Исповедь простака на все времена
ГЕННАДИЙ КИСЕЛЁВ
Исповедь простака на все времена
Простак - театральное амплуа актёра,
веселящего зрителя на подмостках сцены
В данном случае веселье буде продолжаться
три действия и две интермедии
МОСКВА
2022г.
Интермедия первая
Междугородний звонок ворвался в предрассветный полумрак надсадным, паровозным гудком. Пытаясь сохранить остатки долгожданного сна, вяло браня себя за то, что по сию пору так и не собрался перенести аппарат в изголовье, он доплёлся до телефона и снял трубку…
— Что, дед, — жизнерадостно пророкотал в ухо баритон давнишнего приятеля, — десятый сон досматриваешь, а я, считай, тебя на Букер номинировал.
— Какой там десятый, — пробурчал он, старясь подавить вставшее комом в горле раздражение, — только-только снотворное подействовало. — Когда вручать-то будут и за какие заслуги? Номер в гостинице забронирован?
— А другие варианты приезда в столицу нашей родины ты исключаешь?
Он решил оборвать абсолютно бесполезный для него разговор, но понял, что это пустая трата времени, неопределённо махнул рукой и просипел что - то невнятное в ответ.
— Очень красноречиво, — хмыкнул собеседник, — можешь не продолжать. Чёрт с тобой! Хорони себя в своих «Тетюшах». Теперь к делу. Я прочёл твою повестушку… да – да, не удивляйся. Мне понравилось, несмотря на то, что ты красочно изобразил меня этаким опереточным злодеем. Я даже успел рассказать о ней приятелю одного солидного издательства. Контора проявила неожиданный интерес и требует предоставить им «Ляпкина – Тяпкина». Так что бери стило. Диктую адрес. Записал? Умница. Срочно высылай им повесть. Я бы мог показать и дарёный тобой вариант, но у меня есть несколько замечаний, которые, на мой взгляд, твою «кашу из топора» не испортят. В неё надо добавить маслица, лучка, сальца, сольца...
Понимаю, не дело лезть с подобными советами к художнику, но мы люди свои, и речь идёт о неожиданном повороте в твоей биографии. Твои герои выглядят, как бы это сказать, пресновато. Ты вспомянь нашу молодость? Пошаливали мы, ой, как пошаливали! Вот и дай пару – тройку «горячительных» сцен. С тебя не убудет, а живинки прибавится. Читатель нынче «про это» глотает всё подряд, без разбора. И не сопи ты так угрожающе. Привыкай считаться с сегодняшними реалиями. А в обращении к редакции не забудь упомянуть между строк мою фамилию. «Не корысти ради…», не пугайся. Какой из меня соавтор? Своих дел невпроворот. Для них же это прозвучит, как «Сим-сим, открой дверь»!
— Неужели? — у Морозова вдруг перехватило дыхание.
— Дружить надо с полезными людьми, — усмехнулся собеседник. — Да, с тебя десять процентов гонорара. А чего ты удивляешься? Литературному агенту положено платить.
— Хоть весь гонорар.
— Гляди, какие мы щедрые! Денежку получишь, бегом на « театральную биржу», завербуешься в какую-нибудь забытую богом и людьми «Тмутаракань». Ищи тебя потом по всей матушке России, выбивай должок.
— Я, нынешний – облезлый, никакой «Тмутаракани» даром не нужен.
— Не скромничай. Кстати, ты по своему актёрскому амплуа всю жизнь, «простаков» на сцене изображал?
— Почему это «простаков»? — ребячески обиделся он. — Я, если помнишь, и Ромео игрывал… не без успеха, между прочим!
— Не вешай мне лапшу на уши. Загляни-ка в собственную рукопись? Там тобой, а не мной чёрным по белому написано, что Ромео тебе в театре по случаю выпал. Наш покойный герой - любовник тогда запил, царство ему небесное, а я уже из этого романтического возраста выбыл в ту пору. Вот тебе и подфартило. В твоей актёрской биографии никогда ничего романтического не ночевало. Разве что «Зайка – Зазнайка» в бессмертной сказке незабвенного автора нашего гимна. Вот тут ты был на месте. Скакать зайцем по сцене - это твоё.
Оба от души расхохотались, сладко бередящим душу, только им понятным воспоминаниям.
— А чего это ты героев повести обозначил именами собственными? Это же художественное произведение, а не очерк о героических буднях работников культурного фронта.
— Я подумал… если эта повестушка когда – либо увидит свет, они уже станут нарицательными. И не мастак я придумывать имена. Запутаться можно. Кто кому дядя, кто кому тётя? Так проще и доступнее.
— Проще, так проще. Я, повторяю, не в обиде. Это же наша актёрская,
безбашенная молодость. Всё, будь здоров!
***
…. Он неверными шагами доплёлся до письменного стола, нервически зажёг лампу, достал бумаги, нерешительно открыл первую страничку и поморщился. «Про это» им подавай, чёрт его задери»! Опусы родимых авторов на эротическую тему всегда вызывали у него чувство неловкости, так же, как и пошловато слепленные альковные сцены российского кинематографа. «Секса-то у нас, как известно, нет, не было и не будет. «Мопассаны» на российской почве не произрастают. Он вздохнул и принялся листать рукопись…
Актёр второй категории –
это не профессия, судьба.
Действие первое
В Москву на актёрскую «биржу» он собирался давно. Всякий раз в начале нового сезона, когда в театре появлялись приглашённые с этой самой «биржи», он, как и все актёры, задавал им традиционные вопросы: «Из какой фирмы? Кто главный? Не служил ли там такой-то?» И отходил, мысленно давая клятву в следующий август непременно быть в столице. И встреча с человеком по фамилии Котельник произойдёт. Спроси кто из приятелей, зачем ему, Вадиму Морозову, это нужно, он вряд ли сумел бы ответить сколько-нибудь толково. Самому же себе подобного вопроса не задавал, а терпеливо ждал встречи с того самого дня, когда в кабинете Главного режиссёра Сибирского Театра Юного Зрителя услышал:
— Судя по письму Николая Павловича, парень ты неплохой. Репертуар у тебя для твоих лет недурственный. А вот трудовая... — Главный брезгливо отбросил от себя серенькую книжечку на край стола, заваленного эскизами боярских костюмов для какой–то исторической пьесы, — на алкоголика ты не очень похож.
— Не похож, — легко согласился он, теряясь в догадках, подавляя вновь вспыхнувшее в мозгу подозрение, что он обманут. Обманут теми, с кем честно нёс нелёгкий крест на далёком полуострове. — Не похож, — ещё раз сказал он, утирая выступивший на лбу пот.
— Ты садись, — Главный нехотя подвинул к себе его трудовую, — за что же они тебя так?
— Как так?!— в отчаянии закричал он и, устыдившись этого всплеска, закончил почти шёпотом. — Я ничего не понимаю…
— Вижу, что не понимаешь, — Главный впервые поднял на него глаза, и Вадим увидел, что за толстыми стёклами очков Главного прячется усталый взгляд очень доброй и мудрой собаки. Взгляд, существующий сам по себе, автономно от жёстких, брезгливых, чуть лающих интонаций голоса.
— Ты садись, — ещё раз повторил приглашение Главный, — да не у двери, проходи к столу и плюхайся в кресло. Тут теплее будет.
Он склонил голову, стёкла очков полыхнули отражённым светом переливающегося в углу электрокамина, и зябко потёрся щекой о плечо.
— Зима в этом году, не приведи господи. В городе, говорят, все электроприборы раскупили, чуть ли не за керосинками давятся...— уголки его резко очерченных губ слегка дрогнули, обещая сложиться в улыбку.
Вадим, готовый откликнуться даже такой нехитрой шутке, слегка расслабился в кресле, обрадованный возможности снять чёртово напряжение.
Но улыбка на лице Главного так и не появилась, уголки губ опустились вниз, отчего на какое-то мгновение он весь стал похож на видавшего виды пожилого бульдога.
Не успев коснуться телом спинки кресла, Вадим застыл в мучительной позе с растерянной улыбкой, ничего не понимая в резкой смене мимики лица Главного.
А тот, не сводя с него цепкого взгляда, коротко спросил:
— Кому ж ты мешал в родном коллективе? Врагов много было?
— Никому не мешал. Я в театр-то пришёл год назад после студии... Не было у меня там врагов, понимаете? В друзьях все ходили, понимаете?
— Театр такая штука — обязательно будешь кому-нибудь мешать. Не будешь, того хуже, значит ты балласт. Этого-то добра и у меня в труппе хватает, а не выбросишь, — он вдруг подмигнул Вадиму, — потому как балласт.
В ответ тот сердито насупился и заставил себя немного расслабиться в кресле, осторожно поводя плечом, пытаясь унять внезапно возникшую в нём боль, и никак не откликнулся на проявленное дружелюбие Главного.
— Вот это мне уже больше нравится, — Главный наклонился к нему через стол, — не люблю я этой готовности вставать на задние лапки, едва начальство кусочком сахара поманит. Ты что думаешь по этому поводу?
Вадим исподлобья глянул на него... Все они на словах этого не любят, а попробуй не встань.
И, подавшись вперёд, зло бросил:
— Остаюсь на четвереньках.
— Недурственно сказано, — успокоительно сказал Главный. — Теперь побеседовать можно. Расскажи мне, подробно расскажи, как дошёл до жизни такой? Только честно, потому как я тебя в неплохую труппу беру. И с паршивой овцы мне клок не нужен. Я с тебя всю шкуру прежнюю обдеру в первом же сезоне. Николай Павлович розовой краской расписал работу в нашем театре. Этакий детский сад с добренькой нянюшкой во главе! Что ни роль — зайчик, что ни ввод — грибочек. Ставку сразу повысят, переработки на двойной оклад потянут. Как же, осчастливили-с, — он ёрнически вытянул губы, — из взрослого в горшочный театр переходите! — Главный потряс письмом. — Прямо так и пишет чёртов «благородный отец»! «... надеюсь, на твою режиссёрскую проницательность... очень способный юноша... достоин первой категории...». Почему сразу не высшей, а? Что же он, «способный юноша», от дерьма, каким тебе трудовую измазали, там, на месте, её до первозданной чистоты отдраить не помог? Способные — они в любом театре дефицит. Опять же пишет, что тебя внутри категории подвинули, а ты мне справочку семидесяти пяти рублёвую показываешь.
— Я не знаю, что он вам пишет, — не выдержал Вадим, — не знаю, о чём просит. Сам я, как понимаете, письма этого не читал. Ни о чём подобном не уговаривался, когда Николай Павлович предложил мне срочно трудоустроиться. Но раз вы берёте меня в вашу «неплохую труппу», расскажу, как всё произошло. Честно расскажу, как я это понимаю. Что до новой тарификации... начну, как в год выпуска, с семидесяти пяти. Но даю слово, у вас, именно у вас, первую категорию заслужить.
— Это ты верно сказал: «заслужить». Только для этого хорошо потрудиться надо. Актёр первой категории — должно звучать гордо. А не шаляй-валяй. Из театра прыг - скок, лишь бы ставку набить. Ставку, Вадим, набить можно, оправдывать её на сцене каждый день заново не многим по плечу. Но первая категория дело далёкое. Ты сейчас покажи, какой ты есть актёр второй категории. Походи в массовке, покажись. Получишь роль со словами. Порадуешь публику, глядишь, десяточку к жалованью подкину месяцев через шесть, — он ещё раз зябко потёр щекой о плечо, взглядом приглашая Вадима к рассказу.
Слушал он, не перебивая, только один раз извинительно улыбнулся, когда придвигал поближе пышущий жаром электрокамин. Вадим кинулся на помощь, но, остановленный запрещающим взглядом, опустился на место.
И только когда Вадим начал рассказывать о последнем заседании месткома, о беготне с обходным листком по театру, о доске объявлений, где траурной полосой на белизне мелованного листа тянулась всего одна строка: «...актёра Морозова В. Д. уволить из театра...», Главный остановил его.
— Так, значит тебе всего двадцать?
— Скоро будет двадцать один.
— М - да... Недурственно, что встреча уже состоялась. И неплохо, что в двадцать.
— Какая встреча, с кем? — недоумённо пожал плечами Вадим.
— Верно! С кем, а не с чем! Потому что подлость человеческая — штука одушевлённая. И хотя слово это грамматически пишется с маленькой буквы, имя собственное у подлости есть. А порой и множество имён. И, как ни прискорбно, имя данной подлости — коллектив твоего бывшего театра. Просто степень участия в увольнении Морозова В. Д. из этого театра по липовой тридцать третьей статье пункт «Г» у каждого члена коллектива разная. Давай разберёмся в этой не столь уникальной, как тебе кажется, ситуации. Начни-ка с того, что вообще привело тебя в театр?
***
Что его привело…
В то лето у большинства ребят из класса «крыша» просто поехала. Разговоры велись только на одну тему: школа надоела, надо переводиться в вечёрку и устраиваться на работу, чтобы перестать клянчить у стариков деньги. Всем поголовно захотелось во взрослую жизнь. Только у него не было никакого желания покидать родную школу, насиженную парту, старых друзей. Он бездумно проводил лето на озере. Вот и сегодня с наслаждением растянулся на песочке у самой воды, изредка поглядывая на красивую незнакомую девчонку, которую привёл с собой на пляж его сосед по парте и закадычный дружок Сенька Меламед. Его после громкой победы на очередной олимпиаде переводили в математическую школу. И дальнейшие их пути-дороги должны были скоро разойтись. Это не прибавляло Вадиму оптимизма. У кого теперь сдувать задачки? С кем до хрипоты спорить о существовании разумной жизни во Вселенной? С кем ещё можно будет без боязни стоять «спина к спине у мачты против тысячи вдвоём»? До чёртиков обидно! Сенька покидает школу и оставляет своего верного друга. Увидев, что приятель усиленно машет ему рукой, он лениво поднялся и, искоса бросая взгляды на Сенькину красавицу (ему такие почему-то не попадались), вразвалочку подошёл к ним.
— Выручай, — с места в карьер зачастил верный друг. — У меня завтра дел, — он чиркнул рукой у самого подбородка, — а ей позарез в театр надо.
— Не мельтеши. Я же учил тебя излагать свои мысли внятно и не торопясь. И представь меня прекрасной незнакомке.
— А… — он резко махнул рукой в её сторону. — Это Катюша…
— Не Маслова, надеюсь?
— Я ж говорил тебе, Катюша, что он записной остряк и бессменный участник школьной художественной самодеятельности.
— И ещё поклонник прекрасных дам, заметь. А к чему ты вспомнил о самодеятельности?
— К тому, что нынче в драмтеатре студию театральную открывать собираются, — так и не сбавил темпа Меламед. — Представляешь, послезавтра первый тур, а Катя до сих пор не подала заявление на приём.
— А я тут при чём?
— При том! — Воскликнул Сенька. — Именно тебе, звезде школьной сцены, я доверяю сопроводить будущую актрису до заветных театральных дверей. Она войдёт, быстренько напишет заявление о приёме в студию, и ты свободен.
— Я хочу дать тебе одну историческую справку. Это во времена великого «Вильяма нашего Шекспира» даме не рекомендовалось в одиночку посещение театра…
— Я тоже два часа талдычил ей об этом. Но она боится идти туда одна. А я завтра занят до упора! Поэтому быть её отважным телохранителем могу доверить только тебе.
Вадим клятвенно поднял руку.
— Костьми лягу, но уберегу от посягательств местных злодеев твою красавицу.
Катя прыснула, а он поднялся и с разбегу нырнул в лениво набегающие волны.
— А почему он меня Масловой назвал? Я же Смирнова…
— Не бери в голову! — Сенька поднялся и протянул ей руку. — Айда купаться!
***
Улица, на которой располагался театр, одним концом упиралась в сквер, разбитый много веков назад, как утверждали старожилы, чуть ли не по велению самого эмира Тимура! Не так давно грозного повелителя посадили на верного скакуна в центре сквера, где в достопамятные времена стоял вождь и учитель всех времён и народов товарищ Сталин, а после него — бессмертный автор «Капитала» товарищ Карл Маркс. Зато два заведения общепита, построенные стараниями нынешних отцов города, были вполне современны. Одно из них, кафе-мороженое, названное вполне традиционно — «Снежок», было любимым местом времяпрепровождения городской молодёжи. «Напишет она своё заявление, махнём в кафе, — без тени сомнения решил Вадим, — и ударим по двойной порции клубничного. Меламеду счёт выставлять не стану».
Но Катя заставила проводить её до самой приёмной директора, где их встретила рыжеволосая секретарша, успевавшая виртуозно управляться с пишущей машинкой и отвечать на бесконечные телефонные звонки. Она с ходу приняла Катино заявление, упрятала его в объёмистую папку серо-зелёного цвета, а когда ребята откланялись и направились к дверям, молниеносно остановила их бесцеремонным вопросом:
— А вы, молодой человек, почему не написали заявление?
Вадим даже ухом не повёл.
— Я к вам обращаюсь, молодой человек, у вас плохо со слухом?
— Со слухом у меня порядок. Но, к вашему сведению, я только десятый класс закончил.
— И отлично! Мы одинаково рады любому юноше — и с аттестатом, и без оного. У нас есть договор с вечерней школой: если пройдёшь все три отборочных тура, закончишь её параллельно с обучением в студии. А после всем вам прямая дорога в театральный институт.
Эта последняя фраза и решила его дальнейшую судьбу. Кому ж проходить отборочные туры и поступать в театральный, как ни ему?!
— Дайте листок и ручку. Я напишу заявление.
Ручка нашлась сразу, а вот чистого листка под рукой не оказалось. Но это же театр! Секретарша мигом разложила перед ним афишу, на которой красным по белому было крупными буквами отпечатано "Ревизор", А маленьким шрифтом: Николай Гоголь.
Встречу с классиком Вадим расценил как перст судьбы! Он вопросительно посмотрел на секретаршу:
— А чего писать?
— Для начала переверни афишу, а то Николай Васильевич не поймёт такого фамильярного обращения. Теперь пиши…
Под её диктовку он быстренько набросал что необходимо, поставил закорючку вместо подписи и вышел с Катей под палящее солнце. Жары он не ощутил. Наоборот, стало непривычно зябко на душе от невесть откуда появившегося волнительного холодка.
— Теперь я верю, что ты способный паренёк, — Катя оглядела его с ног до головы. — А знаешь, новоявленный абитуриент, как проходят эти самые туры?
Вадим отрицательно крутанул головой.
— К первому туру, а это уже послезавтра, ты должен успеть выучить стихотворение — раз! Подготовить рассказ или отрывок из повести — два! Басню. Можно из школьной программы. Большинство на экзаменах наверняка будут читать «Ворону и лисицу», а ты возьми Михалкова для разнообразия. Но самое трудное — это этюд на беспредметное действие. Ты знаешь, с чем его едят?
— Нет.
— Что ж, кто-то о двойной порции клубничного мороженого заикался?
— Без проблем!
— За мороженым я тебе объясню, с чем этот этюд едят. Глядишь, чёрт окажется не таким страшным, каким его малюют.
***
И чёрт, действительно, оказался не таким уж страшным. Первый тур оставил о себе довольно приятные воспоминания.
В комнату для прослушивания его вызвали практически сразу. Он лихо распахнул дверь в аудиторию, представился и …оробел. Было от чего! За прямоугольным столом, покрытым унылой зелёной скатертью, сидели прославленные, известные ему по многим спектаклям и телевизионным постановкам актёры.
А в центре, на председательском месте восседал, другого слова тут было не подобрать, любимец всего города, всей республики, (а вскоре любимец всей страны) - «пан Владек» из легендарной телепередачи «Кабачок 13 стульев» - Роман Денисович Ткачук.
Вадим не преминул восславить господа за утреннюю прохладу, за комиссию, которая только начала своё многотрудное дело и пока что проявляла ко всему доброжелательный интерес.
— Чем будешь потрясать? — Спросил Роман Денисович своим проникновенным голосом (каким в «Кабачке» очаровывал «пани Терезу»).
— Сергеем Есениным! — Вызывающе ответил Вадим. — «Письмом к женщине»!
Актёры настороженно переглянулись. Настолько нос картошечкой и уши лопушком у молодого чтеца не вязались с трагическим посланием Сергея Александровича к любимой женщине, но… чем чёрт не шутит.
— Валяй, — немного задумчиво произнёс любимец города.
Надо сказать, что у Вадима иногда, в такт читаемому наизусть тексту, начинали самопроизвольно двигаться уши. Одноклассники всегда с нетерпением ждали его выхода к доске, и порой это ожидание вознаграждалось безудержным весельем. Учителя же гнали с уроков, безжалостно лепили «пары» за такие, как они считали, клоунские штучки. Поэтому, прежде чем приступить к чтению, он небрежно вскинул голову, прихватил для надёжности свои лопухи ладонями и страстно заверещал:
«Вы помните, вы всё, конечно, помните, как я стоял, приблизившись к стене…»
Уши вели себя на удивление смирно. Тогда, не сбавляя темпа, он, призывая комиссию к пониманию, повёл в её сторону рукой:
«Взволнованно ходили вы по комнате, и что-то резкое в лицо бросали мне…»
Но тут одно ухо предательски дрогнуло, и он спешно, с небольшой долей саркастического кокетства, небрежно уронил голову на левое плечо: «Любимая! Меня вы не любили…»
Члены комиссии, до сего времени стойко переносившие эту пантомиму, разом побагровели лицами и все как один уставились в стол, только бы не видеть физиономии этого соискателя на зачисление в студию. А председатель просто начал сползать под стол.
«Шнурок у него развязался, что ли…» — подумал Вадим, услужливо нагнулся следом, протянул к нему уже обе руки и, прядая ушами, прохрипел:
«Не знали вы, что в сонмище людском я был, как лошадь, загнанная в мыле, пришпоренная, смелым ездоком…»
Романа Денисовича просто вынесло из комнаты. Комиссия подобной вольности позволить себе не могла. Актёры бессильно замахали руками, моля о пощаде. Он тут же попытался разыграть этюд, который под руководством Кати сумел-таки сварганить за один вечер, но его буквально выставили за дверь!
Когда на следующий день он протолкался к спискам и увидел свою фамилию в числе других счастливчиков, то с лёгкостью уверовал: оставшиеся два тура проскочит так же легко и непринуждённо. Катю в окружающей круговерти лиц он не нашёл. Кто-то ему сказал, что она срезалась. Но тогда ему было не до неё. И только много позже Вадим узнал, что ведущая «молодая героиня», двадцатипятилетие которой с завидным постоянством отмечали в театре последний десяток лет, костьми легла, но не дала отборочной комиссии поставить красивой девчонке проходной балл. Главный режиссёр после первого же собеседования с абитуриентами имел неосторожность обронить среди ближнего круга, что, имея такую очаровательную девочку, можно будет смело в ближайшее время брать «Ромео и Джульетту».
Но это было потом, а вот второй тур оказался полной противоположностью первому. Шёл шестой час томительного ожидания. Соискателей оставалось всего ничего, а его всё не вызывали. Похоже, проскочить легко и весело на этот раз ему не светило. Среди таких же бедолаг, как и он, начались невесёлые разговоры о том, что те, кому положено пройти на третий тур, уже прошли и заедают свой успех фруктовым мороженым в «Снежке». Перед священными же ликами уже дремлющей с устатку комиссии их, конечно, проведут, но явно для проформы.
И, как бы в подтверждение возникших слухов, к ним вышла знакомая по первому туру актриса и, глядя почему-то в сторону Вадима, охрипшим голосом произнесла:
— Со вторым туром практически решено… тихо. Осталась парочка мест. Ребятки мои, надо каждому из вас выложиться до конца. Теребите, будите комиссию любой ценой! Иначе, ваше дело - труба.
И тут его выкликнули!
«Разбудить!» — с этими мыслями он вылетел на ярко освещённую авансцену и рявкнул во всю силу своих лёгких:
— Добрый вечер!
— Здравствуй, Морозов.
Он пригляделся, увидел утомлённое лицо любимца зрителей и радостно проорал уже лично ему:
— Добрый вечер!!
— За кулисами ещё есть желающие поздороваться, — успокаивающе сказал тот. — Валяй.
И Вадим выдал сидящей в полутёмном зале комиссии на все сто:
— Стихотворение, которое я написал сам! «Матери Америки, к вам обращаюсь я. Оторвитесь от домашних забот! Знаете ли вы, где ваши сыновья? Где они — вот уже скоро год?! Есть такая страна — Вьетнам. На южном кончике Азии. Что позабыли они там, по чьей они там фантазии? С трепетом ждёте вы письма, гибнут Майки, Сэмы, Джоны…»
И так далее и тому подобное…По Американскому империализму этим произведением автор несомненно нанёс сокрушительный удар. Ошарашенная комиссия убрала его со сцены, не пожелав получить и в этот раз удовольствие от домашней этюдной заготовки. Он не помнил, как оказался в фойе, что отвечал измученным ожиданием ребятам, как добирался до дома…
***
Обсуждение его кандидатуры было очень коротким.
— Своеобразный молодой человек, — главный режиссёр нервно зевнул, — а мне говорили: «простак», «простак»! Он же этаким живчиком обернулся, чёрт меня побери! Всех растормошил. Меня даже проняло до слёз.
— Я так вам скажу, бесценные мои, — подхватил еле слышно «социальный герой» и, по совместительству, бессменный парторг театра, — эти стишки сейчас услышали не только мы. Это уже не шутки. Не пропусти его комиссия на третий тур, где надо, могут решить, что мы недопонимаем политику партии, направленную на поддержку наших братьев по классу в борьбе за освобождение их страны от империалистических захватчиков. Я подписываю его лист обеими руками и вам советую.
Все, молча, согласились. Впереди третий тур, а завалить мальчишку, скажем, по профнепригодности не составит для комиссии никакого труда. Но мальчишка, честно говоря, многим запомнился и кое-кому очень даже понравился.
Вадиму об этой истории, сделавшейся впоследствии местной театральной байкой, поведала та самая актриса с охрипшим голосом, когда жарким летом на сельских гастролях они отыграли уже не один десяток спектаклей и праздновали возвращение в родные пенаты. Это ей понравились и его стихотворение, и он сам. Это она встала за него грудью. На третьем туре Вадим блестяще показался. Не успел войти в аудиторию, как услыхал:
— Попробуйте изобразить собаку.
— Да хоть динозавра!
Он встал на четыре лапы, на мгновение прикрыл глаза и, для полноты ощущения, оглушительно гавкнул. Сладко потянулся всем телом, хорошенько встряхнулся, почесал правой рукой, то есть правой лапой за ухом. Пригляделся и увидел под столом, за которым сидела комиссия, две изящные женские ножки. А рядом белую холщёвую сумку. Он принюхался. Из неё нёсся дразнящий, аппетитный запах чего-то очень съедобного. А сбоку расплылось маслянистое пятно. Ваим плотоядно заурчал и на животе пополз к вожделенному предмету. У самого стола он на мгновение замер, привстал, изобразил, как ему показалось, самую настоящую охотничью стойку, ринулся под стол, попутно лизнул обтянутую нейлоном женскую коленку, обладательница которой, отчаянно взвизгнув, соскочила со стула. Тот с грохотом рухнул на пол. Морозов схватил сумку зубами и был таков…
Его приняли.
***
А вот с вечерней школой проблемы начались сразу. Обещание руководите