ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ЗАГОВОРА

Часть I

 

«Нельзя надолго скрыть три вещи: солнце, луну и истину».

Будда

 

 – Эээ… – Сергей повернулся, держа обеими огромными лапищами крошечную чашечку кофе. Он постоял так пару секунд, печально свесив над ней шнобель, как бы раздумывая отдавать ли ее или поудить в ней шнобелем рыбу, и с явным сожалением поставил передо мной на стол. – Теперь можешь…эээ… рассказывать.

 – … – я вдруг понял, что не особенно представляю, как начать это рассказывать. – В общем, как-то в самый разгар локдауна и ковидных ограничений вышел я ночью погулять с собакой…

 

Темным майским вечером Джереми быстро сделал свои дела на клумбе рядом с подъездом и, казалось, больше ни на что не претендовал, а просто стал рядом со мной, вяло помахивая хвостом и ожидая, пока я докурю. Вокруг никого не было, и мне в голову пришла шальная мысль прогуляться до метро. Уже два месяца я выходил из дома только по собачьей нужде, даже в магазин не наведывался – мы с женой заказывали все через приложение в ее телефоне. Я чинно собрал какашки в пакетик, выбросил его в урну, загасил о край урны и отправил вслед за пакетиком свернувший шею бычок.

Мы медленно ползли по парку – так называется двойная сплошная аллея, по которой в старые добрые времена (а ведь в самом деле, времена были добрые, хотя и казалось нам, что все не так уж хорошо) я бежал с работы и на работу, не замечая ничего вокруг. Променад, ярко освещенный в своей пустоте посаженными через каждые десять метров фонарями, выглядел сюрреалистично. Джереми иногда отбегал к приглянувшемуся дереву или останавливался любовно понюхать какую-нибудь совсем уж гадкую хрень, в целом же держался рядом. Поводок я оставил дома, но никакой необходимости в нем, как видно, и не было. Природа проживала весну без человека сосредоточенно и тотально – все зеленело, благоухало, трепетало на ветру и вздыхало. Я пожалел, что только сейчас додумался до и решился на, и пообещал себе устраивать такие вылазки как можно чаще. Нечувствительно догуляв до светящегося входа в метро – тоже было диковато видеть его безлюдным – мы шестиного потоптались рядом, но назад идти не хотелось. Джереми не мог поверить своему нечаянному счастью и то и дело заглядывал мне в лицо, пытаясь прочитать мои намерения. Но я и сам их не то чтобы знал. В конце концов я окончательно осмелел, и мы начали спускаться по темной каменной лестнице вниз к прудам (аллея находилась на возвышении, а внизу располагался уже настоящий парк). Джереми бодро трусил вниз и улыбался, предвкушая, видимо, уток (дружище, они дрыхнут, спрятав клюв под мышку) и поиграть.   

Когда мы оказались примерно посередине лестницы небо над нами внезапно озарилось ярким голубым светом, как будто настал солнечный полдень. Я прифигел и остановился (хотя, может быть, в другом порядке), а Джереми присел, прижался к моей ноге и заскулил. Прищурившись, я попробовал осмотреться и заметил внизу женщину – она медленно поднималась с лавочки, на которой до этого сидела. В руках у нее был смартфон, она сосредоточенно снимала. Хотя чего снимать? Здесь же вся фишка не в том – что, а в том – когда. Я достал свой телефон, глянул на время – без четверти двенадцать. Не меньше яркого света поражала неправдоподобная тишина. Кроме исчезающе скромного скулежа Джереми никаких звуков больше не раздавалось. Я немного подумал и решил подойти к женщине. До нее было еще метров двадцать, когда она повернулась к нам всем корпусом вместе с телефоном, не прекращавшим снимать.

– Здравствуйте, гав-гав, – сказали мы с Джереми нестройно.

 – Вы видите, солнца нет, – ответила она громко вместо приветствия и стала шарить камерой по небу.  

Солнца в самом деле не было. Над нами расстилалось чистое голубое небо без ничего. Возможно из-за этого оно выглядело как декорация.

 – А там, – женщина оторвала правую руку от телефона и капризно махнула ей вдаль, – смотрите, там дальше ночь.

Глаза уже привыкли к дневному свету, и я все мог хорошо рассмотреть, но лучше бы я не мог. Да-да, примерно над Дворцом творчества имени Гайдара голубое небо заканчивалось. Я обернулся и увидел, что над домами тоже еще продолжается ночь. А вот слева и спереди над прудом все было освещено. На секунду мне показалось, что на краю света и тьмы мелькают огромные сверкающие вязальные спицы в пухлых бойких руках. Я моргнул, и видение исчезло.

 – Давайте подойдем к воде, – предложил я женщине, не до конца понимая, что я говорю, зачем, кому, и я ли это вообще. Нереальность происходящего, как ни странно, придавала мне уверенности. Между тем, я уже издалека заметил, что женщина так ничего, но вблизи она оказалась просто неземной красавицей, похожей на царицу древнего Египта. Нефертити, Нефертари, Клеопатра…Впрочем, если верить последним изысканиям на тему внешности Клеопатры, то она же – страшенная баба. И как только Цезарь ее трахал? Ну да хрен с ними со всеми… Звали красотку Яна, и, как выяснилось, она часто сидела в парке одна. Яна рассказала мне много любопытного. Например, она пообещала, что уток свет не разбудил. И в самом деле, все они безмятежно спали, словно вокруг стояла непроглядная тьма. Одна утка вытащила из-под крыла взъерошенную сонную морду, равнодушно посмотрела на нас слипшимися маленькими глазками, перепаковалась и снова вырубилась.  Яна продолжала снимать. Так она снимала всякий раз, когда происходило что-то необычное. У нее набралось уже 16 видосов шокирующего контента. Слушая Яну, я изучал зеркальную, как грится, гладь пруда – ни одной самой крошечной ряби не наблюдалось на ее поверхности. Кое-где просматривались застывшие мальки. Я опустил руку в воду (она была прохладная и по ощущениям немного менее мокрая, чем я от нее ожидал) и осторожно зачерпнул одного малька. Он неохотно вильнул хвостиком и снова застыл. Налюбовавшись анабиозником, я его выпустил обратно и хотел было вытереть руку об рубашку, но понял, что рука сухая. Малек, к слову, выглядел каким-то поддельным, словно игрушечным. И вообще все вокруг в этом ярком замедленном свете казалось бутафорией.

Джереми освоился и с любопытством наблюдал за моими действиями. Я дал его мокрому носу понюхать свою сухую руку, он с благодарностью ознакомился. Вдруг голубое небо замигало небольшими квадратиками, как будто у него началось короткое замыкание, и выключилось. Наступила темнота, стало легче дышать (я сразу осознал, что все это время воздух тоже был какой-то не такой – остановившийся, тяжелый) и снова появились звуки. Даже мой телефон зазвонил. Это была Ленка. Смахивая в сторону зеленую трубку, я увидел, что на часах по-прежнему 23.45. Ленка сонным голосом спросила, куда мы пропали, я пообещал скоро прийти.

 – Яна, а могу я вас попросить сбросить мне сегодняшнее видео? Сколько оно минут длилось, кстати?

 – Да, без проблем, диктуйте номер. Сколько длилось, сейчас скажу… ого…27 минут почти.

Я продиктовал номер, мы вместе поднялись по лестнице, вместе дошли до собачьей площадки (Яна продолжала делиться со мной своими наблюдениями за реальностью), а дальше разбежались.

Как только я открыл дверь, Джереми, цокая когтями по паркету, побежал к миске с водой. Я отвел глаза, сделав вид, что не замечаю, как я ему не помыл лапы, разулся, попшикал руки антисептиком, стянул с себя джинсы и свитшот (мы теперь вешали ту одежду, которую поносили, но еще не собирались стирать, в шкаф в прихожей, чтобы не тащить вирус в комнату) и зашел в ванную на пять минут.

Когда я проник в спальню, Ленка дрыхла, по обыкновению накрыв одеялом ухо и высунув нос. Но что-то необычное случилось и здесь. Я подвис, пытаясь сообразить, в чем дело. А потом понял. На электронных часах, которые стоят на тумбочке рядом с кроватью, беззастенчиво светилось 3:17.

3:17, Карл!

 

– Можно закурить? – я стал шарить у себя по карманам.

Сергей кивнул.

– Сигареты забыл, – пожаловался я. Сергей протянул мне пачку, а потом зажигалку. – Да, спасибо, зажигалка есть. – Я сделал затяжку. – А откуда у тебя сигареты, ты же вейпер? – удивился я.

– Для пациентов, – скромно потупившись, произнес Сергей.

Вообще, он крайне внимательно слушал меня, не делая никаких попыток перебить или выразить сомнение. Разве что примерно раз в пару минут немного скашивал глаза к переносице. Возможно, он решил, что я свихнулся и счел за лучшее помалкивать. Так или иначе я мог продолжать.

 

Ленка утром спросила меня, где я ночью шлялся, я признался ей в том, что спускался к прудам и немного потерял счет времени, но про все остальное умолчал. Она чмокнула меня в нос и ушла готовить завтрак.

 – Слушай, – я посмотрел Сергею прямо в переносицу, – за пару месяцев самоизоляции в однокомнатной квартире мы узнали друг друга лучше, чем за семь лет брака. Я вот точно убедился в том, что сделал правильный выбор, когда женился. Во-первых, с Ленкой жилось просто – если она хотела о чем-то спросить, она спрашивала, но не вынимала душу и не выносила мозг всякими подозрениями. Во-вторых, она была все время занята делом и не требовала от меня постоянных развлечений. То есть мы многое делали вместе, но не все. А полюбил я ее и продолжаю любить за особенное ненаносное дружелюбие, на фоне которого даже разборки, без которых – правда ведь? – не обходится ни один брак, казались мне симпатичными.

Я помолчал, крутя колесико зажигалки.

 – Знаешь, почему я сделал это лирическое отступление? – я громко глотнул.

Сергей вопросительно поднял одну бровь. 

 – Ленка ушла от меня…

Сергей поднял вторую бровь, делая вид, что удивлен. Ну да, чего ему удивляться, он только рад. Я-то знаю, что она всегда ему нравилась.

 – Ленка ушла от меня сегодня, – я хотел произнести это обычным голосом, но дал петуха, и это меня так расстроило, что слезы подступили сразу к глазам, носу и горлу. Я закрылся руками и подождал, когда эмоции схлынут, потом энергично потер лицо ладонями и залпом проглотил остывший кофе вместе с осевшей на дно гадальной гущей. Псевдоковидно закашлялся, слезы выступили уже от натуги, и довольный тем, что уж их-то мне не нужно стыдиться и прятать, я попросил у Сергея воды.

 – Но все по порядку, – я бодро поставил опустевший стакан рядом с пустой чашечкой. – В общем, как ты понимаешь, утром я снова пошел гулять с Джереми к пруду…

Погода стояла блистательная, я запасся изрядно погрызенным мячиком и кидал его Джереми, пока он не вспотел, как курица в том анекдоте, и не лег, вывалив язык, рядом с ближайшей скамейкой. Мячик он мне, на всякий случай, не вернул – решил его стеречь между передними лапами.

Сев на скамейку, я достал телефон и углубился в чтение соцсетей. Это занятие по идее должно было провоцировать у меня развитие психотического расстройства, но скорее это напоминало что-то вроде профессионального выгорания, и я почти отстраненно перелистывал эмоционально эклектическое послание, состоящее из сообщений о смертях, рождениях, ковиде, выходах книг и фильмов, ковиде, осуждении и восхвалении, хвастовстве, ковиде, ковиде, смертях, ковиде… Постепенно все превращалось в тот самый глоссолалический хор эпохи. Психотический и глоссолалический. Я подумал, что у человека еще не сформировалось навыка по щелчку переключаться с одного эмоционального регистра на другой, что где-то должно засбоить.   

Краем глаза я заметил, что Джереми сел и как-то напрягся. Я повернулся к нему и испугался. Джереми беззвучно скалился, неприязненно пялясь вдаль, а буквально через мгновение он глухо зарычал. Я взглянул туда, куда он смотрел и, думаю, повторил на лице его выражение. Не знаю, как это описать. Горизонт рывками сворачивался внутрь, как папирус. На том берегу пруда мигали, перемещаясь с места на место деревья, фонари, скамейки. При этом по мосту продолжали, не останавливаясь, нестись редкие машины. Я обернулся, нет ли здесь Яны, но парк пустовал. Я включил камеру на телефоне и около двух минут снимал это безобразие под ворчание Джереми. В какой-то момент сворачивание горизонта замерло, и он с глухим нестрашным звуком развернулся назад, как ни в чем не бывало. Все это напомнило мне проделки кадавра из «Понедельника», но никакого храброго Ойры-Ойры, закидывающего сосуд с джинном в закукливающееся пространство, я не заметил.

Я сохранил видео, открыл его и просмотрел. На нем все запечатлелось без купюр. Яна, кстати, мне вчерашнее видео так и не прислала. Мне хотелось поделиться с ней своей сегодняшней добычей. Днем мы с Джереми снова гуляли вдвоем, хотя почти у самого дома встретили одного полузнакомого старика – вроде бы мы пересекались… В масках ни за что поручиться нельзя, но я узнал его скорее по баскетбольному росту. Мы поздоровались и вежливо разошлись. Вообще, возникала уже острая необходимость вводить новые правила этикета – изящно приспускать маску при встрече.   

Яну мы засекли на полуночной прогулке, она сидела на той же лавочке и читала что-то в айфоне.

 – Яна, здравствуйте! – я спешил поделиться с ней новостями. – Утром…        

 – Меня не так зовут, – Яна смотрела на меня холодно. – Вы ошиблись.

Не готов я оказался это услышать от нее, тем более что ни она, ни я на улице не носили маски. Я опешил и даже немного обиделся.

 – Ну как же? Вчера… Помните? – лопотал я, – мы с вами видели голубое небо… вы еще снимали его и обещали мне прислать.

Джереми тоже явно Яну узнал и всячески приветствовал, но это не особенно ее смягчило.

 – Простите, но вы ошибаетесь, – Яна наблюдала за мной со смешанным чувством любопытства и гадливости. Вероятно, она решила, что я так подкатываю к ней. Я разозлился.

 – Слушайте, я не понимаю, почему вы так странно себя ведете… Что могло измениться за сутки? Ну не хотите общаться, не нужно. Зачем это представление?  

 – Никакого представления. Меня вчера здесь не было и не могло быть, я прилетела сегодня днем из Цюриха, вот… – Яна порылась в сумочке, – даже посадочный талон еще не выбросила. – Она протянула мне глянцевую, отсвечивающую перламутром небольшую бумажку. В самом деле, это был посадочный талон, согласно которому Яна в 13:10 была в аэропорту Домодедово.

 – Анна, – представилась Яна и подала мне руку. Сейчас она выглядела более дружелюбно. Все еще не полностью осознав поступившую информацию, я легко пожал ее ладонь. Она была холодная и сухая, с тонкими и твердыми пальцами. Ее хотелось задержать и погреть. Но она быстро выскользнула.

 – Александр, очень приятно, – сказал я хмуро, все еще дуясь на нее. – Так вы меня совсем не помните? – идиотически уточнил я.

 – Совсем, – призналась Анна. – Но я часто здесь сижу. Правда, очень давно этого не делала, потому что на целый месяц зависла в Швейцарии. Я дизайнер, поехала туда по работе на три дня, и вот, просидела столько. Так что, увы, но вчера точно с вами общалась не я, – Анна вздохнула и улыбнулась.

 – Мда, – я почесал затылок, – надо же! И как там в Швейцарии? – чтобы не молчать, спросил я. Анна рассказывала, а я лихорадочно соображал, как такое может быть. В том, что передо мной стояла вчерашняя моя знакомая, я не сомневался, но в то же время понимал, что Анна меня не обманывает. Да и зачем ей это? Разве что она совсем куку.

Мы поболтали, потом Анна сказала, что хочет еще немного тут посидеть. И мы с Джереми вернулись домой. Времени прошло столько, сколько прошло.

 – Эээээ, – сказал Сергей, – а в предыдущую… ээээ… ночь, ну когда… ээээ… на часах в спальне было 3:17… На телефонных часах сколько было?

 – Да чуть больше двенадцати, в том-то и дело!!! – заорал я.

 – Погоди… а утром?

 – Ммм… утром… утром они сравнялись. Я проснулся что-то около восьми.  

 – Может тебе…эээ… показалось? Что там было…эээ… 3:17? – Сергей поднял шнобель вправо.

 – Нет, ну как?! И потом, почему тебя именно это смущает, а не то, что небо то ночью вспыхивает дневным светом, то днем в трубочку сворачивается?! Или что одну и ту же девушку зовут то Яна, то Аня?! Типа, это все норм, а вот то, что время не совпало – подозрительно, да, да, очень, – я поёрничал и скис.

 – Еще один вопрос. Эээ…а вы уверены, что ничего…эээ…не принимали?

 – В смысле? А кто это мы? Мы с Джереми? Или мы с Яной? Или ты со мной решил вдруг на «вы» перейти? Нет, я ничего не принимал, – сказал я оскорбленно. – За Джереми, разумеется, поручиться не могу.

Сергей достал муаровый вейп, с клекотом вдохнул и выпустил пар в сторону, но до меня все равно донесся запах смородины.

 – Хорошо, – сказал Сергей, экономно комментируя сразу все, – а что дальше?

 – Дальше… Ну дальше еще произошло несколько встреч с Яной-Анной. Они чередовались почти всегда. Пару раз случилось так, что подряд пришла Яна. Что удивительно – ни с одной из них у меня так и не получилось ни разу созвониться. Вот, пожалуй, то, что еще важно рассказать. Позавчера…

 

В этот момент в замке входной двери повернулся ключ и знакомый голос весело прощебетал «Милый, это я». Повисла пауза и в кухню босиком, но с двумя легкими пакетами в руках вошла Ленка. Озверевая и свирепея, наливаясь кровью и яростью берсерка, я переводил взгляд со скромно потупившегося Сергея на растерявшуюся Ленку.

 – Че за дела? – захрипел я наконец. – Нет, ну ты же мог мне сказать! Просто сказать, что она у тебя, что к тебе…

 – Я не успел, – спокойно сказал Сергей. Он поднял на меня глаза. – Извини.

Я почувствовал слабость. Голова закружилась, картинка вздрогнула и немного отплыла вправо.

 – Ленка, – сказал я грустно, – но ты могла же хоть обсудить со мной это решение, мы же столько лет с тобой вместе… Как так?

 – Сергей Васильевич?.. – Ленка обратилась к Сергею новым официальным тоном.

Сергей, глядя на меня, сделал успокаивающий жест ладонью для Ленки.

 – Все хорошо, Леночка…эээ…пока опустим детали.

И тут в дверной проем всунулась мужская голова в синем чепчике и сказала:

 – Сергей Васильевич, вас там ждут на консилиум в 506-ой.

 – Скоро подойду, – громко ответил Сергей. И обращаясь ко мне сказал, – давай продолжим чуть позже.

В глазах у меня зарябило, но сразу же с необыкновенной ясностью я увидел, как комната разбилась на квадраты, которые стали переворачиваться и перестраиваться, и кухня, в которой мы сидели, внезапно превратилась во что-то вроде врачебного кабинета. На Сергее образовался белый медицинский халат, а Ленка оказалась облачена в синий брючный костюм медсестры. Она по-прежнему поглядывала на меня с некоторой тревогой. Что до меня, то я просто захотел проснуться, но не знал, с чего начать. Поэтому я поднес руки к голове, растопырил пальцы и заорал.

 – Саша, спокойно, спокойно, сейчас все пройдет, – произнес со всей убедительностью Сергей, поднимаясь навстречу моему ору, – Леночка, сделайте-ка нам галоперидолу. Быстро.

Потом нянечка Надя мыла полы в палате и рассказывала, что я вывалился, пошатываясь, из кабинета Синицкого и знойным басом напевал: «Галоперидолу нам, галоперидолу!». Говорит, потом несколько дней вся больница цитировала. Странно, что я не помню. Вообще местные психи любят надо мной поизгаляться. Новеньких всегда оповещают о том, что у нас наполеонов не лежит в больнице, а вот пушкины есть. И ведут ко мне на экскурсию. Или спрашивают: «А кто будет это убирать/доедать/высыпать? Пушкин?!». И заливаются, как дети.

Да, но зато я помню, как на следующий день подошел к кабинету Сергея, видимо все-таки, Васильевича и услышал, что он по телефону не слишком громко рассказывает кому-то, что я абсолютно безвреден, что они меня пролечат месяц и отпустят на все четыре стороны:

– Конечно…эээ…Иван Осипович… так мы и сделаем, – уверил он кого-то значительного на том конце трубки, а потом не меняя интонации добавил:

 – Ну а если…эээ…лечение покажет себя не эффективным, тогда придется…эээ…убрать.

Я тихонечко пошел в свою палату и аккуратно лег. Мне было совершенно не за что зацепиться и не у кого просить помощи. Телефон у меня отобрали сразу. Ленка, которая теперь почему-то работала медсестрой в этой психушке, меня определенно опасалась и, если мы случайно где-то пересекались, старалась поскорее удрать. Возможно, ей не разрешали со мной разговаривать. Я сам уже перестал себе доверять и с каким-то облегчением думал, что, может быть, я и правда, просто свихнулся. Бывает же такое. И сейчас меня полечат. Правда, странно, что при неудачном исходе лечения – уберут. Но вот, если я псих, то это же про уберут вполне себе может быть продолжением галлюцинаций.

Рядом со мной в палате лежал дед. Он в основном спал. То есть, когда приносили еду, лекарства или делали обход, он, кряхтя, садился и выполнял необходимые действия, к тому же он сам ходил в туалет, который был в нашей палате. Но потом сразу ложился обратно и засыпал.

Полночи я ворочался, в голову лезли совсем уж печальные мысли, а почти под утро измученный задремал. И вдруг почувствовал, что кто-то мелко и раздражительно (типа – «че разлегся, вставай давай») трясет меня за плечо. Я резко обернулся и увидел вечно спящего деда очень даже бодрствующим.

 – Пойдем, – прошептал дед доверительно и босиком, в длинных черных трусах по колено и в майке-алкоголичке вышел из палаты.

Я охренел, но послушался.  

Мы прошли по пустынным линолеумным коридорам с продолговато подмигивающими конвульсивными лампами, спустились несколько раз два семь черт девять по каким-то сумеречным лестницам и наконец оказались в подвальном помещении. В глубине комнаты, в которую меня привел вечно спящий дед, полукругом сидело тайное сообщество нашей больницы. Посередине полукруга стояла табуретка, на которой, пригорюнившись, пылала настольная лампа, по всей видимости, спертая с поста медсестер. Осознавая комичность происходящего и все такое, я не мог не отметить, что в глубине души был очень рад любому общению. Ну и пусть с обитателями психушки, я ведь и сам здесь обитал. Сидящие замолчали, как только нас заметили (а заметили они нас, когда я зацепился шлепанцем за невидимый порожек и, элегантно взмахнув крылами, сделал несколько важных шагов на месте в разные стороны), и внимательно рассматривали меня из темноты своих лиц – лампа так наклонилась, что освещала в основном саму себя.  

Мои глаза быстро пообвыклись, поэтому я тоже принялся всех рассматривать. Я насчитал семь сидящих. Прямо напротив меня в центре высился благообразный седовласый старик с длинной бородой, сливающейся с белой ночной (а возможно смирительной) рубашкой. Глаза его угрожающе поблескивали. Справа от него (хотя для него это, конечно же, слева) расположился свинообразный парень с короткой стрижкой, затем девушка с чрезвычайно прямой спиной и гладко зачесанными темными волосами, забранными в высокий пучок, и старушка, беззвучно что-то пережевывающая. Слева от старца боком и в ужасно неудобной позе застыл худющий мужик в очках, его лицо исказили ужас и изумление, я сразу тоже по сокращенной программе их испытал. Рядом с мужиком безмятежно дремал невысокий неопределенного возраста азиат, и в самом конце вязала что-то на четырех спицах женщина с гладким лицом и в очках без оправы. Ее голову украшал чепец, а сверху платья она надела белый кружевной передник. Мой проводник решил прервать молчание и, громко почесав живот сквозь майку, ласково сообщил:

 – Вот вам новенький на растерзание, кушать подано, – и неприятно засмеялся.

 –  О боже! – без выражения произнесла девушка.

– Ась? – дед поднес к левому уху рупор ладони и потянулся к девушке с выражением лица, исполненным пародийной хитрецой.

 –  Иван Осипович у нас шутник, – хорошо поставленным и неожиданно приятным баритоном произнес старец, – не стесняйтесь, Александр, проходите к нам, познакомимся.

 – А откуда… – хотел я удивиться тому, что они знают мое имя, но Иван Осипович уже подталкивал меня к пустому стулу рядом с лампой, бормоча «а себе принесу сейчас, садись, садись, себе принесу». Я сел.

 – Ну, рассказывайте, – предложил старец. И я рассказал. Я старался делать это не слишком эмоционально, просто, так сказать, изложить сухую фактографию, но к концу своей истории поймал себя на том, что стою, ору, плююсь и размахиваю руками. Все меня сочувственно слушали, пожевывающая старушка даже кивала. Хотя, возможно, у нее просто подрагивала голова. Иван Осипович, приволокший из каких-то адовых глубин кресло с перебитыми ножками, смотрел на меня снизу вверх, и от этого в нем проступало что-то детское.  

 – Он даже не понял, как его сюда переместили, – свинообразный парень обращался ко всем, кроме меня. Он задорно прихрюкнул и несколько раз подпрыгнул на стуле.

 – Да, не понял, – меня задело то, что он меня игнорирует, – может, объясните мне?

– Да ты сам и…  – начал свинорыл.

 – Позже, – старец сделал успокоительно-завершающий жест раскрытой ладонью, как бы медленно прихлопнул муху сверху вниз. – Саша, а что вы помните последнее из той реальности, которая не вызывала у вас подозрений?

 – Наверное, – я задумался. Сначала попробовал отступить немного от той ночи, когда мы с Джереми впервые встретили Яну, но быстро сообразил, что весь локдаун, который мы провели с Ленкой в квартире, тоже какой-то был неубедительный. Обернувшись назад, подключив опыт своего безумия, я уже не мог твердо поручиться за то, что все это было реальным. – Наверное, еще до ковида.

Все выдохнули и зашумели, заговорили наперебой. Я не сразу въехал, что это они так радуются моей сообразительности.

 – А вот я долго этого понять не могла, – печально произнесла девушка с ровной спиной, неизвестным науке способом перекрывая гомон. – Все искала поближе во времени.

 – Хорошо, – старец кивнул, и все затихли, – а что именно вы помните, как взаимодействие с реальностью?

Я попытался вспомнить.

 – Сейчас мне кажется, что и до ковида не все было так уж достоверно и убедительно. – Я придирчиво перебрал в памяти обложки воспоминаний: вот мы в Мюнхене с друзьями пьем пиво, вот встречаем Новый год у Ленкиных родителей на даче, вот балдеем у быстротекущей сверкающей речки, и я рассматриваю Ленкины волосы на солнечном ветру, вот я стою в очереди на кассу в Ашане. – Пожалуй, я и не определю теперь, – сказал я уныло. – Все теперь под сомнением.

 – Хорошо, – старец сощурился, запустил в бороду пятерню и энергично поскреб подбородок. –  Еще вспомните. Это воспоминание всплывет само, вам нужно просто ее отследить, не прошляпить.

 – Попробую, – пробормотал я. На меня избыточно сильное впечатление произвело то, что оказывается я давно уже не чувствовал реальности. Давно? Нет-нет-нет. Страшно было не то, что давно, а то, что, возможно, никогда. Я старался, но не мог ни за что зацепиться. До этого момента мне все здесь казалось какой-то глухой игрой, сном, а тут я по-настоящему испугался и растерялся. Именно в этот момент я почувствовал, что схожу с ума.  

 – Саша, Саша, – старец приподнялся со своего места, он был необыкновенно огромный, метра два с половиной. Он протянул ко мне свою огромную же ладонь и осторожно коснулся моей руки. – Не форсируйте, это воспоминание придет само, оно существует. Все в порядке.

 – Ладно, – я постарался придать своему голосу пофигизма, но вышло жалко, – ладно, – повторил я смирившись.

 – Нам пора расходиться, – женщина с четырьмя спицами, не отрываясь от процесса посмотрела на всех со значением, – я не могу уже удерживать время, нитки заканчиваются.

Мы одновременно посмотрели на истаивающий клубок

 – Да, фрау Марта, вы правы, пора возвращаться, – старец вздохнул, – Иван Осипович, проводите Сашу, нам нужно еще три минуты.

Иван Осипович подхватился, и с шутками-прибаутками мы с ним вышли из комнаты и проделали весь путь до палаты в обратном порядке. То ли он так прикалывался, то ли и в самом деле был глуховат на правое ухо, но он все время аськал. И толком ни на один мой вопрос так и не ответил. 

Как только мы оказались на нашем этаже дед замолчал, как будто его выключили, подошел к кровати, завалился и моментально захрапел. Светало. Я тоже лег и вырубился, с сожалением подумав, что нам не дадут уже толком поспать – принесут лекарства, градусник, а потом завтрак.

Принесли лекарства и градусник. Таблетки, которые мне предписали, скверно действовали. Весь день я чувствовал себя так, как будто меня стукнули мешком по голове – не мог ни читать, ни думать. Только мутно и тяжело спал – без снов. Когда я просыпался, то по ощущениям казалось, что летающая во сне по своим делам душа засунулась второпях в тело каким-то не тем боком, и мне было неудобно от этого смотреть, дв