Байки старого актёра

      

 

 Игровое чтиво двух частях   

 

 

    

 

 

 

 

МОСКВА

2022 год

 

 

 

                   

 

 

             Спектакль пойдёт на малой сцене

                               

                                  Часть первая

 

 

 

 

 

Сценическая Фантасмагория, единожды сыгранная

 

  в провинциальном театре России

 

        

 

 

 

 

Действующие лица

 Михаил Сергеевич Лунин

 

Мундир государя

 

Первый мундир

 

Второй мундир

 

Она

 

Поручик Григорьев

 

Писарь

 

Первый убийца

 

Второй убийца

 

 

 

Прелюдия к постановке спектакля

 

Они вышли из кинотеатра «Художественный» и зашагали по Гоголевскому бульвару. Не раз во время просмотра фильма «Союз спасения» Дима порывался поделиться с дедом впечатлениями. Тот пресекал эти попытки. Теперь, обретя возможность высказаться обо всём, что у него накипело на душе, он ею воспользовался и ёрнически зачастил:

— Добрались, дед Матвей, до декабристов, добрались! Вывел режиссёр «спасителей России» на чистую воду. И актёры изобразили их без всякой патоки, которой нас в школе пичкали. Герцена они разбудили, тот давай в колокол лупить, ну и до горячих сердец большевиков с холодными головами и чистыми руками этот звон, конечно, дошёл. А они потом эти колокола взяли и наземь сбросили. И те вместе со страной на кусочки разлетелись. Наум Коржавин в назидание потомкам по этому поводу стишок сочинил: «Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!.. Нельзя в России никого будить».

Дед усмехнулся:

— Колокола, чтоб ты знал, снимать начали ещё по велению Петра Великого. Страна от этого не разлетелась. Собралась в кулак. Пушки отлили из того металла и шведам под Полтавой всыпали, будь здоров. А стишок, как стишок. Сочинил и бог с ним. Я могу тебе прочесть кусочек из другого стихотворения, написанного современным русским поэтом: «И что ни день, нас требует к ноге не то элита, а не то малина, не то разговорившаяся глина, не то иная вещь на букву «г». Впечатляет?

— Постой, дед, — схватил Дима его за рукав, — это же нынче забытая поэтесса Новелла Матвеева.

— Вот те на… — притормозил дед Матвей. — Тебе-то откуда известно про это чудо шестидесятых годов? Что-то сборника её стихов я на твоём столе не видел.

Дима смутился:

— Мой одноклассник от неё фанатеет. Готов мозги компостировать её стихами под гитару, когда угодно, где угодно, кому угодно. Был бы слушатель. Правда желающих немного. Мы с ним дружбаны, он на мне и отыгрывается. Но не в поэтессе дело. Ты хочешь сказать, что фильм не произвёл на тебя никакого впечатления?

— Не произвел, — ответил дед и вновь зашагал по хрусткому песчаному покрытию бульвара. — Заказная чернуха.

Дима бросился догонять его.

— По-твоему, в нём нет ни слова правды о восстании на Сенатской площади?

— Для твоего общего развития могу подбросить дровишек в костерок весьма поверхностного суждения. Факт первый: никто из мятежников не дал вольную своим крепостным. Факт второй: это совершил оболганный современниками главный жандарм России – граф Бенкендорф. Факт третий: имелись среди восставших и такие, кто с помощью переворота надеялся рассчитаться с долгами. Имения у них были заложены-перезаложены. Факт четвёртый: некоторые члены «Союза Спасения» действительно на первых же допросах начали спешно выдавать своих товарищей, надеясь заслужить монаршую милость, смягчить наказание.

— А я что тебе говорил? — возликовал внук. — Правда об их так называемом «подвиге» изо всех щелей лезет.

— Хочется правды? Изволь. О жизни и гибели декабриста Горбачевского мало чего известно. Но, когда император повелел его амнистировать, он от «монаршей милости» отказался. Остался в Забайкалье, с товарищами по несчастью.

— Это же нелепо, — пожал плечами Дима. — Почему отказался-то?

— Да потому, что рядом находились его друзья по-прежнему закованные в железо. Он оставался верен братству до конца.

Или взять Ивана Сухинова. В каторжном руднике начал подготовку к восстанию. Надеялся этим хоть как-то облегчить жизнь своим соратникам. А ну, как свора тамошних надзирателей перепугается, пойдёт на уступки. Нашёлся доносчик. Несколько человек расстреляли. Сухинов наложил на себя руки.

Но далеко не все были готовы предавать бывших соратников ради спасения собственной шкуры. Понимаешь, Дима, в целом, они были идеалистами с чистой душой, здравым умом, всосанной с молоком матери порядочностью. С искренней наивностью они считали, что послужат примером, что за ними поднимутся их соратники по Бородинскому полю, что ценой своей жизни удастся свергнуть царя, избавить крестьян от самого страшного, что когда-либо угнетало и угнетает человека, – от рабства. Да за это каждому из них надо ставить памятник. Кстати, Ивану Сухинину поставили памятник в Горном Зерентуе.

— Выходит, — задумчиво произнёс Дима, — абсолютной правды не существует? Её можно в любую сторону завернуть, можно на голову поставить.

— Абсолютной истины, мой дорогой поборник справедливости, не существует, — не останавливая шаг, продолжил дед. — Появись подобный фильм при Николае Первом — всех создателей скопом сослали бы на каторгу в Сибирь. При Сталине — в Гулаг отправили. При Брежневе… режиссёра и сценариста лишили бы возможности добывать хлеб насущный своим ремеслом навсегда.

Но заметь, именно в застойное время, кстати, самое спокойное и мирное время существования России за многие годы, вышел фильм «Звезда пленительного счастья». Там ни на шаг не отступили от того, что было известно на тот момент о восстании. Погляди его в ноуте для сравнения с тем, что мы только что лицезрели, вместо того, чтобы за никчемным «ТикТоком» штаны протирать. Может, мысли какие-никакие появятся. А то, — вдруг в сердцах воскликнул дед Матвей, — наши начальники культуры с этакой инфантильной небрежностью позволяют «либерастам от искусства», другого определения дать сим деятелям не могу, с варварским наслаждением марать грязью всё доброе и светлое, чем славился Советский Союз. А светлого было в нём, поверь, предостаточно. И жилось тогда народу во сто крат лучше, нежели сегодня. — Он закашлялся и начал хватать ртом воздух.

— Что ты, дед, перестань, успокойся, я не собирался тебя заводить на пустом месте. Давай на скамейку присядем? Отдышись.

Они присели на пустующую скамью.

— На пустом месте, говоришь? — откашлявшись, произнёс дед Матвей, — Как бы в один прекрасный день все ваши «фэйсбуки» и «ютубы» не заляпали нас грязью по самую макушку. Как это случилось в страшные девяностые годы, когда Советский Союз за пачку грязной «зелени», жвачку, джинсы, иномарки, сыр «Рокфор» и прочие прелести «свободного мира» преподнесли миролюбивому Западу на тарелочке с голубой каёмочкой. А мы ушами аплодировали.

— Ты, дед, оказывается, ретроград, — удивился Дима.

— Приятно, что твой словарный запас обогащён нечасто встречающимся в разговорной речи грамотным определением. В каком-то смысле — да. Но я бы, скорее всего, назвал себя консерватором. Тебе знакомо такое понятие?

— Знакомо, — с вызовом ответил Дима. — Я даже могу цитатой Уинстона Черчилля поделиться: «Кто в молодости не был либералом, у того нет сердца, а кто… — внук замялся.

— «…а кто в зрелости не стал консерватором – у того нет ума», — завершил цитату дед Матвей. — Только её произнёс Бенджамин Дизраэли. А приписывают почему-то Черчиллю.

— Только я ни тот и ни другой, — дурашливо произнёс внук. — Я современный пацан.

Дед усмехнулся:

— Понятие «пацан» в нашем интеллектуальном общении, как ты любишь выражаться, не катит. Но я готов взять слова о никчёмном сидении в «ТикТоке» обратно. Вижу, ты не совсем безнадёжен. В ранней юности и я выпендривался: носил ярко-зелёные брюки, такие узкие, что едва натягивал, кок на голове…

— Чего ты ещё носил?! — недоумённо протянул Дима.

— Кок, — рассмеялся дед. — Мы взбивали волосы надо лбом, мазали клок хозяйственным мылом и носились с ним, как с писаной торбой. Чего ты так недоверчиво смотришь на любимого родственника? Стилягой я был. Стилягой! Буги-вуги так лихо отплясывал, как мало кто умел.

— Погоди, дед, — досадливо произнёс Дима. — Как говорит наша бабушка, начали вы, молодцы, с бузины, а заехали в Киев к дядьке. Ты просто скажи, за каким чёртом четырнадцатого декабря дворяне, офицеры, герои войны попёрлись на Сенатскую площадь? За что невинных мужиков в солдатских шинелях под картечь подставили? Переворот государственный совершить хотели? Они же были не самыми глупыми людьми своего времени. Неужели не понимали, что затеяли безрассудную, опасную для России затею?

— Не спеши с выводами, внук, — негромко промолвил дед. — Судить наспех тех, кто своей грудью защитил Россию, победил «пожирателя Европы» Наполеона и этим обрёл бессмертие на века — недостойно мыслящего человека любого возраста. Что до «Союза спасения» — так он снят, как большинство наших сегодняшних фильмов, на потребу западного зрителя. Дескать, гляди, продвинутый Запад, какие мы сирые, убогие. Научите нас уму-разуму. И заживём мы, как вы, под славным звёздно-полосатым зонтиком. Авось, приз на каком-нибудь кинофестивале на бедность подкинете. Зря, что ли, столько лет оплёвываем родное отечество? Но не принимают нас под зонтик. Рылом для них не вышли.

— Ты, прям, на обе лопатки кладёшь меня, дед. Так со мной ещё никто не разговаривал — ни в школе, ни дома. Выходит, — Дима невесело усмехнулся, — грош цена моим размышлениям?

— Грош цена, говоришь? — Дед Матвей залез во внутренний карман куртки, достал кошелёк, раскрыл, поворошил купюры… — Вот что, мой дорогой внучок, тут неподалёку есть маленькое уютное кафе. Выберем столик, посидим рядком, поговорим ладком.

— Замётано, — обрадовался Дима. — У меня как раз аппетит разыгрался.

И они дружно зашагали по бульвару.

***

— На чём мы остановились? — кивком головы дед Матвей поблагодарил официантку, принесшую еду, бокал сухого вина и кока-колу.

— Поговорить ладком собирались, — бормотнул Дима, разрезая на кусочки бифштекс. — Только я сначала поем.

— Приятного аппетита, — дед Матвей пригубил вино, прикрыл глаза, оценивая вкус, закусил салатом «Цезарь» и, потягивая согревающий душу напиток, стал наблюдать за уплетающим еду внуком.

Наконец Дима отодвинул тарелку, осушил своё питьё, откинулся на спинку стула и спросил:

— Если, как ты говоришь, подобные фильмы снимаются на потребу Запада, тогда зачем государство их финансирует?

— Слышал, как президент недавно поинтересовался при всём честном народе, с чего это в наших сериалах, что ни полицейский, так куплен с потрохами мафией, что ни разведчик, то предатель и «крот», что ни боец «Смерша», обязательно садист и убийца? Как же мы тогда  «Абвер» и нацистские спецслужбы по всем статьям переиграли? В невиданной доселе войне фашистам хребет сломали? А за что книги, охаивающие наше прошлое, на чём их достоинства заканчиваются, получают увесистые премии? К сожалению, дальше интереса дело не пошло. Выходит, чей-то интерес весомее оказался.

— Мы с друзьями этих книг не читаем, «мыло» не смотрим. К чему риторические вопросы задавать, — усмехнулся внук. — Лишить этих деятельных «творцов» государственного финансирования — и все дела. Пусть за свой счёт изгаляются. Думаю, на этом все их потуги создать очередную «чернуху» закончатся.

— А никто из них себе подобных вопросов не задаёт. Каждый сверчок в хорошо оплачиваемом уюте греет задок на своём шестке. А там, хоть трава не расти. До остального ему дела нет, — ожесточённо произнёс дед Матвей. — А почему деньги на эту чернуху из кармана россиян тянут столько лет, объяснить не смогу. На эту тему говорить, не переговорить. Зря только время потеряем. Ты спрашивал, зачем герои Отечественной войны восемьсот двенадцатого года вышли на Сенатскую площадь? Я тоже в молодости задавал себе эти вопросы. Об этом академические тома написаны. Но и в них не найти однозначного ответа.

— И где же ты отыскал ответ на столь занозистый вопрос?

— В театре.

— Где, где… я не ослышался? — изумлённо спросил Дима.

— В далёком от Москвы молодёжном театре Забайкалья решили поставить пьесу известного драматурга о декабристе Михаиле Сергеевиче Луние.

— Что-то я слышал о Лунине, — неуверенно произнёс внук.

— Слышал он, — осерчал дед Матвей. — Слышал звон, да не знаешь, где он. О Лунине толкового жизнеописания по сей день не имеется. И вот мне, — голос старика неожиданно смягчился, и в нём проявилось смущение, — мне, тогда молодому актёру, предложили сыграть Лунина. Представь себе, наш режиссёр решил, что мои внешние данные совпадают с обликом Михаила Сергеевича. Как будто он с ним в его поместье чаи гонял. Хотя, — дед заколебался, — отдалённое сходство имелось. Я перед зеркалом часами стоял, пока углядел это самое сходство. Но, в то же время мне думалось, справедливо думалось: мой двадцатитрёхлетний юношеский житейский опыт, скромный актёрский багаж вряд ли помогут в создании непостижимого для меня образа гвардейского офицера, Михаил Сергеевича Лунина. Он — участник Отечественной войны, заграничных походов русской армии восемьсот тринадцатого-пятнадцатого годов. Ему тридцать восемь лет. Он — один из учредителей «Союза спасения» и «Союза благоденствия», член Северного и Южного обществ. Правда непосредственным участником восстания он не был, так как в это время находился в Польше, при великом князе Константине Павловиче, где и застала его весть об арестах декабристов. Однако, когда князь предложил ему бежать за границу, недолюбливал он своего братца и рад был ему «услужить» таким образом, Лунин отказался спасать свою шкуру. И этот сложнейший образ мне предстояло создать. Уму непостижимо!

— Дед, — Дима успокаивающе положил ладонь на его руку, — разве актёры, играющие роль великой личности, всегда соответствуют ей своим внутренним содержанием? Смешно!

— Тютелька в тютельку попал, критик доморощенный, — рассмеялся дед Матвей. — Именно этой фразой наставил меня на путь истинный постановщик спектакля. Знал бы ты, с каким азартом я приступил к нежданно-негаданно свалившейся работе над ролью. С каким нетерпением ждал сладкого мига…

— Какого мига, дед?

— Не перебивай. Я ждал заветного мгновения, когда в моей гримёрке по трансляции прозвучал бы голос помощника режиссёра: «Ваш выход, господин Забайкальский!»

— А это ещё кто такой? — осторожно спросил Дима. — Тоже декабрист?

— Забайкальский — это я, — смутился дед Матвей.

— Ты же Спиридонов, — удивился внук.

— Так-то оно так, — досадливо отмахнулся дед. — Но посуди сам. Играть Лунина с фамилией Спиридонов… то ли дело: Смоктуновский, Янковский, Ульянов. Молодой был, амбиция так и пёрла из меня… Чего это ты кривишься? В театре, как в кавалерийской атаке, надо первым в лаве идти на противника. Иначе всю жизнь проходишь в массовке. Я и взял псевдоним: Забайкальский. По-моему, очень даже ничего.

— Ничего, — милостиво согласился Дима, — но почему господин? Ты же был советским артистом. И по радио должно было звучать: «Ваш выход, товарищ Забайкальский!».

— Понимаешь, Дима, словосочетание «господин артист» на театре является, как бы тебе это доходчивее объяснить, общим понятием, что ли. Перед началом спектакля наш помощник режиссёра, сам бывший актёр, обычно произносил: «Даю третий звонок. Господа артисты, приготовьтесь к выходу».

— По мне, так было бы значительнее, произнеси он таким образом: «Ваш выход, господин Лунин…»

 

2. Кто бы мог подумать

Долгожданный выходной, на который Матвей Спиридонов возлагал столько надежд, полетел в тартарары. Звонок из театра переиначил всё на свете. Какая там неоднократно просроченная сдача библиотечных книг?! Какое занятие с ребятишками в драмкружке?!

Сегодня, после обеда вывесят распределение ролей в пьесе о Луние. Наивно было думать, что ему достанется какой-нибудь значимый персонаж. Но пятого стражника во втором составе должны были бы подкинуть. И на том спасибо. Хоть какое-то разнообразие. Осточертело ему Зайкой-Зазнайкой скакать воскресными и каникулярными днями. Куда как веселее безмолвным солдатом декабриста Лунина охранять в каземате. Пьесы он не читал. Где её возьмёшь? В литературной части не допросишься. Как только прошёл слух, что пьесу будут ставить, заслуженные и народные друг у друга из рук её рвать начали. По слухам, в ней даже у самого незначительного персонажа есть текст.

 

***

У расписания, как и предвидел Матвей, толпилась вся труппа. Он встал в сторонке, решил дождаться, пока актёры налюбуются и разойдутся по своим делам. Бог даст, его фамилию там, пусть самым мелким шрифтом, всё же пропечатана.

Народ, однако, расходиться не торопился. Но… стоило Матвею приблизиться к листку распределения, как толпа расступилась и с недоумением уставилась на него.

Артист Спиридонов поёжился. Неужели выговорёшник влепили за то, что на вчерашней сказке в буфете пивком побаловался? Но тут к нему подошла Заведующая труппой и слегка прикоснулась к плечу.

— С тебя причитается, Матвей.

«Всё тип-топ! — мысленно возликовал он. — Выговором не пахнет. Значит, пятого стражника я получу в первом составе!»

Неуверенно шагнул к расписанию, пригляделся и обомлел…

Напротив фамилии Спиридонов…

Он протёр глаза. Не может быть! Тем не менее, напротив его фамилии жирным шрифтом было выведено: Михаил Сергеевич Лунин.

Молодой актёр беспомощно огляделся по сторонам и снова прилип к объявлению. Ошибки не было. Он - Лунин! Первым составом… кто же вторым?

Никого!

На лице появилась бессмысленная улыбка.

Его хлопали по плечу, поздравляли. Кто искренно, кто равнодушно, кто с зубовным скрежетом.

Заведующая труппой, понимая его состояние, негромко произнесла:

— Пошли в моё гнёздышко. Роль заберёшь. Главный режиссёр тебе персонально её подписал.

Это добило Матвея окончательно.

«Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», — лихорадочно повторял он про себя одну и ту же избитую фразу.

Они вошли в заваленный папками кабинет. Заведующая раскрыла одну из них, достала солидную стопку бумажных листов и протянула Матвею. Он с трепетом принял, неизвестно за какие заслуги свалившийся на него Божий дар, хотел поблагодарить, но…

Горло от восторга перехватило до слёз.

Заведующая понимающе улыбнулась и промолвила:

— Завтра в одиннадцать утра читка. Не опаздывай.

Не опаздывать?!

Он был готов остаться на ночёвку в театре. Эта идея казалась ему самой надёжной, спасительной от страха, который охватил его при мысли о завтрашней репетиции

***

Всю ночь Матвей ходил по своей комнатушке, заглядывал в текст, всматривался в небольшое настенное зеркало, пытаясь понять, почему именно его выбрали на такую грандиозную роль.

Мысленно подгонял стрелки, которые, как ему казалось, слишком лениво двигались по своей орбите. И с нетерпением ждал момента, когда вместе с ведущими актёрами усядется за круглый стол, свидетель рождения его первых, весьма скромных творческих удач, и Режиссёр… интересно, что он заявит для начала… да разве это важно?!

Скорее бы звёздный час настал…

 

3. И он настал.

Актёры пытливо глядели на Режиссёра. Играть такую стильную со столичным привкусом пьесу им ещё не доводилось.

— Боязно, господа артисты? — с лёгким смешком поинтересовался тот. — Материал — будь здоров. Сам пока не знаю, с какого бока к нему подступиться.

Шутку оценили, расцветив лица понимающими улыбками.

— Материал грандиозный, — баритонально пророкотал Народный артист. — Автор, на сегодня, драматург номер один. Его пьесы во всех театрах страны ставятся. Правда, — он осторожно оглянулся, — за границей его тоже не чураются.

— Ставят его, ставят даже в Штатах, — успокоительно произнёс Режиссёр. — И Чехова там поигрывают, и мир не перевернулся.

— Антон Павлович – классик, — вскользь заметил Заслуженный артист, — С него спроса нет.

Режиссёр обернулся к Матвею.

— Что скажет молодёжь?

— Пока ничего.

— Что ты, Спиридонов, осторожничаешь? Рановато в твоём возрасте по углам прятаться.

— Я не прячусь, — пожал плечами молодой артист. — Пьесу не успел прочесть, очередь не дошла.

Господа артисты снисходительно заулыбались.

— Тогда не будем терять времени. — Режиссёр потянулся к папке и открыл её. — Начнём, благословясь.

Артисты зашелестели ролями.

— Хотя…— Режиссёр неожиданно отложил пьесу в сторону, — поступим иначе. Пусть наш Художник для поднятия творческого духа поведает о пространстве, в котором вам предстоит жить и действовать. Оно необычно. Приспособиться к нему будет не просто. Впрочем, пусть господин оформитель сам об этом расскажет.

Художник достал из планшета ватманский лист.

— Макет пока в процессе изготовления. Но здесь, — он слегка тряхнул рисунком, — всё предельно ясно и доступно. С воображением у господ артистов проблем нет, оно у них иногда даже перехлёстывает…

— Приступайте к делу, — мягко перебил его Режиссёр. — У наших лицедеев с этим действительно всё хорошо. Иначе они перед вами бы не сидели.

— Что ж…— Художник сделал глубокий вдох… — вглядимся в рисунок. Городок Акатуй, как известно, был самой страшной из царских тюрем. Но мы не будем с первых минут омрачать зрителя. Обратите внимание на кулисы, имитирующие высокие своды, на игру золотых виньеток, извилисто вьющихся по порталу.

— Княжеские чертоги, да и только, — отвесил лёгкий поклон в сторону Художника Народный артист.

— Но внутри этого убранства, — благодарно улыбнулся оформитель, — эти ощущения погасят давящие сумрачные своды. Сцена в данном месте будет скупо освещаться через кованые решетки.

— Впечатляют эти кованые виньетки, — вырвалось у Спиридонова. — Даже знобко как-то стало, — поёжился он.

Окружающие с немым укором глянули на него.

— Ничего страшного, — обрадовался Режиссёр и пояснил свой восторг: — Именно «знобко». Чертовски точно наше юное дарование определило состояние, в котором на протяжении всего спектакля должен будет находиться зритель. По-иному быть не должно. С первых реплик речь в пьесе пойдёт о замышляющемся злодейском убийстве, свершённом в финале.

Господа артисты, кисло улыбаясь, ревниво воззрились на молодое дарование. Вовремя выступил, каналья, читалось в их взглядах.

— Продолжайте, — кивнул Режиссёр Художнику.

— С помощью различных по форме световых приёмов, — продолжил тот, — будут меняться местами хронотопы жизни Лунина…

И тут возникла вопросительная тишина. Актёры как-то съёжились, с недоумением поглядывая друг на друга.

 — Не тушуйтесь, друзья — вмешался в монолог оформителя Режиссёр. — Сам недавно про эти хронотопы узнал.

Раздался облегчённый вздох, спины распрямились.

— Хронотоп, братцы, греческое слово. Хроно, как

известно, время, топ — место. В нашем случае это мудрёное понятие всего-навсего означает неразрывное единство любого сценического эпизода с меняющимся временным пространством сцены. Полосатые вёрсты, мимо которых Лунина гнали по Владимирке через всю Россию, на глазах зрителей будут мгновенно превращаться то в зеркала дворцовых залов Польши и Петербурга, то в тюремный каземат. Так что дорогостоящие декорации, на которые бухгалтерия всегда со скрипом выделяет деньги, мы заменим впечатляющим световым калейдоскопом. Я правильно излагаю? — обратился он к Художнику.

— Верно, — облегчённо вздохнул оформитель. — Этот самый калейдоскоп будет высвечивать реальное нахождение Лунина тюремной камере и тут же, в мановение ока, будет переносить в иллюзорное сценическое пространство и время, созданное его воображением. Такой сценографический приём мы применим впервые. Надеюсь, не ударим в грязь лицом. У меня всё.

— Объявляю перерыв, — деловито произнёс Режиссёр, — а то у меня от этих перемещений голова кругом пошла. Мы погрузимся в сценическое иллюзорное пространство, когда будет изготовлен макет декораций.

 

 

***

После небольшого отдыха все исправно уселись на свои места.

— Я подумал и предлагаю для пользы дела ненадолго вернуться к теме, которой мы посвятили предыдущий час. — Режиссёр окинул внимательным взглядом актёров. — Понимаю, вам хочется поскорее начать чтение по ролям. Вижу, Матвею надоели наши умствования.

Молодой актёр с деланным недоумением посмотрел на постановщика.

— Переигрываешь, Спиридонов, — улыбнулся Режиссёр. — Однако, твоё нетерпение мне понятно. Но мне бы хотелось разобраться в драматургической задумке автора. Обратите внимание, как непривычно строит драматург логику чередующихся событий. Первое, что мне пришло в голову, когда я закончил чтение, — этот материал не поддаётся никакой логике. Где начало, где середина, где конец? Он картины тасует, как карточную колоду. Кажется, неважно, что выпадет. Валет червей, дама пик, джокер. Я на время отложил материал в сторону. Вернулся. Перечёл. И понял. Лунину за три часа до смерти нужно изложить на бумаге строй причин, приведших его к трагическому финалу. Герой пьесы пытается понять, в чём суть прожитой им жизни. Начал следить за ходом его размышлений. Его осознанное неприятие самодержавного порядка России, страстное желание перекроить существующий образ окружающего мира привело в камеру смертника. Сожалеет ли он об этом? Ничуть. Лунин берёт в руки перо, пробует выстроить по ранжиру прожитое и настоящее. Не выходит. Михаилу Сергеевичу приходится эти события перемешивать, перетасовывать. Осязаемо показать жизненный путь богача, гвардейского офицера, декабриста, возжелавшего вырваться из уготованной ему от рождения колеи. Результат? Сплошь бездорожье, усеянное пнями, оврагами, ухабами. И он вступает на этот путь, понимая, что тот никуда не приведёт. Декабристом, согласитесь, он, в полном значении этого слова, не был. В восстании не участвовал. И всё прожитое надо успеть изложить за три часа, отпущенных палачами. И мысли, воспоминания наплывают, путаются, переплетаются…

Народный артист слегка кашлянул, пытаясь привлечь внимание.

— В чём дело? — с плохо скрываемым раздражением спросил Режиссёр. — Оставим вопросы на потом.

— Мне думается, — деликатно произнёс актёр, —  именно смешение реальных, жизненных коллизий (а пьесу я читал, что называется, с карандашом в руке), драматургу удалось. Через этот калейдоскоп он сумел показать жизнь одухотворённого человеческого сознания. В этой пьесе Радзинский наглядно отразил острейший внутренний конфликт далёкой эпохи, с которым Лунин вступил в бескомпромиссное противостояние.

Матвей сидел, открыв рот, ни черта не соображая в текущем обсуждении.

— Согласен, — уважительно кивнул собеседнику Режиссёр. — Поэтому в нашем спектакле монологи Лунина будут переходить к многофигурным действиям. Туда и обратно. Тюрьма, без всяких остановок для перемены декораций, обернётся светским раутом, светский раут - последней встречей с Его Высочеством Константином. Его покровителем. Таким образом, мы обогатим восприятие зрителем далёкой, как вы изволили выразиться, эпохи.

Народный артист поклонился.

— Если всё получится, — внёс свою лепту Заслуженный артист, — то такая сценическая зксцентрика может стать творческой удачей.

«Что бы мне такое умное сказать, — тоскливо подумал молодой актёр. — Сижу дурак дураком. Лекции по литературе не надо было пропускать. Хотя… там подобные темы не затрагивались. Там декабристы будили Герцена…»

— Надеюсь, что станет, — прервал его размышления Режиссёр. — Но на сей раз, друзья мои, вам придётся опираться не только на свой опыт, прежние успехи, богом отпущенный талант. Вам придётся охватить, прожить до самого донышка события того времени. Подчёркиваю, прожить, а не проиграть, как того требует профессия. К сожалению, эти события так до конца и не изучены. Это означает, ч