Бьютифул путешествие

  *

      Когда будет равенство? Да никогда: ибо один всегда будет превыше других. Иерархия, вторая мать человечества.

Таков естественный порядок, установленный им, Миром всемогущественным, обладающим титулом судного повелителя со дня сотворения самой жизни на планете, ибо человек не может стать повелителем миров, а является лишь слабым подобием, копией, шаблоном, да всем чем угодно, только не венценосным Началом, с божественными возможностями. 

Теперь Мир не спрашивает, а диктует собственные правила.

Поэтому, через силу приходится подчиняться Ему, в личной иерархии. Не смею излишне противостоять, точнее не желаю, знаю наперед, что проиграю в неравной схватке, и это наверняка не имеет смысла. Хотя, кажется, диктует он почему-то только мне. Именно мне, которому он ставит в очередной раз выбор, в тоже время спрашивает, будто интересуясь ненавязчивым сервисом:

— Что предпочитаете, сэр? Может быстро «выпилиться»?

Но как угодно, хотите помучиться, ваше право господин хороший.

Я согласен на всё, лишь бы не слышать тот угодливый голос.

Или стиснуть зубы ещё раз. В который раз.

Cancer, — рак. Врачи ставят такой диагноз в обследованиях.

В них, мало что понимаю: разные файлы, научные термины, кроме того, что вероятен, очень вероятен — «С-R».

Врачи, для, так сказать, внутреннего использования, зачем-то сокращают названия болезней. СР и СР, разве может быть в этом что-то опасное для здоровья пациента. Вряд ли. Только вот придётся отдать почку, навсегда и насовсем.

И другую уже не дадут взамен.

Это надо понимать, твердо и чётко, и в первую очередь человеку, который желает стать пациентом, может и не по своей доброй воле, а как придётся.

— Да ерунда! С одной почкой тоже живут.

Заявляют мне недалёкие, со всех сторон, оптимисты.

— Конечно ерунда: без одного глаза тоже, без одной ноги тоже, без одной руки тоже. Но это жизнь, или одно страдание, вместо неё? Ты просто инвалид, на всю оставшуюся жизнь.

Ну а с другой стороны, вскоре умрешь, через несколько месяцев или год, от раковых метастазов.

Мир не даёт других вариантов, кроме Бьютифул путешествия в онко-больницу. Хотя, имелся бы ствол, яд, или смертельная инъекция, был бы третий вариант, принять всё это без лишних мучений. Но, есть одно но, — этого нет в меню.

*

В то раннее утро, или ещё в ночь, машина, заказанного такси межгорода, подъехала к дому. Водитель позвонил мне, чтобы выходил. Я уже ждал звонка, был наготове, поэтому почти сразу забрал вещи, закрыл дверь, вышел во двор. Было темно, машина мигнула огнями, подошел, погрузился в салон.

Когда только тронулись, то пошёл дождь.

Наверно к добру, подумал.

Примета такая; если в дороге пойдёт дождь, то всё будет хорошо.

В судьбе и в делах. Да конечно, дорога тоже будет удачной: ни дпс, ни аварий, ни пробок. Я спросил об этом у водителя, мы сидели рядом, что он думает про такую примету.

Водитель усмехнулся лишь в ответ, сказал, что дождь бывает к хорошей рыбалке. Тогда он спросил, зачем я еду.

Я ответил, что у меня онкология, ложусь на операцию.

А он говорит, поворачиваясь лицом, у меня собака болеет раком.

Потом у него не стало времени отвлекаться на разговоры, водитель забирал других пассажиров из дома.

Они также садились, рассаживались по местам.

Только затем мы выехали на трассу.

Через некоторое время, желая вернуться к теме рака, поинтересовался у водителя, про собаку.

Конечно, я слышал, что собаки подвержены разным болезням, и вроде как раку тоже, поэтому хотелось расспросить его.

Но расспрашивать не пришлось, он сам принялся рассказывать историю.

Щенок, он назвал рибуж (на самом деле есть порода ригори или риджбек, но не важно, может я перепутал либо он) был взят от породистого приплода, у родственника российского звездного хоккеиста. Щенок вырос в хорошую собаку, которая прожила счастливо девять лет, а на десятый год заболела.

Он кинулся по врачам, таблетки, уколы, — ничего не помогало.

А операцию поздно было уже делать, пошли метастазы по всему телу. Кожа покрылась шишками, из которых сочиться гной и кровь...

Потом рассказывал дальше про то, как у неё отказали задние ноги, и он выводил гулять, придерживая туловище полотенцем.

Как он ее любит, как ухаживает за ней, как она, сама собака, страдает и мучается при этом, по его словам, даже плачет.

В общем, душещипательная история.

Когда он закончил рассказывать, то прямо высказался, — будь я на его месте, то давно бы усыпил бы собаку, избавляя несчастное животное от такого дерьма.

Водитель же, на мое предложение лишь что-то промямлил: то ли не может, то ли не хочет, не хватает силы духа расстаться с ней.

Вроде как: пока живет, да пусть живет. Дальше видно будет.

Меня, внутри, всего передёрнуло от гнусного решения, представив себя, на месте этой бедной собаки.

Не хотелось больше разговаривать с ним, оставшийся путь, молчал, не разжимая губ.

Наконец, когда было уже светло и настало дождливое туманное утро, он подъехал к моему назначенному месту, к шлагбауму республиканской клиники. Я расплатился, вышел из машины, он достал мои вещи из багажника на крыше. На прощание он что-то крикнул мне. Не разобрал, что именно пожелал, да мне было плевать на это. Машина уехала.

И говорить что-то ему, рекомендовать, — было бессмысленно.

Если он остается бесчеловечной тварью.

Что тут ещё сказать и добавить...

Я подобрал ношу, навьючил на себя, словно библейские мешки грехов, вздохнул и побрел по направлению приёмного покоя.

Современники, в непричёсанных воспоминаниях о Матери Терезе, всегда отмечали, что она всегда восхищалась мучениями больных, умирающих людей: «... они, в терзаниях, страдают, словно Христос на кресте... Тогда, они сами, станут святыми мучениками в раю...»

Безумный мир, в котором пребывают безумные люди, а среди них безумные праведники. Безумие, в которое мне тоже придется погружаться по самое дно. И после наверно пойму.

Что именно, ведь сам толком пока не знаю.

Хотя нет, знаю: почему называю так, — Бьютифул путешествие.

Как я предчувствую и понимаю, оно предстоит последним, поэтому непременно должно быть Прекрасным. А красота наивысшая цель поиска истины человеком, когда он в итоге, по тем или иным причинам, лишается тела. В этом Мире, кроме подчинения и великого замысла в виде общего мироздания, есть ещё одно неопровержимое обстоятельство, — Бьютифул.

***

Их было пятеро в палате на пять коек, когда вошел в приоткрытую дверь. Пять больных мужчин, разного возраста, они неприветливо лежали в разнообразных позах на кроватях, с железными ножками и спинками, белого цвета.

Я втиснулся с вещами в проем двери, поздоровался, остановился в проходе, в нерешительности: все кровати, конечно, были заняты.

Сам собой возник вопрос: где мне лежать, и не ошиблись ли в моём распределении в больничные палаты.

Она, как и другие палаты в онкологическом отделении, была тесная, проходы между кроватями не широкие, что двоим людям нельзя разминуться, возле них маленькие тумбочки для личных вещей. Темно, хотя на улице уже день, окна вроде зашторены, но как потом разобрался, прикрытыми жалюзи.

В правом углу столик, на нём две бутыли с водой, возле него стул, с откинутой спинкой и мягким сиденьем.

Далее находились две тумбочки, между ними помещался умывальник с зеркалом, с боку навешен дезинфицирующей санитайзер. Ещё шкаф для вещей и одежды, он встроен в стену, возле входной двери. Осмотрев небогатую обстановку, примостил свои вещи рядом, устроился на стуле, распрямляя уставшие ноги.

Ведь до этого я часа два, бродил по городу, обходя близлежащие районы возле больницы, чтобы убить время до оформления на госпитализацию. А она начиналась только в 12 часов дня.

Такие правила у них заведены, вроде как приём больных, начинается после утренних операций. В восемь утра, только начальное оформление, вместе со сдачей теста на «ковид».

Большинство устраивающихся людей осталась сидеть и ожидать в приёмном покое, а я сложил вещи на полку, и направился в город.

Гулял по аллеям в парках, с неба капал дождь, монотонно шумя по листьям. Густые кроны деревьев немного спасали от дождевой влаги, ведь зонт не стал с собой брать в дорогу, укрывая голову капюшоном летней курточки. Летний дождь то прекращался, то начинал лить с новой силой. На аллеях было пусто, изредка навстречу попадались «собачники» с зонтами, выгуливая домашних питомцев на поводках. Потом парки закончились, появились улицы, на одной из них зашёл в магазинчик, в нём попил горячий кофе с пирожком. Посмотрел по телеку новости, поболтал с продавщицей. Прошёлся по длинному проспекту, вернулся обратно. Как раз отпущенное время приблизилось к отпущенной черте.

— Ну, как тебе здесь? — спросил меня грузный мужчина, в пижаме и в майке, сквозь которую выпирал живот. Находясь через одну койку, он полулежал, полусидел возле стенки, плечом же опираясь на неё же. Винни Пух, его так стал называть про себя, хотя просто безобидно Винни. Так правильно, ведь как ещё, если он офигенно похож на того мультяшного героя из детства.

Всклокоченные седые волосы, похожие на пух; с хрипотцой голос которым он произносит слова, насмешливые глаза, губы готовые растянуться в улыбке, — дополняли немного странноватый образ.

Евгений Богатиков, — пациент, и сосед по палате.

Раньше, до пенсии и до болезни, он работал начальником, в районной строительной организации.

У него удален мочевой пузырь, теперь он писает в специальный мешочек, который прикреплён к ноге, через эластичные трубочки.

Он мне сам потом показал, и я чуть не потерял сознание, когда первый раз это увидел: катетер из живота, трубки, текущая жидкость внутри них.

Сейчас ему предстоит новая операция, ТУР.

Поэтому он здесь.

— Да нормально, — ответил я ему в тот раз.— Лучше не бывает.

Покормят и таблетки дадут, только прилечь негде.

— А ты здесь ложись, — предложил другой мужчина.

— Куда? — задал совершенно глупый вопрос.

— Куда... да хоть куда: можешь под койку, можешь ко мне под бочок. Потеснимся. Я худенький, а ещё можно валетом лежать на кровати. Ну что, заступаешь местечко, а тут такие очереди, особенно в ночь?

Альфред оказалось имя, а я его стал звать «Немец».

Почему? Не знаю, похож на немца, и всё тут, не хватало только каски и автомата. А главное характер такой, специфический.

Настырный. Особенно до медсестричек.

Сухопарое тело, лицо темное и с морщинами, черные с проседью волосы, усики. У него раковая опухоль возле простаты.

Завтра операция. Мы с ним потом подружились, несмотря на все разногласия.

— Может мне сразу под койку, а то ноги воняют, даже если носки снять? — предложил я. — А уборщица меня сразу будет тряпкой обтирать. Вот здорово то?!

Оставались ещё трое соседей.

Один из них Юра Потапов, флегматичный человек — «спасибо».

Я потом отдельно поздоровался с ним, назвал своё имя, он свое.

И при этом добавил:

— Спасибо.

Поначалу это выбешивало, когда раз за разом тебе говорят «спасибо» и «спасибо», но потом привык.

Потом что-нибудь делаешь, выключил кран. или свет, закрыл дверь в палату, — он всегда говорил «спасибо» за это.

Медсестрам, — когда ставят укол, дают градусники.

Санитаркам, — что они вымыли полы в палате.

Врачам, — когда они говорят что у него всё хорошо.

Человек — Спасибо, что можно ещё можно добавить.

У него рак простаты. Завтра тоже операция, по удалению.

Я не верю ему, что он был всегда такой правильный и пушистый.

Когда припрет жизнь к стенке, и не такое замутишь.

А он, видать, мутил в свое время, может даже с «братвой».

Среднего роста, ещё в хорошей форме, когда человек следит за своей внешностью, хотя он немного старше меня.

На его лице выделялись огромные голубые глаза, их портила чрезмерная водянистость, видимо уже возраст накладывал след,

которые взирали на окружающий мир с некоторым удивлением, можно выразится даже с немым вопросом.

Ведь он особо с нами, с соседями, не особо разговорчивый.

А разговаривает он в основном по телефону, когда несколько раз в день звонят ему, или звонит он, наверно домой и родным.

Как мы поняли, у него большая любовь, будто в молодости.

В разговорах то ли с женой то ли с любовницей, когда никто не выходит с палаты, мы каждый раз слышим как он признается незнакомке в любви, говорит ей всяческие нежности, даже не стесняясь наших циничных ушей.

Ещё у него есть особенность, — он с озабоченным видом постоянно ходит везде с блокнотом, что-то в него записывает.

Наверно это очень важные и секретные вещи.

Хотя, может он обычный писатель, только скрывает это от нас.

При необходимости блокнот он тщательно прячет от посторонних глаз, будто бумажник с миллионом рублей.

В первый день, ради того чтобы скоротать время до ужина, спросил без шуток, показывая на блокнот, когда он в очередной раз принялся в нем черкать ручкой:

— Что ты там пишешь?

— Записываю чтобы ничего не забыть, а то память подводит.

— Дашь глянуть?

— А тебе это зачем смотреть?

— Интересно.

— Заведи свой и смотри. Ответил на вопросы?

— Ну да.

И я больше к нему не приставал по поводу того злосчастного блокнота.

Буддист, — а что про него: буддист он и в Африке буддист..

Моё место, возле стенки с тремя розетками и тумбочкой, оказалась возле его койки.

— Попробуешь насвай? — сразу предложил, доставая пакетик с зеленоватым веществом.

— Да как-то не хочется, — ответил ему.— У меня сигареты есть.

Зачем ещё одну отраву принимать.

— Это лучше сигарет, — заметил он философски. — Вот сюда кладёшь и всё.

Он показал на деле, как укладывает вещество из пакетика под десну. Ему 70 лет, трудно выговариваемое имя и фамилия, приехал из одной южной республики, а здесь нашлось очень много родственников.

Здесь же, в РФ, у него, врачи нашли вроде онкологии.

Поэтому ему назначена пока только биопсия, взятие образца ткани на раковые клетки.

Большое крупное тело, лысая голова.

Впрочем, не из-за лысой головы, стал его называть Буддистом.

Он молчун. Причем конкретный. Как воды в рот набрал.

Это про него. Ведь он постоянно принимает насвай.

Он его держит под языком полчаса, или даже час, потом выплевывает. Прополаскивает рот, несколько раз, тогда его рот свободен. Когда во время приема насвая его беспокоят однопалатники, он корчит рожи и мычит.

А когда заходит медсестра и просит что-нибудь сделать, то он немо махает руками, будто ничего не понимая.

Обычно, после приема насвая Буддист, покачиваясь на ногах выходит в общий коридор и начинает громогласно говорить по телефону на родном языке со своими соплеменниками.

А третий выписался: дедок, он только ждал бесплатного обеда и выписку. Он позвонил, за ним вроде приехали родственники. Помог ему собраться, донес всякие мешки и пакеты в коридор.

Дальше стал обустраиваться на новом месте, убрал грязное бельё, постелил новое, простыню, наволочку, пододеяльник, — как положено. Положено, так положено.

Ещё было две необычные штуки: обед и бритье.

— Вы брились? — спросили меня при оформлении.

— Конечно. Сегодня утром, — и я показал на свое лицо.

— Нет, не то. Надо было брить внизу.

— Ладно. Я и с боков смогу.

Я сначала счел, что это шутка такая. Бывает же местный фольклор.

Так и это. Оказываться нет, по словам медсестры, которая вновь напомнила про бритьё. Надо брить яйца, член, пах, всё остальное, чтобы ни одного волоска не осталось на коже.

— Мужики, чё, это правда или прикол?

— Да, сам поймешь.

— А где бриться тогда, и как? Прямо здесь что ли?!

— Возьми бритву да брейся, — сухо ответил Немец. — Как выйдешь, идешь налево до упора, потом поворачиваешь снова налево. Там и найдешь, будет помещение...

— «Клизменная», — добавил Винни.

— Вот уж спасибо!

А сам Спасибо промолчал, уткнувшись в блокнот, Буддист по обыкновению дремал.

Я взял бритвенный станок, мыло, крем для бриться, полотенце.

«Клизменную» я нашёл быстро, хотя, что тут искать.

Помещение, рядом с дверями, которые под туалет.

Как описать: комната, окно, дверь, возле кафельной стены кушетка с изголовьем покрытая медицинским материалом, бордового цвета.

Вверху её написано жирным маркером, — голова.

Внизу, — ноги.

Посередине, — жопа.

Как всегда, это для особо одарённых.

Как надо класть голову, как ноги, как зад.

А таких очень много людей (я пишу это с улыбкой, но на самом деле надо плакать).

На другой стене, полки с утками, с ящиками, с ведрами.

Рукомойник.

Вот оно: смеситель, внизу железная хрень.

Короче было так: становишься в раскоряку над железной хренью, намыливаешься и бреешь яйца и всё остальное.

Водой из смесителя подмываешься. А вода стекает в эту железную хрень. Всё просто. Кто не понял, есть инструкция: голова, ноги, жопа. Ну а кто вообще не понял — есть Медбрат в ночь.

Который вставит в задницу клизму, а потом будет выдергивать волоски одним за другим, а может паяльной лампой выжигать.

Шутка. Здешние обычаи: поиздеваться над новичком.

Хотя про клизму тут без шуток.

Но это было потом.

А сейчас я просто брился: живот, яйца, всё остальное.

Конечно была мыслишка что это прикол.

Что ж, хороший юмор у наших людей.

А ещё перед операцией пациенту полагалась делать клизменные процедуры вечером и непосредственно утром, перед тем как лечь на хирургический стол.

К вечеру «на клизму», собиралась толпа, человек двадцать мужиков. А туалет всего один, также как и сам унитаз, на всё отделение. Правда был ещё женский, и для сотрудников.

Но они вечно были занятыми, или закрытыми на ключ.

Мужики, после клизмы, горя от нетерпения, плотнее сжимали ягодицы, чтобы не обделаться.

Как сиденье унитаза освобождалось, то на его место тут же залезал очередной счастливчик со спущенными штанами и рулоном туалетной бумаги.

Такой стоял дух, окна открыты настежь, сквозняк, а всё равно прёт, как на газовой заправке. Малейшая искра, всё загорится.

Какие тут шутки, если газ из кишок лезет.

Тут не до шуток. Главное, чтобы хватило туалетной бумаги.

Этот цирк я наблюдал в первые два дня, когда пытался сходить в сортир по нужде.

В эти дни я ожидал своей очереди на операцию, так как поступивших больных находилось много в палатах, поэтому меня откладывали на потом. Наконец врачи мне твердо сказали, чтобы я назавтра готовился лечь под нож.

Пришло вечернее время, в шесть часов миновал ужин, медбрат стал обходить палаты, по списку выкрикивая фамилии больных, которым следует принять вечерний «десерт».

Следует сказать, что в нашем отделении работает две медсестры, и два медбрата. Что о них, в принципе ничего особенного: молодые парни и девушки, выполняют обязанности вполне на уровне, и не спустя рукава. Медбрат, которому я попался в ту смену, был высок, строен, блондинист, и красив как бог Аполлон.

Едва он огласил мою фамилию, я уже стремглав выбежал из палаты и мчался по коридору к «клизменной», обгоняя всех претендентов на первенство, по очереди в сортир.

Всё равно опоздал, оказался третьим в очереди.

После клизмы, сделанной медицинским «аполлоном», я маялся возле туалета, который был уже кем-то занят. Тут один доброжелательный советчик, мужик со злым и хмурым лицом порекомендовал:

— А чё ты тут стоишь? Вон там, в другом конце коридора тоже есть туалет. Беги туда, если невтерпёж.

Я пошёл, так, на всякий случай. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло. Как потом узнал, наш этаж занимало два отделения: онкология, и урология.

То есть этот добрый советчик посоветовал идти в другое отделение, где тоже проводятся такие же процедуры.

Поэтому те туалеты были заняты толпой страждущих.

Конечно, грех бить морду за такое, больному человеку.

Но послать, обматерить, пожелать ему сдохнуть поскорей от рака, это стоило того, когда вернулся обратно.

Очередь свою пропустил, и дело близилось к греху, но опять же, с шутками, с подколами мужиков из очереди, меня пропустили к заветному унитазу.

А в столовой, мне попался такой же угрюмый мужик, наверно они были братьями близнецами по крови, или по сволочному характеру

Так вот, в столовой, в небольшом помещении с несколькими столами, я присел за свободное место., так как остальные оказались занятыми.

За тем столом сидели двое обедавших людей: тот злой, и другой, тихий и неприметный.

Я поочерёдно оглядел их, тихого и злого.

Это сразу становилось понятно по виду.

Злой заметил, что внимательно изучаю его.

Он оторвался от тарелки с супом и сквозь зубы проговорил довольно громко:

— Чё смотришь?!

— Аппетита приятного говорю! — отреагировал тут же.

Хотя это вырвалось из меня на автомате.

Злой сразу же сменил гнев на милость:

— Взаимно, — проворчал он, вновь принимаясь за еду.

Больше мы не проронили ни слова, стуча ложками по днищу тарелок. Кстати сказать, больше я не глядел на него.

Мало ли что, вдруг он окажется с прибабахом, ткнёт ложкой в глаз, и тогда уже пиши «привет».

Кроме моих соседей по палате, там нашлось ещё много забавных персонажей.

Был один довольно необычный товарищ: маленького росточка, с животиком под больничной пижамой, пожилого возраста.

Прожил, и жил всё время в какой-то деревне.

Уморительная походка, почти как у Чарли Чаплина: при ходьбе по коридору, он переваливался с боку на бок, подворачивая одну ступню внутрь, а другую наружу, при этом опираясь на палочку.

Внешностью похожий на одного известного комедийного актера, с юморным голоском кота Матроскина.

Всё это вместе с мимикой на лице, особенно когда он рассказывал что-нибудь про себя, вызывало неодолимый смех у собеседников.

В первый раз я его увидел когда он зашёл к нам в палату опираясь на палочку, удивлённо и растерянно подняв наверх белёсые и густые бровки, волоски которых топорщились в разные стороны, спрашивая мурчащим голоском:

— Здраво мужички. Я вот из соседней палаты, приехал на операцию, только заселился, а врачиха мне говорит — надо брить.

Рукой он показал где именно надо брить.

— А я же не знал! Есть у кого-нибудь лишний станок?

У своих соседей спрашивал, без толку. Выручайте!

Тут он развел руки и чуть ли не заплакал.

По правилам, перед операцией, пациент должен выбрить зону паха и живота. Я, как и он, не знал тогда об этом, поэтому прихватил только один одноразовый станок, на всякий случай.

И уже использовал его для личного бритья.

Мы все молчали, наверно у всех было туго с бритвами.

Лично я от того, что с трудом внутри себя давил смех, от этой драматической сцены.

Винни первым из нас подал голос, как-то отшутился.

Спасибо озабоченно писал в блокноте с кожаной обложкой коричневого цвета, может быть комплименты жене или любовнице, на будущее.

Буддист по-буддистки безмолвствовал: с загадочным и непроницаемым выражением на лице натурального ламы, видимо под воздействием наркотического насвая.

Выручил его только Немец.

Он по характеру самый отзывчивый из нас.

— Сейчас земляк, дай-ка встать.

Немец привстал с койки, придвинулся к тумбочки, а она стояла немного поодаль, достал из неё станок, подал ему.

— На вот, держи. Немного тупой, но пойдет для такого дела

— О мужички! Как вы меня выручили!

— Э-э, должен будешь.

— Конечно, конечно. Чай, кофе, конфеты, всегда пожалуйста.

— Э-э нет, так не отделаешься. А стаканом спирта вполне.

Ведь чай можем и сами попить.

— Ладно-ладно, я же не отказываюсь. Будет вам спирт ребятки, хоть залейся. Ну я побежал тогда.

— Иди, да не забудь.

— Да не в жисть!

Радостный Матроскин чуть ли не перекрестился тростью, и поковылял из нашей палаты прочь.

Немец, всегда переводил такие вещи в шуточное действо с театральным эффектом.

Не станешь же с человека на самом деле, за каждый пустяк, в наше поганое время требовать деньги. А вот спирта, — пожалуйста.

И тебе не обидно, и ему тоже.

Немец педантичный и запасливый человек, у него всегда найдётся необходимая вещь в хозяйстве.

К примеру электрический кипятильник, после ужина столовая и кухня закрываются и пить нечего.

А чаёк погонять вечером перед сном самое то.

Вот и выручал нас тогда кипятильник Немца.

В стакан наливали воду, кипятильник в розетку, через минуты две получался отличный кипяток.

Ещё он добрый и не жадный: отдал мне пирожки с капустой, которые он привёз из дома. Других угощал конфетами.

Несмотря на свою внешность, он очень разговорчивый и общительный человек, абсолютно со всеми: с медсёстрами, с врачами, с санитарками, даже с Буддистом и Спасибо.

За свою долгую жизнь, ему под 70 лет, кем он только не работал: председателем колхоза, учителем и директором сельской школы.

На пенсии занялся фермерством, держит коров, от них продаёт мясо и молоко.

Когда ему сделали операцию, то у него долго не работали ноги из-за сильного наркоза, сделанного в позвоночник, поэтому мне приходилось его возить на инвалидной коляске.

Это я подал такую идею, ведь коляски вместе с передвижными каталками, вечером стояли без дела в общем коридоре.

Наверно у каждого в загашнике есть разные истории про онкологию. Допустим, вот, которую мне поведал, один из больных в очереди за процедурами.

(не выдумал, просто она красивая и такая, что ли чистая)

Хотя зачем она вам, всё равно не поверите.

«... она была совсем молодая, всего 30 лет.

У неё обнаружилась онкология, очень смертельная.

Я всё сделал для неё. И невозможное, — возможность сделать операцию в клинике Израиля.

Деньги, авиабилеты, — всё было в кармане.

У неё, и у меня. Но она отказалась...»

— Понимаешь?— он спрашивает меня.

Этот мужчина с седыми волосами, который одной рукой держится руками о косяк двери, где мы вдвоём проходим обследование на рак. Другой, смахивая слезы с глаз.

— Нет, — говорю я.— Вообще не понимаю.

Ну как так; это невозможно.

Чтобы человек добровольно отказался от возможности жить дальше?

Так не бывает.

— Бывает. Я её похоронил в 32 год, оставила мне две дочки.

Понимаешь, — она слишком верила в жизнь.

Чтобы лечь на операцию, и лишиться грудей.

У неё был рак молочных желез.

Блять, я тебе клянусь, я бы всё равно ее любил, даже без сисек.

Сиськи, — это что, можно силиконом их сделать, а некоторые женщины протезы носят.

— Вряд ли, она слишком верила в жизнь, — говорю я ему.

Ничего бы не изменил, — она бы потом шагнула с крыши...

По любому ты завёл любовницу.

А это тебе отмщение. Вот болей теперь раком!

Ебать из меня утещальщик.

Он схватил меня за горло, принялся душить.

Я стал смеяться. Сквозь слёзы, боль, сдавленное горло.

Представляя абсурдность ситуации: раковый больной, насмерть душит другого ракового больного, и, причем в раковой больнице.

И жить нам осталось совсем немного: ему, и мне.

Прибежал медбрат, ещё кто-то из больных, разняли, вкололи успокоительного. По две дозы, ведь одна нас уже не берёт.

Чтобы с ним — не знаю. А со мной... тоже не знаю.

Я вообще не решил ничего....

*

Время в больнице растягивается как тягучий кисель, особенно для тех, кому нельзя вставать.

Уходящее солнце отразилось в окне близлежащего дома, посылая прощальный свет к нам в палату.

Он проник через приоткрытые жалюзи, упал на прикроватную тумбочку. Сверкнул в бутыле воды, и вскоре пропал.

Тогда наступало время историй, ведь ужин прошёл, образовалось свободное время.

— Его звали Максим Карамыч, — так начал рассказывать Немец. — Он работал кожным доктором в нашей районной больнице. Среднего росточка, носил на себе вроде плаща или длинного халата, который частично скрывал физический недостаток, небольшой горб.