Ананас

Женя смотрел на ананас и едва сдерживал накатывающие солёным цунами слёзы. А ананас, прикинувшись огромной шишкой, нагло стоял под ёлкой и смотрел на Женю.

— С новым годом! — поздравила Женю мама.

— Ананас? — спросил Женя.

— Ананас! — ответила мама. — Самый настоящий!

— Но... — голос Жени дрогнул, — Но почему?

— Потому что мы тебя очень любим, — попытался улыбнуться папа и обнял мальчика.

— Помнишь, — тоже попыталась улыбнуться мама, — мы смотрели мультик, где обезьянка хотела у тигрёнка отобрать ананас? И ты сказал: «Вот было бы здорово его попробовать!».

— Помню... — пробормотал Женя, а сам подумал: «Лучше бы я сказал, что если бы у обезьянки была та книжка про динозавров, то ей бы некогда было ананасы воровать...»

— И вот, — продолжила мама, — ананас! Твой, собственный! Никакая обезьянка не отберёт!

— Спасибо...

Женя взял ананас в руки, покрутил и, не зная, куда его деть, засунул под мышку, где тот стал нахально колоться.

— Пойдёмте за стол, — сказал папа, — ублюдище нас сейчас поздравлять будет.

Из телевизора лились торжественные звуки трубы, из бутылки в бокалы родителей шампанское, а из глаз Жени слёзы.

— Уважаемые россияне, — заговорило, жуя слова, ублюдище. — Истекают последние минуты 1997-го года...

Женя понимал, что у родителей просто не было денег. Он знал, что они хотели его хоть как-то обрадовать. И он прекрасно видел, что им сейчас даже грустнее, чем ему. И обижался он не на них, нет! Больше того, он совсем и не понимал, на кого тут нужно обижаться и нужно ли вообще. Но всё равно почему-то было очень-очень обидно. Не потому, что Кирилл завтра похвастается «Денди», Юлька плеером, а Яшка новым трансформером, точно таким же, как в мультике на ОРТ. А просто потому что больно уж хотелось ту книжку...

— ... Каждый из нас, — продолжал скрипеть с экрана Ельцин, — вспоминает пережитое и задумывается о будущем...

Месяц назад Женя с мамой ездили в город, в поликлинику. Там, в кабинете окулиста, он сидел на высоком стуле и весело болтал ногами, представляя, как после всех этих нудных процедур они с мамой пойдут на базар, где был небольшой книжный магазинчик. Они ходили туда каждый раз, когда приезжали в город, отличавшийся от их села, по большей части, лишь размером и наличием пятиэтажек. Мама с врачом о чём-то шептались, а Женя разглядывал висящие на стенах плакаты со смотревшими на него огромными глазами, горшки с помаленьку умирающими растениями и красно-белую коробку радиоприёмника, бубнившего что-то про упавший на дом самолёт.

— Закрой картонкой левый глаз и прочитай буквы, которые видишь.

— Шэ, бэ, эм, эн, кэ, — уверенно читал Женя, а потом запнулся, — Ы, кажется. Эн. Вэ? Или это не вэ, подождите. Бэ? Шэ. Ой, подождите. Сейчас, прочитаю. Подождите, — он щурил глаз, но буквы всё равно расплывались и не давали себя узнать и назвать.

— Другой, — сказал окулист.

— Шэ, бэ, эм, эн, кэ. А третья... Ы, я говорил? Да, вроде бы, ы. Э... Эн... Вэ, Шэ.

Женя растерянно посмотрел на маму, мама посмотрела на доктора, доктор посмотрел на жёлтый потрескавшийся потолок и сказал:

— Очочки вам нужны, молодой человек.

И, после часа вглядывания в эти дурацкие шэбээмэнкэ через разные по толщине линзы, расстроенный Женя плёлся за мамой по серым снежным улицам не на базар за той самой энциклопедией со всеми-всеми динозаврами, а в аптеку-оптику за очками.

— Мам, я не хочу такие же, как у бабушки, — расстроенно говорил он, глядя на себя в зеркало, — Может хотя бы вон те, синие?

Но синяя оправа была им не по карману. Как и все остальные, кроме бабушкинской коричневой, денег после которой оставалось только на автобус домой. По пути на вокзал Женя упросил маму всё-таки зайти в магазинчик, просто проверить, осталась ли ещё книжка. Может, если её не купили, то она долежит до нового года. Книжка всё так же лежала и ждала Женю. А он жадно вглядывался в эти яркие и живые иллюстрации и, казалось, слышал шелест перьев взмахнувшего крыльями археоптерикса, когда перелистывал страницы.

— Пойдём, на автобус опоздаем.

Бум! — захлопнулась топнувшим тарбозавром книга. Бум! — прогремели часы на Спасской башне. Бум! — разорвал черное небо красным цветком салют. Бум... — упал на палас ананас и закатился под стол.

— Жень, ты куда? — крикнул папа, — А пельмени кто есть будет?

А Женя астероидом рухнул на кровать, накрыл голову подушкой и, сжав зубы, шёпотом, как умел, костерил всех, из-за кого праздничная ночь, которую он так ждал, стала траурной: дурацкого окулиста, с его дорогущими очками; чёртового директора птицефабрики, из-за которого она закрылась, и папа уже год не работал; всех этих куриц из сельской администрации, отобравших у бабушки дом; несуществуюшего Бога и уж гораздо более несуществующего Деда Мороза, которых Женя так просил только об одном, ничего ему больше не надо было, а они просто пропустили это мимо ушей; проклятого развалившего, как говорит бабушка, страну Горбачёва. Ругался, плакал, а потом заскулил, представив, что раз у него так упало зрение, значит скоро он вообще ослепнет, и так и не прочитает эту книжку, так и не рассмотрит эти картинки. А значит не быть ему, как он мечтал, палеонтологом — как может быть палеонтологом слепой? А значит не копать ему в Сахаре и Гоби, не побывать во всех странах мира, не открыть нового динозавра, которого бы он назвал евгеноцераптором. А будет он, как их слепая соседка баба Люда, целыми днями слушать телевизор, угадывать мелодии с трёх нот и отвечать Леониду Аркадьевичу слово целиком и выбирать приз. А когда Женя попытался себе представить каково это вообще — не видеть, и зажмурил глаза, то так ему стало тошно, что он завыл в подушку, жалея такого несчастного себя, рождённого только для того, чтобы плутать впотьмах.

Чуть позже в прихожей папа надевал пальто, а мама суетилась вокруг него.

— Ну куда ты пошёл, Серёж? В ночь, да ещё новогоднюю?

— Пацану шесть лет, надо его порадовать, пока он ещё радоваться умеет. Не успеешь моргнуть, как он во всё это наше говно с головой нырнёт.

Папа крепко затянул на шее шарф.

— И куда ты прямо сейчас собрался?

— До Карасёвых дойду, у них кошка окотилась недавно. Вот пусть мелкие друг о друге и заботятся.

— Котёнок — это хорошо, — сказала мама, размышляя, чем кормить ещё один, пусть маленький, но рот.

— Котёнок... — пробормотал выползший на шум в прихожей из своей юдоли скорби Женя, прижавшись ухом к двери.

Котёнок!

Он утёр руками опухшие зарёванные глаза и радостно запрыгнул на кровать. У него будет котёнок! Самый настоящий! Живой! А как его назвать? Трицератопс? Нет, слишком длинно. У всех динозавров такие длиннющие имена. А котёнок маленький, ему надо какое-то короткое имя. И чтоб там что-нибудь шипело или свистело. Барсиков на свете миллион, не пойдёт. Стёпка? Сёмка? А может быть Ананас?

Женя засмеялся своей придумке. Будет у него жить Ананас. Особенно весело будет, если котёнок окажется рыжим. Надо придумать, где он будет спать. Потом, когда подрастёт, разумеется, с Женей, но маленькому надо сделать какую-то лежанку. Может из какой-нибудь старой кофты? Чем-нибудь её набить, будет мягко. Ой, а если он совсем крохотный, это же надо будет его как-то поить молоком. У мамы есть пипетки, которыми она капает себе капли в нос. А игрушки? Надо завязать бантик на верёвочке. А ещё...

Мёртвые динозавры, глядевшие на Женю со страниц энциклопедии, отошли куда-то на второй план. Зачем они такие мёртвые нужны, если вот-вот у него появится такой живой котёнок?

— Сынок, — сказала мама, заглянув к нему в комнату, — ты точно пельмешек не хочешь?

— Нет, мам. Давай лучше попробуем ананас.

Женя сидел за столом, весело болтал ногами и то и дело поглядывал на входную дверь. Каким же долгим был первый час нового года! Комнату наполняла разноцветными красками переливающаяся гирлянда, из телевизора пела Лариса Долина, а в жениной кружке шипел дюшес.

«Интересно, — думал мальчик, — какого он всё-таки будет цвета? А может, вообще это не он? Может, это девочка?».

Открылась со скрипом дверь, и Женя, вместе с завывшим сквозняком, побежал навстречу холодному снежному папе. А тот попытался стянуть с себя валенок, покачнулся и едва не упал, но успел ухватиться за дверной косяк. С трудом разувшись, папа поднял от пола свои мутноватые глаза, посмотрев сперва на улыбающегося, едва не скачущего от нетерпения, Женю, а потом на нахмурившуюся жену.

— Папа! Пап, покажи котёнка!

— К-котёнка? — запнулся языком папа.

— Да, котёнка! Где он?

— Где он, — повторил папа, — Где он... В ведре он, вместе с братишками и сестрёнками. Утопили они котят.

— Серёж, ты чего... — начала было мама, но папа продолжал.

— Утопили, нах@й. Не нужны, говорят. И в ведро. И торчат изо льда только спинки и хвостики.

Женя стоял, открыв рот, а мама подошла к папе, схватила его за воротник пальто и тряхнула.

— А ну перестань при ребёнке!

— А что при ребёнке? — ответил ей папа голосом, всё больше напоминающим ельцинский. — Пусть ребёнок знает, что жизнь его вы@бет. Как меня, как тебя. Как всех нас. А мы её в ответ. Она нас, а мы её.

Он усмехнулся, на несколько секунд задумался. А потом стащил с головы шапку, со всей силы бросил её на пол и разразился:

— Да @бись оно всё в рот! Пошло оно всё на х@й! Как же это всё за@бало!

И, обессиленный, сел на табуретку.

Через час папа пьяно спал на полу кухни. Мама сидела за столом перед тарелкой с ледяными пельменями и, не моргая, смотрела «Старые песни о главном». Женя лежал у себя в кровати, водил пальцем по узорам на ковре, а языком по разъеденной внутренней поверхности щек. Пока ещё безымянные динозавры в пустыне Гоби своими пустыми глазницами пытались разглядеть друг друга сквозь густую черноту земли. Через толщу льда в бездонное небо смотрели никому не нужные котята. А в мусорном ведре распотрошённо валялся кислый и невкусный ананас.