите хипиша, Жора? Оно вам надо? — пропел с одесским прононсом Кривой и добавил, резко посерьёзнев,- так надо, Джонсон, так — надо. Представь: та старая жаба, что дала нам самогон, решит принести подруге букетик ландышей, которые та любила нюхать ещё когда коптила небо. И, что она увидит? Яму, пустую яму! Она поканает к прокурору и потребует срочно вернуть подругу на законное место, пока ландыши не увяли! А если вместо ямы увидит холмик, то оставит на нём свой вонючий веник, пожалуется на свой ревматизм, новую цену за электричество и похиляет домой о своей душонке заботиться, ибо и сама на этом свете зажилась. А нам с тобой хипиш нужен, как зайцу триппер: на «химии» по — любасу же лучше, чем на зоне, правда? Поэтому, давай нарисуем на рожах скорбные лица, зароем ящик, как положено, ты двинешь речугу, я уроню слезу, хрюкнем, не чокаясь, самогона с землекопами, и — вперёд, к цыганам!!! Э- ге -гей! Ай—нэ—нэ-нэ-нэ!!!
Джонсон промолчал. Он сам не заметил, как уродливый, но шустрый и коварный подонок стал верховодить им, и, не мудрствуя лукаво, безвольно поплыл по течению...
На кладбище всё прошло так, как Кривой предсказывал: немногословные мужчины на растрёпанных пеньковых канатах опустили гроб в яму, оперативно её засыпали, придали возникшему на её месте скорбному холмику соответствующую форму, выпили самогона со «скорбящими родственниками», приняли, как должное, из рук Кривого стопку купюр, при этом ни одна жилка на их грубых и обветренных лицах не дрогнула, и хитрый фармазон не смог заподозрить даже, что все они по весу «ящика» поняли, что он пуст...
Посчитав, что их миссия выполнена и все концы надёжно упрятаны в каменистую кавказскую землю, наши «концессионеры» с чистой совестью поехали домой поминать щедрую бабульку. В банке оставалось ещё немало «сэмыча», потому затарились они только закусью: хлебом, сыром, овощами и огромной курицей — гриль. Стол получился знатным, Кривой стал толкать заумные тосты, но перенервничавший за день Джонсон не вдаваясь в их суть, молча и сосредоточенно глотал мутную жидкость...
Могильщики тоже не преминули расслабиться: у них не было обычая относить домой халявные деньги, и над могилой несуществующей бабули они устроили грандиозное пиршество, затянувшееся почти до ночи. Всем им было хорошо, кроме одного, наркомана по кличке Урюк, состоявшего на связи у местного опера, за ценную информацию «греющего» его анашой. С нетерпением ждал он конца застолья, и как только коллеги стали расходиться, резво поскакал к курирующему офицеру делиться новостями.
Опер сначала не поверил, грева не выдал, наоборот — пообещал за «дезу» упаковать Урюка по позорной статье, но тот бил себя пяткой в грудь, давал зуб, и готов был век не видать воли. Последнее поколебало уверенность мента, он взял 2 лопаты, нести которые поручил Урюку, два «чёрных копателя» тайком пробрались на кладбище, быстро разрыли рыхлую землю, вытащили гроб и опер самолично убедился, что он пуст.
Отдав услужливому придурку честно заработанный косяк, чтоб тот побыстрее сгинул и не путался под ногами, опер присел на гроб, закурил, и стал думать. Дело неординарное, в республике такого ещё не было, за раскрытие можно не только внеочередную звезду на погоны получить, но и цацку на грудь заработать, а если окажется, что действует банда вурдалаков, взять её и на пенсию соскочить, благо, выслуга есть, а потом давить коммерсов жуткой репутацией и получать с них солидную прибавку к пенсии. Затушив охнарик о крышку, он рванул проводить «оперативно — розыскные мероприятия».
Утром Кривой не смог разбудить Джонсона: тот не реагировал ни на увещевания, ни на тряску за плечи, ни на хлопанье по щекам. Лишь один раз он выказал признаки жизни: с громоподобным урчанием выплеснул содержимое необъятного чрева своего на парадную спецовку Кривого. Если лужёный желудок афериста мог переварить любой суррогат, то нежная слизистая Жорика, приученная к изысканным напиткам, отторгла самогон бабулькиной подруги, но алкоголь успел уже впитаться в кровь и сделать своё чёрное дело. Кривому пришлось срочно переодеться и пилить на завод пешком, а Джонсон остался досыпать, хрипя и потея от кошмарных сновидений...
Проснулся он от непонятного щелчка, увидел склонившегося над собой демона в чёрной маске, свирепо прорычал: «Я твою маму...» и попытался врезать тому правой, но правая почему-то потянула за собой левую: руки оказались закованными в наручники, и удар не получился, смазался. Демон же, ухватив его за волосы на затылке, рывком усадил на кровати, и Жорик узрел перед собой неубранный «поминальный» стол, стоящих за ним трёх мужчин в ментовской форме и ещё нескольких демонов в масках, камуфляже и с автоматами наперевес, рассредоточившихся по комнате. С трудом сумев немного поднять взгляд увидел, что средний из троих -полковник, по бокам же от него — майоры. «Что же я такого вчера натворил»? — мучительно стал припоминать Жора, но полковник грубо прервал ход его мыслей: резко ударив кулаком по столу, он истошно заорал:
— Где она?!!
Демон продолжал держать за волосы, не давая поднять голову, единственное, что он видел — руку полковника, чей указующий перст был направлен на тарелку с костями вчерашней курицы. Не узрев в её поедании никакого криминала, Джонсон честно ответил:
— Съели.
Воцарилась тишина. Настолько жуткая, что стало слышно тиканье часов обалдевшего полковника. Демон тоже опешил: его рука ослабила хватку. Вдруг громкое урчание разорвало тишину: майоры бросились вон из комнаты, но не успели, столкнулись в дверях и их вывернуло прямо на пороге. Воспользовавшись суматохой, Джонсон так резво схватил со стола полный стакан и залпом выпил, что даже обладающий молниеносной реакцией демон не успел ему помешать.
— То есть как — съели? — потеряно спросил побледневший полковник.
— Обыкновенно! Я взял за одну ногу, Кривой — за другую, разорвали и съели! — упавший на старые дрожжи самогон разбудил дремавшего в нём рубаху — парня, не привыкшего прогибаться перед мусорами, — а если б вы вовремя приканали, то и вас бы угостили!
Бледный полковник стал медленно зеленеть, потом, приказав демонам — «Глаз с него не спускать»! — вышел из комнаты, старательно обходя блевотину доблестных подчинённых.
Отсутствовал он долго. Попросив у демона разрешения, Джонсон закурил. Он ничего не понимал в творящемся, но присутствие в загаженной комнате полковника, майоров и табуна демонов веселило его бунтарскую душу, а беснующийся в крови самогон настойчиво толкал на новые подвиги, он стал всерьёз обдумывать, какой ещё фортель можно выкинуть, но тут в коридоре раздались шаги: к его комнате шли люди.
Первым вошёл дородный седовласый генерал. Жорик узнал его, видел по «ящику»: это был председатель КГБ республики. Демоны вытянулись в струнку, двое из них встали по бокам Джонсона.
«А этот чего припёрся?- напрягся Джонсон,- мы, что, Родине изменили? Или теракт совершили? Блин, вот подставила карга старая: это ж не самогон, а озверин какой-то, всю память отшиб! Хорошо хоть не траванулись. Ладно, закошу-ка пока под «бельмондо», может, он первым расколется».
Генерал же уселся напротив, оглядел брезгливо стол, потом ненавидяще посмотрел на Жору:
— Что ж вы, мерзавцы, наделали, а? Ты хоть понимаешь, негодяй, что я обязан об этом в Москву доложить? На всю страну республику нашу ославили, уроды!
— Что наделали? Что сообщать? Как опозорили?- с наивным видом поинтересовался Джонсон, лихорадочно пытаясь сообразить, что же такое они могли натворить
Генерал побагровел, хотел ответить резко, но это время два демона ввели в комнату Кривого. Руки в наручниках, нос расквашен, левый глаз заплыл. Один из них спросил:
— А с этим что делать, товарищ генерал?
— Увести. Я этого подонка позже допрошу, — и снова обратился Джонсону:
— Как мог ты, недостойный сын великого народа, позволить себе съесть эту несчастную старуху?
Сомнение в его гурманских наклонностях настолько возмутило Жору, что он даже страх потерял и возразил запальчиво:
— Никакая она не старуха была! Очень даже молодая, свежая и вкусная!
Генерал, от наглости такой оторопев, встал, со стороны его свиты послышалось знакомое урчание, но доблестные чекисты оказались крепче ментов: они сдержались и никуда не побежали.
— Да ты хоть знаешь, негодяй, кем она была, какую жизнь прожила? — горой навис он над Жорой.
— Кто, эта курица? — поражённо спросил Джонсон.
— Не смей называть её курицей, мерзавец! Она была гордостью нашей республики!
— Ничего не понимаю,- честно признался Жорик, виновато глядя в глаза генералу.
— Что ты не понимаешь, подлец?! Мария Васильевна Громова была персональной пенсионеркой, кавалером множества орденов и медалей, членом КПСС с 1927 года! В войну была снайпером, а после — героем труда! Понял, кого вы сожрали, подонки?!! — гневно возопил генерал.
— Какая Мария Васильевна, какой снайпер?- потерянно пролепетал Джонсон.
— Ты издеваешься, мразь?- грохнул кулаком по столу генерал,- та самая, которую вы похоронить обещали, а сами сожрали, гады!
Тут до Жорика, наконец, дошло. Скованными руками обхватив необъятное пузо, он откинулся на спину и начал кататься по кровати с гомерическим хохотом, суча короткими ногами...

Суд отправил Кривого обратно на зону досиживать, прибавив к имеющимся ещё пару лет. Жоре опять повезло: «уважаемые» потому и уважаемы, что своих не бросают: они вновь заступились за Джонсона и его признали «добросовестно заблуждавшимся». Но с той поры появилась у него странная привычка: едва заслышав первые такты похоронного марша, он начинал громко и бессвязно материться в пространство, а про новое своё прозвище — «Людоед», так и не узнал, ибо в лицо его никогда так не называли: никто не хотел умирать...