Холод (на конкурс)

      Закат полыхал над городской стеной. Огромное, невероятное зарево на полнеба. Впервые за два месяца здесь я видела закат, и он поразил меня до глубины души. В оцепенении стояла я у открытого окна, глядя на это жуткое, багровое зарево. Закат полыхал. Так же будет гореть и Эссоана, я знала это, теперь знала -- ясно и чётко.
Сегодня. Этой ночью Золотой Лев войдёт в город -- и Эссоана будет полыхать, как этот закат, и багровое зарево этого огня будет видно на много лей окрест. Этой ночью.
      Солнце наполовину скрылось за городской стеной. Но вместо солнечного колеса глаза мои видели ревущие языки пламени, встающие над крышами.
Этой ночью.  Эссоана обречена. Мы все обречены.
Меня вывел из оцепенения мерный, однотонный звон колокольчика.
     -- Мёртвых, выносите мёртвых! -- Донёсся такой же мерный, неторопливый голос жреца. -- Собираем мёртвых!
Я вздрогнула, осознав, насколько замёрзла, и завернулась поплотнее в драное одеяло. Вот показался на нашей улице ослик, везущий телегу, и рядом с ним -- святой брат в каком-то тряпье поверх облачения. Колокольчик на его рукаве позвякивал в такт неторопливым шагам. На телеге, под тряпкой -- три мертвеца.
     -- Выносите мёртвых! Собираем мёртвых!
Его голос гулко разлетался в тишине. Я вдруг подумала, что очень тихо вокруг, страшно, смертельно тихо в этом вымершем городе, и мёрзлую тишину эту тревожат лишь хриплые крики ворон да протяжные призывы жрецов. Чёрные пятна на белом снегу. Вороны и святые братья. Одни клюют мёртвых, вторые -- собирают их и увозят к Холодным воротам, где сваливают в кучи. Люди уже не могут хоронить своих близких. Хорошо ещё, если есть кому вытащить тела на улицу. А то и некому вовсе. Святые братья сначала хоронили мертвецов, как положено. А теперь и у них нет на это сил. Очень тяжело и трудно долбить промёрзшую до самой сердцевины мира землю. Я знаю.
Наши глаза встретились.
    -- Мира тебе, сестра.
Мира… его слова прозвучали горькой издёвкой, и мы оба поняли это.
Мира… если бы.
    -- У тебя есть мёртвые?
    -- Я уже всех похоронила, брат. Что слышно в городе? Какие новости?
    -- Никаких новых новостей. Золотой Лев всё так же под стенами. Ничего не меняется.
Но всё изменится. Этой ночью.
    -- Мёртвых, выносите мёртвых! Собираем мёртвых!
 Жрецы не боятся Чёрной смерти. Они уверены, что Бог защитит их -- и считают, что просто выполняют свой долг, собирая покойников и читая над каждым погребальное прощание. Мужественные люди. Мор не щадит их, и жрецы умирают точно так же, как и остальные. Но святые братья, по крайней мере, делают полезное дело. Хоть что-то делают.
Наше счастье, что зима. Мертвецы не разлагаются, сразу замерзают. Иначе за два месяца Чёрная смерть уничтожила бы Эссоану полностью. А так – какие-то люди всё ещё остались. Я вот, например.
     Я вышла во двор, точнее, во дворик, какие дворы в городе? И постояла молча, глядя на заснеженные холмики.
Мама. Папа. Моя сестра, её муж, двое их сыновей. Мой дядя. Тётя. Их сын. И мой муж.
Это те, кого похоронила я сама. Сначала вместе с ещё живыми, потом уже одна. Постояла, глядя на могилы. Зачем, зачем приехали мы сюда??
     Все побежали -- и мы побежали. Люди тащились через нашу деревню уже две недели, люди рассказывали ужасные вещи про то, что творят в захваченных деревнях дикие солдаты Золотого Льва, люди говорили, что нужно бежать в Эссоану, что только Лорд-Властитель может спасти нас… Отец не выдержал и велел нам собираться. Мы с мужем тоже собрались, а его семья осталась. Тойча поехал со мной. Сказал, что не расстанется со мной. Наше бегство растянулось на десять дней. Одна лошадь сдохла. Вторую отняли не то разбойники, не то солдаты -- и вторую телегу мы бросили, не до барахла, самим бы уцелеть. Мы ехали к брату отца в надежде, что он приютит нас. Он уже давно перебрался в город и даже стал там вполне уважаемым человеком, обувь шил для богатых господ… Мы бежали от ужаса войны, под защиту Лорда-Властителя. Вражеские солдаты дышали нам в спину. И вот, наконец, мы достигли желанной цели, в толпе таких же беженцев. И ворота Эссоаны захлопнулись за нами, как ловушка, как челюсти капкана. Через три дня Золотой Лев был уже под стенами -- и началась долгая, двухмесячная осада.
     Говорят, что Чёрную смерть наслали на город колдуны Золотого Льва, а наш Лорд-Властитель не смог с этим колдовством справиться. Сомневаюсь, ведь Лорд-Властитель -- самый сильный колдун, от болот Амара до самого Западного моря. Он такой страшный колдун, что сам титул его люди произносят шёпотом, а уж имя не произносят вовсе, даже в мыслях. Неужели он не смог справиться с мором?
     Поначалу Эссоана была переполнена, люди жили на улицах, в телегах, превращённых в шатры, жгли костры, стерегли свою скотину… Очень быстро начался голод. А потом пришла Чёрная смерть.
И теперь город пуст. Только вороний крик разрывает тишину мёртвых улиц, да колокольчики святых братьев. И я осталась одна в этом огромном, пустом, смертельно пустом и чужом городе, совершенно одна. Впрочем, есть ещё Каюм, двоюродный брат моего отца, но я его совсем не знаю. Я его видела-то всего несколько раз.
     Зачем, зачем мы приехали сюда?? Эссоана стала для нас ловушкой, как и для сотен других беженцев. Зачем ты поехал со мной, Тойча? Оставался бы со своим упрямым отцом, и был бы сейчас жив-здоров… Тойчу мне жаль так же, как родного отца с матерью. Мы были женаты всего две недели до того, как побежали со всеми. Десять дней в пути, да два месяца почти здесь, до того, как он умер… Два месяца мы были женаты с небольшим. Может, три. И вот я уже вдова. Тойча был хороший, добрый. Не бил меня, не укорял, что я -- айни… Вообще, только он ко мне и посватался, если совсем уж честно, так что выбора у меня особого и не было, но мне повезло с ним. И отец был рад принять в дом не злого, работящего зятя…
Тойча лежит в мёрзлой земле, по правую руку от отца. Они в один день умерли.
Закат почти догорел. Сгустились короткие, зимние сумерки.
      Я вернулась в холодный, совершенно пустой дом и постояла, тупо глядя вокруг. Всё, что можно, унесли грабители, неделю назад. Трое мужчин, грязных и страшных, которые забрали остатки еды, всю одежду и дрова, даже посуду со стола и горшки из мёртвой печи, а потом разбили мне лицо и распластали прямо на ледяном, грязном полу…
Одного из них я увидела четыре дня назад, на перекрёстке, когда ходила искать еду. Он лежал мёртвый, и ворона выклевала ему левый глаз. По- моему, это был именно он. Я даже не испытала радости от того, что Бог покарал негодяя. Я вообще ничего не почувствовала и равнодушно прошла мимо. В тот день мне повезло. В одном из пустых домов, где все умерли, я нашла подвал, а в подвале -- промёрзшую картошку, почти целую корзину, и вилок капусты ещё, тоже замёрший напрочь. Картошка, когда я её сварила, была ужасно вкусной, а капусту я съела прямо сырой. Хороший день. Сытный. Сейчас у меня еды уже нет.
Впрочем, какое это имеет значение. Этой ночью Эссоана падёт.
Я оторвала последний ставень с окна и ушла, не оглядываясь. Нет смысла прощаться с семьёй. Этой ночью я присоединюсь к ним. А ставень отнесу Каюму. Хорошие дрова, много дров. Можно хоть немного, хоть ненадолго обогреть детей, а ведь у Каюма их четверо…
    Начало темнеть. Хорошо, что идти мне недалеко, потому что ставень страшно тяжёлый. Да и шагать по пустым, вымершим улицам жутковато. Ни души. Интересно, сколько живых осталось в Эссоане? Человек сто, двести? Говорят, что одних беженцев сюда набилось никак не меньше трёх тысяч… Теперь на улицах можно встретить только таких, как я, которые ищут еду. Да бандитов и воров, которые грабят таких, как я, готовых убить за последнюю гнилую картофелину. Или убить просто так, для забавы, потому что сейчас нет ни стражи, ни городского суда, ни виселицы на главной площади -- нет никакого наказания. И, значит, всё можно, всё дозволено. Грабить, насиловать, убивать.
Я посмотрела на смутно сияющую в темноте белую башню Замка. Интересно, Лорд-Властитель всё ещё там? Или Чёрная смерть забрала его вместе со всеми остальными? Он мог колдовством перенестись прочь из Эссоаны, забрав свою семью, мог спастись. Но он предпочёл остаться со своими подданными, в своём городе, как и положено Властителю.
В тёмных домах -- ни огонька. Тихо так… эхо дробит и уносит мои шаги. Скорей бы дойти до переулка, где ветер не смёл снег с мостовой, там, на снегу, мои шаги станут тише…
Обошла стороной широко открытые двери кабака. Там светло и дымно, мой нос учуял даже запахи пищи и вина. Пьяные голоса, крики, шум, женский визг и смех… Это показалось мне диким, непонятным. Даже страшным. Кто- то, шатаясь, вывалился на улицу и упал. Не знаю, мёртвый или пьяный. Дверь за ним закрылась.
Кто-то живёт вот так. Им кажется, что Чёрная смерть не заберёт того, кто пьёт и веселится. И, даже если заберёт, пьяным легче не думать о смерти, не бояться и не ожидать её… не страшно так. И они веселятся, каждый день и каждую ночь. Наверное, это богачи или грабители -- иначе откуда у них столько денег? Ведь булка хлеба, размером с голову младенца, сейчас стоит два золотых. Как быстро в такое время золото становится бесполезным металлом, и цену имеет лишь еда… А сколько вино стоит, я и не знаю.
Наконец я, совсем обессилев, добралась до нужного дома. Постучалась.
    -- Каюм, это я, Лииссарта. Пусти меня.
Он открыл дверь и помог мне затащить ставень.
    -- Что-то случилось?
    -- Мира тебе, Каюм. Вот, я дрова принесла. Там, в доме, лежит ещё столешница. Она очень тяжёлая, так что даже воры её не унесли. Её на куски порубить надо, тогда унесёшь.
    -- Ты, всё же, решила жить с нами? -- Спросил он равнодушно и отвёл глаза. --  Я тебе сразу сказал: нечего сидеть возле могил. А мы, всё же, родня, да вместе и легче…
Да уж, родня. Совершенно чужие, едва знакомые люди. И к себе он меня жить позвал просто потому, что таков порядок…
    -- Еды нет. -- Быстро сказала его жена. -- Ничего нет в нашем доме. Хорошо -- ты дров принесла.
Это она намекает, что я тут лишняя и места мне нету. Да ладно, сама знаю.
    -- Каюм, ты за столешницей сегодня не ходи. -- Произнесла устало, тускло. --  Нельзя сегодня никуда ходить. Потом возьмёшь как-нибудь. Сейчас вам надо спрятаться.
    -- Почему?
    -- Этой ночью Золотой Лев войдёт в город. Я пришла предупредить вас.
    -- Откуда ты знаешь? Ты видела это с помощью своего колдовства?
    -- Я не умею колдовать. Просто я видела знаки. Сегодня. Этой ночью. Да что вы смотрите на меня? Волоките добро в подвал!
И они принялись стаскивать в подвал всё, что оставалось хоть сколько-то ценного. Я помогала им, как могла. Старшие дети тоже. Каюм хитрый. Он устроил в своём подвале очаг, и сена натаскал, когда ещё оно было, и дырка есть, для света и воздуха – в общем, можно вполне жить. А на крышке, закрывающей вход в лаз, снаружи нет ручки и, если не знать наверняка, что тут вход в подвал и не искать специально -- ни за что не догадаешься. Изнутри крышка укреплена железом. И кое-какая еда у них наверняка есть.
Каюм, украдкой от жены, сунул мне сухарь.
    -- Вот, поешь…
    -- Не надо. -- Покачала я головой. -- Не хочу. Младшему отдай. Ни к чему тратить еду. Мне не пережить этой ночи. Ну, чего уставился? Лезь.
   -- А ты? Разве… не с нами?
   -- Кто-то же должен закидать крышку снегом и мусором. -- Произнесла я устало. -- Спрятать, чтоб её видно не было. Вот я это и сделаю. Ничего, отсидитесь пару дней, потом вылезете. Тогда уже всё поутихнет.
    Они смотрели на меня, не мигая. Двое взрослых и четверо детей, удивительно похожих сейчас в своём непонимании и страхе.
   -- Куда же ты пойдёшь?
   -- Всё равно куда. Подальше отсюда, и пусть солдаты Золотого Льва подумают, что дом брошенный, пустой. А я всё равно умру этой ночью.
   -- Мира тебе, Лииссарта, да не остановит солнечное колесо бег свой над головой твоей. Спасибо.
  -- Лезь в дырку. -- Сказала я.-- Да помоги мне крышку закрыть, одна я не осилю.
С трудом мы закрыли вход в подвал. Я нагребла на крышку мусора, засыпала снегом от окна, пусть подумают, что из окна снега нанесло… Разбросала вещи, создавая общее впечатление покинутого дома. И пошла прочь, куда глаза глядят.
     Всё. Свой последний долг я отдала. Теперь можно лечь и умереть спокойно. Я так устала и замёрзла, что поняла -- всё, до дома мне не дойти. И просто села в какой-то подворотне. Злого, холодного ветра не было здесь, и я даже начала согреваться, или мне так казалось, что согреваюсь… я задремала. И разбудили меня уже крики, шум и лязг стали.
 Золотой Лев вошёл в город.
     По улице бежали солдаты. Они забегали в дома, шумели там, иногда раздавался женский или детский крик… Прямо передо мной трое наших воинов, прижавшись к стене, оборонялись от солдат противника. Их убили, всех троих. Постепенно весь город осветился трепещущим оранжевым светом пожаров. Враги жгут дома.
     Беготня, суета, крики. Запах дыма и крови. Кого-то убили в трёх шагах от меня. Какая-то женщина визжит, не переставая… Конское ржание, цокот подков… Странно, но никто так и не заглянул в мою подворотню. Я сижу на главной улице, ведущей к площади, и меня никто не замечает. Словно какая- то невидимая, но прочная волшебная стена отделила меня от врагов, спрятала от их глаз, защитила… Мимо меня идут и идут солдаты. А я в безопасности… В пляшущем свете пожаров мне хорошо видно, как блестят изображения страшного Золотого Льва на их кольчугах. И видна кровь на их оружии. Зачем они жгут дома? Расплачиваются с нами за двухмесячную осаду? Ненавидят нас? Да, наверное, они здорово намучились там, в снегу за городской стеной. Но им, всё же, было легче, чем нам. Они могли добыть себе хоть какой-то еды и дров -- целый лес рядом. И Чёрной Смерти у них не было. За что же они так ненавидят нас?
И потом я увидела то, во что просто не могла поверить. Выше крыш домов, выше пожаров, в ночном небе пылала белая башня замка. Горел замок Лорда- Властителя. Невероятно, непонятно и жутко.
Я слишком замёрзла, чтобы что-то понимать. Даже не попыталась спрятаться получше. От холода меня снова неудержимо клонило в сон, и я задремала.
Проснулась утром. Едва-едва смогла встать, так окоченела. Руки и ноги меня не слушались, я их вовсе не чувствовала. Город снова тих и пуст, по крайней мере, на этой улице не видно никаких людей. А с неба, кружась и танцуя, падают большие, узорчатые снежинки. Они прикрывают лужи крови и мертвецов. Что ж, уже хорошо.
     Не столько голод, сколько холод выгнал меня из тихого убежища. Я побрела по улице, надеясь разыскать хоть какой-то еды, или относительно тёплый угол, с трудом переставляя окоченевшие ноги. Странно, что я вообще проснулась, а не замёрзла во сне. Совсем немного прошла. На перекрёстке были солдаты, шумные и пьяные. Я столкнулась с ними нос к носу, и один поймал меня за шкирку.
    -- Ну-ка, ну-ка, что это тут у нас?
    -- Парень мелкий.
    -- Да нет, это девка, грязная просто. Девичье личико.
    -- А я говорю -- парень.
    -- Да тут столько одёжек, что и не разобрать, кто это. Можа, и вовсе -- дух лесной или нежить болотная.
   -- Пошли, глянем в тепле, что это.
   -- А оно тебе надо -- что это?
   -- А как же! Любопытно же. Ну, хватит, скука же смертная, должен же я хоть чем-нибудь заняться…
     Они толкали меня друг другу и смеялись. Все рослые, я им макушкой и до плеча не достану. Светлые волосы и бороды, белая кожа на лицах, так странно: белые лица, как у духов зимы, светлые глаза -- все они какие-то слишком светлые, чужие. И говорят как-то медленно, растягивая звуки, делая большие паузы между словами, не так, как мы, говорят. Северяне. Дикари.
На их кольчугах, на груди, стоял на задних лапах страшный Золотой Лев.
Я настолько отупела от холода, что даже не пыталась вырваться. Было страшно, конечно. Но как-то… как сквозь вату. Они будут насиловать и мучить меня, а потом убьют. Наконец-то. Наконец-то кончатся все мучения, холод, голод и отчаяние, и я соединюсь со своей семьёй. Родные и так меня уже заждались.
     Солдаты тащили меня по улице, болтали о чём-то и смеялись. А у меня даже не было сил вырваться и убежать.
Какой-то большой дом, добротный, каменный. Трактир или даже гостиница для чистых сословий. Сейчас здесь хозяйничали северяне. Они сидели за столами, ели, пили, смеялись, ругались… кто-то гремел на кухне горшками. В камине горел огонь.
Здесь было тепло -- ТЕПЛО, я уже забыла это чувство -- тепло… сразу стало больно нос и щёки, пальцы на руках и ногах, всё тело больно…
    -- Подмёрзла девка. -- Сказал кто-то сочувствующе. -- Давайте-ка её к огню. Все они тут помороженные, бедолаги. Мы ещё думали -- это нам хреново… какого дьявола они сразу не открыли нам ворота?
   -- Потому что долбанные южные придурки. -- Хмыкнул другой. -- Предпочли дохнуть от мороза, голода и Чёрной Смерти. Ну, мужики, вы как хотите, а я до этой девки и пальцем не дотронусь. Вдруг она заразная.
   -- Саргон сказал, что Чёрная Смерть уже выдохлась. -- Произнёс кто-то за моей спиной. -- Мороз победил её, с неделю назад. Чёрная Смерть уже не кусается. Я верю Саргону, он лучший лекарь в наших войсках.
     Я обернулась. На столе сидел северянин, ещё один. Высокий, красивый. Даже для северного дикаря -- красивый. Глаза яркие, голубые, как небо весной, румяные щёки, выбритое лицо. Эти дикари носят длинные, до плеч, волосы и не носят усов -- или бреют лица начисто, или бороды. Странные люди. Серьги в ушах тоже не носят.
     Этот смотрел на меня насмешливо и презрительно, кривил губы в надменной ухмылке. Весь чистый, красивый, лощёный… словно и не солдат. Словно господин среди слуг.
     На лавке у стены сидела девушка с растрёпанными волосами, в богато вышитом зелёном платье, разорванном на плече. Губы у неё были разбиты. Красивая, богатая госпожа… Два месяца назад меня выпороли бы кнутом, если бы я по неловкости наступила на шлейф её платья. А сейчас она трясётся от страха и тихонько подвывает…
Это даже забавно -- то, что мы с ней сейчас сравнялись.
Надменный офицер склонился к ней и начал шептать что-то на ухо, поглаживая по плечу.
    -- Ну да. -- Хмыкнул кто-то. --  Эршой берёт себе, что получше. Экая чистенькая краля…
    -- Да и эта ничего будет, ежели морду отмыть. Ну-ка, сажай на стол это чучело помороженное…
    -- Да это парень, говорю тебе!
    -- Какой же парень, когда в юбке?!
    -- А под юбкой-то штаны!
Двое северян серьёзно заспорили и хотели уже биться об заклад. Третий посадил меня на стол и начал раздевать. Человек семь собрались вокруг, подавая насмешливые реплики и советы. Я стала для них развлечением. Ненадолго. Они будут развлекаться со мной, пока не надоест. А потом выбросят на улицу и перережут горло. И я буду лежать в луже собственной крови, и на моё разбитое, изуродованное лицо начнут опускаться большие, красивые снежинки… Я увидела это очень чётко и тряхнула головой, отгоняя дремоту. Меня разморило в тепле и неудержимо клонит в сон. У меня даже нет сил сопротивляться. Или, хотя бы, проклясть насильников. Мне всё равно. Странно, неужели это возможно -- ничего не чувствовать? Полное равнодушие к своей дальнейшей судьбе. Так тепло, вот что главное, тепло, хорошо… и пальцы почти уже не болят… Я прощаю вас, что бы вы ни сделали. Потому что перед смертью я согрелась, наконец.
    -- Эка тряпья понаверчено… как капуста, честное слово. Да на каждой тряпке по десять узлов…
    -- Можа, там и нет ничего внутри, а, брат? Одни тряпки…
    -- Да я уж и сам думаю…
    -- Ага. Сейчас развернёшь до середины, а там -- летучая мышь, порх в окошко…
Они расступились, давая дорогу тому холёному офицеру. Он ещё раз посмотрел на меня, теперь уже вблизи.
    -- Девка. -- Усмехнулся одним уголком губ. -- Точно говорю -- девка. Помороженная только, не визжит, не плачет… Эй ты, чучело! Держи кружку. Пей! Выпей за славного императора Таурога четвёртого, Золотого Льва и повелителя всей Лимы. Пей!
Сунул кружку мне в руки. Долгое, долгое мгновение я смотрела ему в глаза. Разжала пальцы. Кружка упала, и вино выплеснулось ему на сапоги. Лицо офицера исказилось бешенством.
Он убьёт меня. Сейчас, сразу. И не будет никаких особых мучений.
    -- Ах ты дрянь, да как ты посмела…
 Размахнулся. Такой удар по лицу лишит меня сознания. И я уже не почувствую, как он меня зарежет. Отстранённые, спокойные мысли. Хорошо. Лишь бы не передумал.
Я улыбнулась. И пнула его в колено. Не сильно -- откуда взяться силам -- просто так, показывая, что сопротивляюсь. Его щёки стремительно покраснели.
    -- Убью, тварь…
И тут кто-то схватил его за занесённую уже для удара руку.
    -- Отставить! -- Рявкнул этот человек хрипло.
    -- Отвали! Эта дрянь вылила вино мне на ноги! Ударила меня!
    -- Правильно сделала. А то уж ты начал считать себя самым красивым. Видишь, не всем девкам ты по нраву.
Солдаты засмеялись. Наверное, они не очень-то любили своего надменного офицера. Он напрягся, желая освободить руку, но не смог этого сделать. Тот, кто держал его, был сильнее. И офицер сдался.
    -- Ладно, ладно. -- Произнёс громко и насмешливо, явно на публику. -- Не могу же я быть красивым для всех, в самом деле. Кому-то по нраву и такие, как ты, шой. Попытай счастья.
    -- Заткнись, болтун.
 Он отпустил руку офицера, и тот поклонился, как в комедии, уступая место, даже ногой шаркнул, так что солдаты заухмылялись. Правда, не все. И я увидела того, кого он назвал «шоем».
Высокий. Очень широкий. Тяжёлая кольчуга до колен с наплечниками, с нагрудными пластинами. Золотой Лев на груди. На поясе с одной стороны топор, с другой -- меч. Шлем держит в руке. Волосы странные, цвета пепла -- седые или просто серые? Левый глаз скрыт чёрной повязкой. А правый глаз  янтарно-жёлтый, как у зверя. Лицо было бритым, когда-то. С неделю назад, не меньше. Ни капли лоска. Ни капли надменности. Солдат. Просто солдат.
    -- Оборзели, уроды! -- Сказал он громко. -- Офигели совсем? Я приказ дал -- зазря народишко не резать, а вы чего?
    -- Они сопротивлялись, шой. -- Усмехнулся тонко красивый офицер. Ушёл к своей богатой госпоже, сел рядом, обнял за плечи. Бедняга аж икать начала от страха.
    -- Кто сопротивлялся, мать вашу?! Бабы с дитями? Старики помороженные? Мрази вы все! Кто бабе живот вспорол, за три дома отсюда? Кто, блин?! Достали, сволочи! Узнаю, что кто-то из вас бабу зарезал -- повешу, как вора, как крысу, как последнюю мразь! Уяснили приказ, уроды?! Не слышу?!
    -- Так точно. -- Вяло откликнулись несколько человек.
    -- То-то. А ты, Камай, запиши приказ на бумаге.
 Он покачнулся, и я поняла, что шой пьян, сильно пьян. Схватил меня со стола, рванул за плечо… потащил с собой.
    -- Ну да, шой всегда всё забирает. -- Проворчал всё тот же обиженный голос, который прежде на красивого офицера, Камая, жаловался. Шой обернулся резко, ну и я вместе с ним, куда деваться. Потому что я у него под мышкой.
   -- Ну да, я такая сволочь. Всегда всё забираю. Кому-то это не нравится? Кто- то хочет со мной поспорить? Кто-то хочет вызвать меня на бой? Ну так молчите, и за спиной не вякайте. Я пока ещё ваш шой. 
    Мы поднимались вверх по лестнице, медленно и тяжело. Одной рукой этот северянин держался за перила, и поэтому не шатался так сильно. Я скосила глаза. Его топор был в крови. Вытерт, но плохо.
    -- Хоть одну девку не зарежут…-- пробормотал едва слышно. -- Да что толку…
    Мы поднялись на второй этаж и там, потеряв опору, он пошатнулся, переступая, опёрся на моё плечо, я не выдержала его веса -- и мы упали на пол. Я видела очень близко его пьяное лицо и янтарный глаз. Сильные руки прижали мои ладони к полу -- уверенно и привычно, словно он уже тысячу раз так делал, колено между моих колен, перехват -- и уже одна рука обе моих держит…
Я поняла, что мне ничуть не страшно. Поняла, что совершенно ничего не чувствую. И мысль в голове только одна: что перед смертью я наконец-то согрелась, и меня это даже радует, то, что я согрелась, теперь и умереть можно. А он… в нём ведь тоже ничего нет. Ни капли чувств. Похоть без тени желания, просто потому, что так положено, а там, внутри -- то же равнодушное отчаяние, что и во мне. Мы одинаково равнодушны, насильник и жертва, мы одинаково бесчувственны и похожи в этом, и родны в этом…
    И какую-то очень долгую секунду мы смотрели друг другу в глаза, осознавая это. Нашу тупую покорность обстоятельствам, которые велят ему насиловать и убивать, а мне покорно ждать смерти.
    -- Убей меня потом, волк. Только быстро. Ты ведь это умеешь, чтобы быстро.
Он сел и потёр лицо руками, путая себе волосы.
    -- Совсем мы ополоумели, детей насилуем. -- Произнёс с трудом, облизнул сухие губы. -- Ну сколько тебе лет, лиса? Тринадцать? Четырнадцать?
    -- Я не ребёнок. Я уже вдова.
    -- Ополоумели вы тут, на своём юге проклятом. Детей замуж выдаёте. В куклы играть ещё, а туда же… вдова… Подними мой шлем. Пошли.
Мы зашли в последнюю комнату. Наверное, здесь раньше кто-то жил. На полу и на постели -- кровь.
    -- Жди здесь.
Вскоре он вернулся. Он принёс еду: сыр, мясо, хлеб. И вино в большой фляге. Постелил на пол простыню, перевернув её кровью вниз, положил всё.
    -- Ешь. Да не торопись, а то заворот кишок будет. Медленно ешь, жуй хорошо.
Но я всё равно глотала еду кусками, не жуя, обалдев от запаха и вкуса, торопясь набить живот, пока он не передумал, пока не забрал назад еду, всё это немыслимое совершенно богатство… Он смотрел на меня и лицо странно кривилось. Потом разбил топором поломанный столик и ещё два дорогих, красивых стула, развёл огонь в очаге. Варвар, сжёг два стула белого дерева и не поморщился даже…
    -- Куда же тебя деть? -- Пробормотал задумчиво, оборачиваясь от огня. -- Родные есть?
    -- Тут, в городе, нет. Я всех похоронила.
    -- Значит, деть тебя некуда. Ладно, останешься пока со мной, а там видно будет. Жди здесь, из комнаты не выходи. Проклятье, я протрезвел, вот же блин…
Обернулся от двери. Янтарный глаз блеснул ярко, остро.
    -- Ты назвала меня волком. Почему?
    -- Ты похож на волка. -- Ответила я, с трудом проглотив то, что было во рту. -- А что?
    -- Это моё имя. Меня так зовут -- Волк.
    -- Я думала, что тебя зовут Шой.
    -- Это не имя, а звание. Шой -- значит, что я командую сотней пехотинцев. Моё имя -- Волк.
    -- Должно быть, ты очень важный господин, раз командуешь целой сотней. -- Предположила я.
Он усмехнулся и ушёл. Странный тип. Я слышала, как он споткнулся в коридоре и чуть не упал.
Съела почти всё, что он принёс, а что не смогла съесть -- спрятала в одежде, и уснула у огня. Я была полностью, совершенно счастлива, и мне даже в голову не пришло убежать.
Он разбудил меня, толкнул в плечо.
    -- Вот. Умойся. Одежда должна быть как раз.
    -- Господин хочет, чтобы я надела мужскую одежду?
    -- Я не господин. Я шой. Волк. И искать для тебя бабское тряпьё у меня нет ни времени, ни желания. Одевайся. И жди здесь.
Вода в кувшине была тёплой. Я и не помню уже, что это, как это -- мыться в тёплой воде… не рискнула мыться. Холодно в комнате для этого, всё же. Намочила край простыни, оттёрла, как сумела, руки и ноги, тело, умылась… Странная мысль. Он так добр ко мне… пусть я буду для него чистой. Просто из благодарности.
Наверное, эту одежду Волк нашёл в вещах постояльцев, и раньше она принадлежала какому-то богатому юноше. А солдаты её не взяли, потому что никому из них эти вещи не по росту. Шерстяная вышитая рубаха, штаны, чулки даже -- с ума сойти, я их первый раз в руках держу… куртка тёплая, подбитая заячьим мехом, такой же плащ, шапка. Даже рукавицы. И сапоги. У меня никогда сапог не было, были башмаки деревянные, раз и навсегда вырезанные отцом. Сначала они были мне сильно велики, и я их всё время теряла, а потом ноги выросли, и башмаки стали как раз. У моего мужа были сапоги. Потому как юноше, не купившему ещё себе сапог, жениться рано. Вот когда купил сапоги -- тогда уже можно. К девушкам это не относится. Сапоги Тойча очень берёг и надевал всего два раза -- когда сватался, и на свадьбу. Я его и похоронила в них. В самом красивом…
Сапоги с деревянными башмаками сравнивать, конечно, глупо. В сапогах ноги сами ходят.
Я пальцами, как сумела, расчесала волосы, закрутила вокруг головы, надела шапку. И даже пожалела, что в комнате нет зеркала. Впервые в жизни на мне такие дорогие и хорошие вещи. Да я на целый золотой одета, а то и на два…
Этот мужчина дал мне кров, пищу и красивую одежду. Можно сказать, что взял замуж. Правда, и пальцем не тронул, но это потому, что… глупо звучит, но, наверное,  он хороший человек. Так вот. Я приняла от него пищу, кров и одежду -- значит, должна отдать Долг сполна. Так положено предками.
Заболел живот -- резко, сильно. Я свернулась в клубок у огня.
    -- Что с тобой?
    -- Живот болит.
    -- Так бывает, если нажраться после голодовки. Я вин