«ЯСНАЯ ПОЛЯНА-2022»: СИНУСОИДА ВОЛОСА

(А. Волос «Мешалда. Книга семейных рецептов»; журнал «Дружба народов, № 4-5, 2022)

Дошло до слуха моего, о почтенные, что живет в столице Русистана достойный муж Андрей Герман-заде – сладкоголосый, как сборная соловьев Мавераннахра, и мудрый, как десяток суфиев. Когда из-под его калама выходят повести о правоверных, Аллах Милостивый, Милосердный, щедро награждает его. А когда он посвящает труды свои кяфирам, Аллах отвращает от него свой лик…

Смех смехом, но писательскую биографию Андрея Волоса проще всего представить в виде синусоиды. Дебютный «Хуррамабад», посвященный 90-м в Таджикистане, собрал коллекцию регалий: премии журналов «Знамя» и «Новый мир», премию «Москва – Пенне», «Антибукер» и, наконец, Государственную премию РФ. Далее последовало забвение. «Недвижимость», производственный, a la Хейли, роман про риэлтора? – результат высоцкий: а в ответ тишина. Дистопия «Маскавская Мекка»? – результат пушкинский: народ безмолвствует. Короче говоря, за 13 лет литературного небытия Волос написал пять романов и четыре сборника рассказов. Но критику и публику, сколько помню, его проза не особо интересовала вплоть до «Возвращения в Панджруд». А там – «Русский Букер», «Студенческий Букер», Бунинская премия. И снова да ладом: тетралогия «Судные дни»? – результат гоголевский: ничего, ничего… молчание.

Любопытная закономерность, правда? Надо бы разобраться.

Виктор Топоров в свое время пророчествовал: «Литературная Россия будет прирастать бывшим СССР». Да-да. Союз, когда-то нерушимый, несказанно обогатил современную русскую литературу: Ганиева – «отчертоломившим елдыком», Черчесов – «торчкастыми букетами», Шафиева – «самой нежной попой души».

Однако Россия и на постсоветском пространстве числит себя метрополией – культурной, так уж точно. Оттого прозу с национальным колоритом у нас обожают: зацеловывают до дыр, не взирая на качество, – лишь бы по-русски. Так было с ганиевским «Далгатом», чижовским «Переводом с подстрочника», медведевским «Заххоком», крусановским «Железным паром». Нынче по тем же самым основаниям оказались в фаворе «Отец…» Екатерины Манойло и «Типа я» Ислама Ханипаева.

Зацеловывают, это да: моментально, взасос и до дыр. И столь же скоропостижно забывают. Национальный колорит – универсальная индульгенция. Но с о-очень ограниченным сроком действия. При ближайшем рассмотрении выясняется, что в текстах больше ничего нет. Тот же «Далгат» Ганиевой: хиджаб-никаб, хинкал-аджика. А есть еще что-нибудь в репертуаре? Или «Отец…» Манойло: кумыс-баурсаки, беташар-колым. И?..

Не дают ответа.

С Волосом вышла та же самая история. В 2000-м, в момент выхода «Хуррамабада» на всех прилавках штабелями громоздились бандитские саги. Опус А.В. отличался от них лишь тем, что вместо казанских и тамбовских там беспредельничали кулябские и гиссарские, и рулили процессом не Антибиотик с Гургеном, а Ислом Паук и Карим Бухоро. Но при всем при том таджикский клон «Бандитского Петербурга» крайне льстил русскому человеку: ты глянь, чего эти <censored> без нас творят. Отсюда, думаю, и букет премий. Хотя художественные достоинства немногим выше константиновских.

«Возвращение в Панджруд» содержит ту же конскую дозу национального колорита. Отфильтровав его, получим типичную толстожурнальную прозу без стилистических или психологических открытий, средней руки исторический роман от автора средней квалификации. Протагонист, поэт Рудаки едва заметен за расшитыми чапанами Саманидов. Язык озадачивает всерьез и надолго: «сладостная вонь» – редкой дерзости оксюморон. А «пацан» и «кулинар» в тексте о средневековой Бухаре выглядят на редкость органично, – как плов с горчицей.

Хотя Волос, уроженец Сталинабада-Душанбе, – человек широких взглядов:

«Отличный плов делается из гречки и вермишели».

А вот это уже из «Мешалды», что претендует нынче на «Ясную Поляну». И пусть, о почтенные, эмир Наср ибн Ахмад бросит меня в зиндан, если я понимаю, за что тут платить три миллиона русистанских дирхемов.

Хотя, конечно, тенденция: премиальный лонг-лист примерно на четверть состоит из тусклых семейных хроник: тут и Валитов с «Угловой комнатой», и Горбунова с «Летом», и Попов с «Любовью эпохи ковида» и Матвеева с «Каждые сто лет»: дедушки-бабушки и всякоюродные братья-сестры, которые забываются тут же после прочтения.

Чем «Мешалда» от этих опусов отличается, так откровенной аллюзией на довлатовский «Чемодан». Там – траченное молью тряпье, тут – семейные кулинарные рецепты, призванные создать хоть какую-то видимость идейного и композиционного единства. Подобный прием Волос уже использовал в «Алфавите», где связующим материалом для рассказов служила азбука: А – «Абхазия» и «Атлантида», Б – «Бог» и «Ботинки» и проч. Нынче вместо букв «Бурые помидоры» и «Картофельный суп с консервированной тушенкой». Кстати, а другая разве бывает?

Должен заметить, что А.В. выступил новатором. Само собой, всякий семейный хронист считает своим долгом посвятить публику в фамильные кухонные тайны. Скульскую в детстве кормили кашей, чей вид вызывал недомогание слизистой пережеванностью. Пустовая варит печень не больше восьми минут. Аствацатурова поили кипяченым молоком – мерзкой, тошнотворной жижей. У Горбуновой макароны заросли плесенью – местами зеленой, местами белой. Но чтобы вот так назначить кулинарию сюжетообразующим элементом – на это, по-моему, до сих пор никто не отваживался. Респект, Андрей Германович.

Добро пожаловать на дегустацию:

«В мешалде этой нет ничего хорошего, дело-то нехитрое, болтай себе яичные белки с водой и сахаром, ну еще мыльный корень кладут, чтобы пена крепче стояла, и бадьян для вкуса, вот и вся премудрость, да неизвестно, из чего на самом деле этот бородатый старик в грязной чалме по теперешним-то несытым временам свою мешалду мешает».

«Ссыпав кубики картошки, дед принимается за дождавшуюся своего часа консерву. Неспешно вскрыв жестянку, тщательно кромсает ножом, режет вдоль и поперек, чтобы размельчить, буде попадутся, куски мяса. Картошка сварилась. Помогая тем же ножом, вываливает тушенку. Пока варево заново набирается бульканья, я иду рвать укроп».

Естественно, кулинарных познаний сочинителя на десять авторских листов не хватает: ну не Похлебкин его фамилия и не Ханкишиев. Да и вообще, гастрономическая тема – лишь предлог для семейной саги. Потому вам предстоит знакомство с мамой, что чуть не сбежала от папы на целину, дедушкой, что упрямо ковырял землю кетменем в надежде вырастить сад, желтоглазой козой Варькой и котом Мурзиком, что после а-мур-мурных похождений отъедался ливерной колбасой и чуть не помер от чумки. Всякий эпизод обильно гарнирован бессмысленным трепом – комического, якобы, назначения:

«С математически ровным шаром Земля и рядом не лежала, форма Земли называется геоидом. От шара геоид отличается тем, что в его неровности вмещаются горные пики, а океанские впадины не производят слишком уж провального впечатления. Вот и про бабушкину кастрюлю можно сказать, что это был не цилиндр, а цилиндроид или пуще того – кастрюлоид».

Не скажу, чтобы «Мешалда» выглядела откровенным неликвидом. Есть в яснополянском лонге тексты не в пример более слабые, вроде горбуновского «Лета». И не в пример более тошнотворные, вроде поповской «Любви…», где аутоэротизм через край плещет. Просто я не слишком понимаю, зачем читателю чужие родственники – ему и свои-то надоели. А проблемы заурядного человека в заурядных обстоятельствах каждому известны едва ли не с пеленок. Да и байка – далеко не высший литературный пилотаж, лучшее тому свидетельство – полк довлатовских эпигонов во главе с Веллером.

Ставка на местный колорит вряд ли оправдается: азиатский орнамент в «Мешалде» довольно-таки блеклый по сравнению с тем же «Хуррамабадом»; не думаю, чтобы синусоида Волоса резко пошла по восходящей.

И да, насчет плова, шавли, а также прочих люля-кебабов – это и впрямь лучше к Ханкишиеву: он, в отличие от, пишет о кулинарии с любовью, со знанием дела и не в пример артистичнее.

На этом, о почтенные, разрешите прекратить дозволенные речи.

#новые_критики #новая_критика #кузьменков #андрей_волос #мешалда #ясная_поляна