Следователь

СЛЕДОВАТЕЛЬ

20.11.2012 г.

Сегодня его выписали с диагнозом: Острое полиморфное психотическое с исходом в выздоровление. Он уходил из отделения вместе с родителями, которые до этого через день навещали его. Полтора месяца назад после семейного скандала он прилетел к ним в отпуск из Чебоксар. Капитан юстиции.

Мне кажется, что для родителей – дети всегда идеальны. Всегда самые лучшие, умные, красивые. И сегодня они суетливо забирали его из психиатрического отделения, как будто младенца из роддома. Чемодан, сумка, пакеты.

– Вы верите в бога, доктор?

– Да, конечно, а как же иначе!

– Возьмите эту икону. Она из Сергиево-Посадской Лавры. Это Святой – покровитель следователей! – сказал на прощание его отец, – и Библию возьмите от нас!

Я поблагодарил их и поставил икону на полочку в комнате отдыха. Иногда я замечаю, что пациенты нет-нет, да и подходят к ней.

У следователя был острый психоз. Полгода назад в нём поселился голос Бога, который диктовал ему поступки и предупреждал об угрозах. Поэтому он взял отпуск и сбежал от врагов и бесов. Врагами был тесть и супруга. Но и здесь опасность не миновала, и он сражался с ними домашним арсеналом отца-охотника и отставного военного. Лишь санитары психбригады с нарядом полиции заставили его сдаться. Аминазин, галоперидол, клопиксол, да мягкая щадящая фиксация. Старая артиллерия проверенных препаратов при острых состояниях. Через две недели его перевели к нам. Тревожного, скрытного и подозрительного. Он часами расхаживал по длинному облезлому коридору, и временами казалось, что никого не видит перед собой. «Строжайший надзор и круглосуточное наблюдение!» – ежедневно давал указания медсёстрам зав.отделения.

Утром, перед выпиской, его представляли на военно-врачебную комиссию. Мы уволили его со службы, которой он отдавал большую часть жизненного времени. «Перенёсшие психозы, не годны к военной службе…» Странно, но я не уверен в том, что психоз удалось победить. Кажется, что он просто диссимулирует и дома всё выплеснется наружу.

– Спасибо, доктор! Вы вылечили меня! – на прощание сказал бывший пациент, – я желаю вам, чтобы в вашем отделении больше не было законченных суицидов…

И я подумал, что, увы, медикаменты и мы не всесильны перед болезнью.

 

23.11.2012  г.

– Разрешите доложить? Старший следователь-криминалист капитан юстиции прибыл для продолжения стационарного лечения.

– Вы что так напряжены, Андрей? Расслабьтесь. Ведь вы же не в казарме. Расскажите, что произошло. Вы же должны были улететь в Чебоксары.

– Есть расслабиться. Ничего не случилось. Родители привезли.

Не прошло и двух суток, как его забрали родители. Я предполагал, что он вернётся, но не настолько быстро. Как сказал его отец, через три часа должен был быть самолет, но он так и не сомкнул глаз за двое суток. Ходил по квартире, звонил, приговаривал молитвы.

– Мы по очереди сидели с ним в комнате. И в храм ходили к батюшке. Не знаю, что с ним? Он ведь не был таким воцерковлённым… – полушёпотом рассказывал его отец, – женитьба во всём виновата… Они ведь иной веры, мусульмане… Берам – это его тесть. Он очень плохой человек. Мы почти с ним не общаемся. Сын думает, что их подарок заряжает квартиру отрицательной энергией…

Я слушал бред относительно здорового человека – отца глубоко больного сына и удивлялся. Что это за сила родительской слепой любви, уничтожающей здравый смысл, испепеляющей новую семью, которую не отпускает старая паутина. Мы любим своих детей априори и заставляем страдать. И чем больше, – тем глубже.

И сегодня они пришли к нему, несмотря на вчерашний запрет. Тайком пробрались и попытались отвести в храм. Зачем? Чтобы он заново начал маршировать и нести чушь об иных мирах, силе энергетического поля…

– Вы пришли на работу только из-за нашего сына?

– Это вас не касается. И вам лучше уйти.

Мне страшно за него, и я попросил санитарочку забрать верёвку из его спортивных брюк.

– Я не могу, она пришита, доктор, – ответила та.

Завтра прилетит его жена. Может быть, картина прояснится.

 

 

Жена следователя-криминалиста

Она залетела в ординаторскую подобно тропическому урагану. От её пальто всколыхнулись листы историй болезни. Мы удивились, так как ещё не допили утренний эспрессо.

– Я жена капитана Ивашкина… Хочу поговорить с лечащим врачом моего мужа. Я только что с аэропорта, прилетела из Чебоксар.

– Здравствуйте, Юлия. Я – лечащий врач. Мы с вами разговаривали по телефону. А это зав.отделения… Присаживайтесь. Быстро вы добрались!

– Да, нас с сыном мой папа встретил на машине… Они ждут за воротами.

Девушка в сегодняшнее утро совершила невероятное. Получила пропуск в непропускное время и пробила под дверью охрану из четырёх медсестёр, которые обычно никого не впускают, пока не завершится обсуждение пациентов. Яркая, напористая, фигуристая, что подчеркнуто водолазкой и обтягивающими джинсами; с невероятной бело-русой вьющейся химией в волосах и толстым слоем тонального крема на лице.  Подкованная в медицине, язык отточен, как у радиоведущей и разговор предстоит нам не из простых. Странно, почему она так долго ждала? Ведь на больничной койке её муж лежит уже третий месяц. Почему она начала звонить лишь три дня назад?

– Я хочу знать, что с моим мужем?

– У него, вероятно, шизофрения.

– Почему вероятно?

– Потому что, диагноз можно поставить лишь через год наблюдения. Но все симптомы этой болезни у него есть…

– А с ним работали психологи? Я хочу, чтобы они поработали с ним, чтобы объяснили ему, что мы его семья, а не его мама с папой.

– Да работали… Но сейчас они ему не нужны.

– Вы понимаете, как он изменился? У него ужасные родители. Они – сумасшедшие. Отец военный отставник, и в гостях у них я чувствую себя, как в казарме. Нельзя и слова сказать, пошутить или выпить лишнего. И он всё время говорит ему только о работе: «Ты должен, ты обязан, от тебя ждут…» В день свадьбы они вывели меня из банкетного зала и сказали: «Ты теперь замужем за офицером! Ты хоть понимаешь, что это такое? На первом месте у него должна быть только служба! И потом лишь ты!». Я, признаться честно, опешила… Но я не мешала ему и моталась с ним по всем гарнизонам. Он приходил домой поздно вечером, и все разговоры только о работе. В выходные ничего не изменялось, половину дня он тоже работал. У нас растёт сын. Ему четыре года. У него задержка речевого развития. Я выбилась из сил. Медцентры, неврологи, логопеды, анализы, исследования. Всё на мне. Он почти ничего не говорит. И его родители обвиняют меня во всех смертных грехах… Его мать обклеила всю квартиру иконами. Они его не отпускают от себя ни на минуту. Ходят с ним по улице, держась за руку. Андрей – взрослый мужик, а его таскают, как дитя. Ему надо нас кормить. Его сыну четыре года! Перед болезнью он всю неделю не спал. Шептался с матерью на кухне и читал молитву. Это закончилось тем, что он ударил меня кулаком в лицо и сказал, что я виновата в болезни сына. Доктора, я устала. Я так не могу. Я чувствую себя девочкой для битья. Я выбилась из колеи. Я не сплю. Я плачу. И я осталась без средств к существованию. На прошлой неделе муж заблокировал карточку, и я не знаю, как жить дальше. Я прилетела сюда на последние средства, но улетать не знаю как. Вы можете мне помочь?

– Вы ведь у своих родителей в Москве остановились?

– Да. Я сказала в детсаду, что взяла отпуск на четыре месяца.

– Помочь в разблокировке карточки мы не можем. А лечить вашего мужа мы будем.

– Вы скажите, не стесняйтесь, может, ему какие лекарства нужны?

– Все лекарства для него есть.

– А почему вы не звонили?

– Я доверяла его родителям. Они говорили, что всё нормально. Чтобы я не звонила, всё под контролем… Что он скоро выйдет на службу, что все вопросы решились положительно. Это правда?

– Нет. Он уволен из армии по болезни. Категория Д. С ней не служат. Ему надо подумать о гражданке.

– Я могу его навещать? Конечно, не сегодня. А когда скажете.

– Можете. Но пока действительно рано.

– Выпишите мне рецепт на какое-нибудь успокоительное. Валерианка с корвалолом уже не помогают. Я боюсь, что я тоже сойду с ума.

– Да, конечно выпишем. Антидепрессант и снотворное будете принимать?

 

29.11.2012

 

Сегодня он отошёл от психоза. Звучит не клинически, но в его взгляде что-то изменилось.  Надолго ли?

– Доктор, ко мне сегодня придут мои родители?

– Нет. Пока рано с ними встречаться.

– Мне нужно побриться и я не знаю, где мои ботинки, куртка, телефон.

– Всё у старшей сестры. Вам сейчас выдадут. Вы скучаете по семье?

– Да. По папе, маме, сыну Егорке.

– А по супруге?

– По той, что в паспорте, – нет.

– Расскажите о вашей супруге.

– Познакомились мы лет восемь назад. Всё привычно банально. Конфетно-букетный период, клубы, кафе, рестораны, лайки. Потом он закончился. У нас появился сын. Я работаю целыми днями. Но я не вижу своих денег уже через неделю, как получаю зарплату. У неё моя банковская карточка. Поначалу мирился. Но потом это стало раздражать. Все разговоры только о деньгах. Мало, мало, надо ещё. Шампунь за тысячу, трусы за две или сапоги за шестьдесят. Я хорошо зарабатываю, но нам не хватает, и я влезаю в долги. Я получил по военной ипотеке трёхкомнатную квартиру в центре Чебоксар, я устроил ребёнка в детсад, я и ей нашёл работу, но она отказывается. Не хочет работать по специальности. Говорит, что соцработники мало получают. Эти разговоры о деньгах мне, как кость в горле. Я и домой-то приходить из-за этого не хочу и все выходные на работе пропадаю.

– А сейчас, что же произошло?

– Мы возвращались из отпуска и остановились у моих родителей в Подмосковье. Я стал понимать, что теряю их. За пять лет мы ни разу у них не жили. Всё время только на квартире тестя. А там тесно. Ребёнку даже побегать негде. Две комнаты. И тут началось. Конфликты, ссоры, скандалы. Сын всё видит. Может, поэтому и не говорит. Он у нас проблемный. Она даст ему гаджет в руки – и все дела. А недавно заявила: «Я устала от него и хочу отдохнуть…», и я тут не выдержал.

Психоз у следователя-криминалиста, вероятно, прошёл. Как пишут в учебниках по диагнозам: острое полиморфное, ассоциированное со стрессом. Где правда в этой истории? Я не знаю. А может, и не нужно её искать. Слушать, смотреть, наблюдать, лечить. И бывает ли правда между двумя людьми, живущими под одной крышей и находящихся одновременно каждый в своей Вселенной? Такие истории проходят каждый день. Семья – как очаг невроза и психоза. Жаль, что недоказуемо и звучит утопически-пессимистически.

 

Брат следователя

Каждый день проходит неповторимым стилем. Радует, огорчает, расслабляет, изменяет. Времени так много и так мало одновременно. Вчера я подумал о том, что пора остановиться. Сделать остановку в череде бытописаний. Но сегодняшняя пауза в работе вернула к клавиатуре и воспоминаниям.

– Для меня стало неожиданно, что надо писать каждый день, – сообщила девушка из группы молодых литераторов.

– Поначалу это тяжело. Непривычно, но потом становится тягой, без которой не наступает сон, и не закрываются глаза.

– А как найти главное? Как не перейти границу личного и интимного? Что интересно читателю?

– Литература учит кадрировать жизнь. Это как у фотографов – выбрать самое важное. Что интересно будет вам. На всех читателей не угодишь. Вкусы разные. Пишите хотя бы для себя. Пусть вы и будете тем читателем, которого вы увлечёте. Поверьте, через день, месяц, год вы многое забудете. Останется лишь ваш дневник, ваши мысли. И если они будут интересны вам, значит, вы добились своего.

Я думал закончить историю следователя-криминалиста. Тема исчерпана. У него психоз. Его жена катализатор, мать – индуктор, жизнь – проводник. Будущее пессимистично. Но его жизнь наполняется новыми подробностями, которые раскрашивают судьбу, как в витражной мозаике новыми стёклышками.

Почему же это произошло? Что толкает человека на грань безумия? Может быть, подобное можно предотвратить? Эти риторические вопросы задают мне его родители и близкие. Есть ли на них ответ? Можно, конечно, прикрыться теориями «генов», «гормонов», «медиаторов», «психогений» или оправдаться непонятным грозным словом «аутохтонно», т.е. беспричинно.

Вчера позвонил его старший брат – офицер из Вологды. Мне показалось, что я разговариваю с их отцом. Тот же баритон, те же паузы в предложениях и та же назидательная интонация военного воспитателя, кем служил их папа.

– Наша мама – нездоровый человек. Когда я позвонил ей и сказал, что у нас будет ребёнок, она ответила, что он умрёт и у нас не будет детей. Я ничего не сказал супруге. Но через год он умер. Мы переживали, лечились. Она узнала об этом. И при встрече сказала, что радуется нашим несчастьям, так как они заряжают её положительной энергией. Во вторую беременность мы не стали ей ничего сообщать. Сейчас нашей девочке два года, но она не видела свою вторую бабушку.

– Она же, насколько мне известно, воцерковлённый человек?

– Да. Вся наша квартира в иконах. Все выходные она проводит на службе. Но она использует религию, как оправдание своих проступков. Все невзгоды происходят от божьих кар, как «наказание нам за наши грехи и проступки». Как-то мы разговаривали с ней «по душам». Она пообещала разбить наши семьи, лишить работы, достатка и сделать всё возможное, чтобы мы вернулись к ней и сидели перед ней на табуретках. Как в детстве, когда она в отчаянии за наше непослушание засунула мне карандаш в ухо и младшему брату вылила кипяток на ногу.

– А отец?

– Он, несмотря на то, что мог полками командовать, всю жизнь был подкаблучником. Она била посуду, ломала мебель, уродовала наши души и тела, а он целыми сутками пропадал на службе. Вы же знаете, кто такой замполит?! Человек без личного времени. Ему и жена нужна лишь, как обслуга и для выхода на пенсию. Всё своё время он отдаёт солдатам и казарме. Всё её капризы оправдывались тем, что она посвятила жизнь детям.

 

 

Супруга следователя криминалиста, часть вторая.

– Вы хотите встретиться с женой? – спросил я у пациента во время утреннего обхода.

– А она в Москве?

– Да… Ждёт нашего разрешения.

– Если вы только будете присутствовать при нашей встрече, то да.

– Вы боитесь её?

– Признаться честно, да. Я и домой-то не хотел улетать, так как боялся, что всю ночь буду слушать её разбирательства на кухне. Вы меня понимаете, доктор?

– Хорошо, я скажу ей, чтобы она приехала. Мы организуем вашу встречу в ординаторской.

Через час Юлия, запыхавшись, зашла в ординаторскую.

– Вот, одежду ему тёплую принесла. Его ведь будут выпускать на улицу?

– Конечно. Через пару дней… Вам эспрессо, американо?

– Если можно, двойной ристретто.

Я рассматривал эту яркую девушку и размышлял, что связывает их. Он скромный, нетребовательный и непритязательный. Вояка, который даже в психозе думает о незакрытых судебных делах… Она, как сказал молодой коллега «истерическая психопатка». Я не люблю ставить диагнозы по внешнему виду и высказываниям, а тем более тем, кто в этом не нуждается. Диагноз ставит отношения в некий официоз или шаблон, от которого потом трудно отвязаться. Ну, любит она золото, так что с того, что желтизна у неё в молниях куртки, сумочке, заклёпках, сапогах, заколке на косе, брошке, цепочках, телефоне etc. Хотя, кто из нас не истерит в этой жизни? Каждый человек привлекает внимание себе подобных. Ну, а в компании трёх психиатров и мужа, почему бы не покрасоваться.

– Милый мой, – отставляя чашку с кофе в сторону, прильнула к пациенту супруга, – я так скучала по тебе. Как ты? Я тебе тут тёплую одежду принесла. Джинсы, куртку, красный свитер, ботинки. Будешь выходить гулять. Мы с Егоркой соскучились.

Она говорила, говорила и говорила. Десять минут, двадцать, тридцать. О том, что ей тяжело, что она как раненная болезнью сына птица, бегает с ним по врачам, что муж весь погрузился в работу-службу, что его родители не понимают её, что супруг слушает только свою мать. Он пытался вставить слова оправдания, но тщетно. Женщина вошла в роль жертвы.

– Хватит, прекрати. Я развожусь с тобой. Я пять лет тебя терплю. Меня женили на тебе. Ты ничего не делаешь. Всё только на словах.

– Как ты такое можешь говорить? Это всё твоя мать, – закрывая лицо руками, сквозь слёзы и появившийся насморк, рыдала его супруга, – она тебя науськала. Я всегда говорила, что нельзя тебе с ней подолгу общаться.

Разговор был прекращён. Странно, но я был на стороне пациента. Он верно подметил, что большинство наших больных попадают в стены психиатрического отделения на фоне семейных неурядиц.

– Он болеет. Вам не следовало сейчас ставить перед ним неразрешимые задачи. Не каждый здоровый выдержит такой прессинг, а тут больной с психозом, который вероятно ещё в ходу. Вы поторопились.

– Что мне делать?

– Собраться и ждать. Вы принимаете антидепрессант и успокоительные, что вам назначили?

– Да. Но эффекта не ощущаю.

– Прошло только четыре дня. Они ещё не успели подействовать.

– Можно мне вам звонить, чтобы узнать, как он?

– Конечно. Мы будем вас информировать.

 

Через месяц его выписали. Лекарства сгладили болезненные симптомы, но так и не восстановили семейные узы. Супруга в порыве ревности избила свекровь на улице, и после этого Артём запретил ей общаться с ним. В сопровождении мамы с папой он уходил из госпиталя с обещаниями принимать препараты.

– Вы чего хотите от жизни? – спросил напоследок его отец, когда мы вышли с ним для разговора тет-а-тет в госпитальный сквер.

– Спасибо, у меня всё есть.

– Я многое могу. Вы знаете, у меня есть связи, возможности, ресурсы…

– Спасибо, понимаю. Меня всё устраивает.

– Вы знаете, сын пока не поедет домой. Встретит с нами Новый Год. Числа седьмого отвезу его на поезде. Думаю, что попытаюсь устроить его на службе. Что вы скажете?

– Невыполнимых задач нет.

 

***

 

Прошёл месяц. Пациент позвонил.

– Вы только не обижайтесь, доктор. Я подал на вас в суд. Буду оспаривать ваш диагноз и историю болезни. Мне надо служить Отчизне. Вы же офицер и должны меня понять.

– Конечно, я вас понимаю…

Ещё через три недели в госпиталь пришла бумага, в которой на восьми страницах бывший пациент высказывал свои жалобы к персоналу и лечащим врачам. Впрочем, не всегда беспочвенно, и мы защищались ответами и дневниками из истории болезни.

 

29.04.2013 г.

На судебные слушания мы не поехали. Наш юрист составлял нужные бумаги, и суд состоялся без психиатров. Судебное постановление предписывало запросить историю болезни и направить истца на стационарную психиатрическую экспертизу.

– На что жалуетесь Андрей? – спросил я у него во время неслучайной встречи в сквере у больницы.

– Жалоб нет, доктор, – ответил он улыбаясь, и включил «незаметно для меня» диктофон в сотовом телефоне.

– В переводном эпикризе написано, что вы убеждали полицию, что вашего сына захватили игиловцы.

– Заблуждение… Просто перенёсся мыслями в прошлое…

– А как прошла ваша психиатрическая экспертиза?

– Нормально. Месяц полежал. Познакомился с умными людьми…

– И какой диагноз вам поставили?

– Думаю, что здоров. Там было человек десять. Почти два часа они беседовали со мной перед выпиской. Я сказал, что всё это было от таблеток, которые вы мне назначали. Побочка.

– А вы их долго после выписки принимали?

            – На второй день бросил. Плохо мне от них. Голова не варит, сонливость.

– А у нас будете лечиться?

– Буду, но без таблеток и уколов.

– А почему тогда к нам согласились перевестись?

– Вы были в Чувашской психбольнице? Меня бы туда с Матросской тишины перевели. У вас же здесь санаторий.

– А с женой когда в последний раз виделись?

– В декабре…Вещи я из квартиры забрал, документы на квартиру тоже. Подал документы в суд. Через две недели нас разведут.

– А с ребёнком?

– Ну так, зашёл в сад, навестил его на десять минут, – ответил он улыбаясь.

Болезнь подтверждается даже без бреда и галлюцинаций. Эмоциональная холодность, отсутствие эмпатии, парадоксальность эмоций…Странно, что он делает до сих пор в армии? Почему его не уволят? Ведь свидетельство о болезни составлено ещё в ноябре. Прошло шесть месяцев. На что он надеется? Может, ему надо дослужить несколько месяцев, чтобы обеспечить льготу на получение жилья по линии министерства обороны? И почему он не выведен за штат?

На ближайшие две недели я спокоен. В больнице ему сделали пролонгированный клопиксол и лекарство будет медленно высвобождаться из мышечного депо. А вот, что делать дальше? С пациентом, который убеждал полицию и городских психиатрах в игиловцах и похищенном сыне, которого три часа держали на мягкой фиксации, галоперидолили, аминазинили, а потом отдали документы в суд для оформления недобровольной госпитализации и изменили диагноз на параноидную шизофрению…

 

Разговор с матерью следователя

– Мы хотим с сыном выйти на прогулку, разрешите? – сказала мать пациента, когда я пригласил её в ординаторскую на беседу. Обычная невзрачная женщина, жена офицера, проехавшая отдалённые гарнизоны, ещё не привыкшая к столице, с вычурным платком на голове и в старом костюмчике машинистки штаба.

– Расскажите, как он попал к вам и чем занимался?

– Он снимал квартиру в Чебоксарах. С женой он не встречался. Она плохо влияет на него… Потом был суд. Затем они приехали с отцом в Москву, чтобы готовиться к экспертизе. Анализы сдавал в платной лаборатории.

– Суд был в феврале. На экспертизу он поступил в конце апреля. И как он приехал сюда? В отпуск, в командировку? Как он провёл это время?

– Как приехал, не знаю… Ходил в бассейн, плавал раз в неделю. Трудотерапия. Помогал святую воду носить из источника. Церковь не посещал, но молитвы читал.

– А как получилось так, что на второй день после выписки из экспертизы у него развился рецидив психоза?

– Может, волновался. Он с таким воодушевлением выписывался. Говорил: «Я здоров! Я буду продолжать служить!». Нам ведь решение не объявили, сказали, что по почте пришлют, в часть. Но дали ему такую надежду… После больницы мы втроём поехали в военное ателье на Фрунзенской. Он там себе форму новую заказал с нашивками. Потом дома гладил её, примерял перед зеркалом, любовался, просил отца сфотографировать его. А потом уехал к товарищу с ночёвкой. Но в четыре утра позвонил нам, сказал, что его везут в участок, что Егорке угрожает опасность…

– А почему лекарства после выписки не пил?

– А зачем? Они только вес дают лишний.

– Вы понимаете, его здоровье сейчас зависит не сколько от нас, сколько от вас. От родителей. За девять месяцев у него пять госпитализаций. Вы должны убедить его в лечении. Ни о какой службе не может быть и речи. На первом месте – психическое здоровье… Иначе болезнь будет прогрессировать, и вы его потеряете.

Я смотрел в её мутные глаза, и мне показалось, что она не видит меня. Вот сидит перед ней психиатр-чудик с бородкой, которому только рыбок в аквариуме кормить и неизвестными ей словами бросается. А у сына карьера пропадает, да невестка сучка попалась, которая связала его по рукам и ногам, а теперь ещё и часть квартиры в центре Чебоксар небось оттяпает.

– Скажите, Нина Петровна, а вы считаете, ваш сын болен?

– Нет, он здоров… Перенервничал немного, с кем не бывает…

 

 

Спустя два года

Он пришёл с отцом на приём, и когда мы остались наедине, внезапно достал из карманов брюк старые окурки и развернул исписанный листок бумаги.

– Мне страшно, доктор. За мной постоянно следят. Это с кладбища. Я провёл независимое расследование по факту гибели десантников в Аргунском ущелье. Вот видите схема. Мне никто не верит. Даже отец. Поможете его убрать?

– Отец здесь не при чём… Я постараюсь вам поверить и защитить вас. Вы готовы лечь к нам на койку в «безопасное место»?

– Да, конечно. Вы всегда всё знаете.

– Нам страшно, доктор, вашего нового пациента. Он подошёл к Марье Ивановне сзади и опустил штаны. А ведь такой внешне приличный показался. Речь грамотная, культурный.

– Галоперидол с димедролом, два и два, и на час фиксируйте, пока не уснёт.

 

Четыре года спустя

Он позвонил в четыре утра. Мысли роились в голове. Что-то случилось. Почему я не ответил ему? Или до сих пор боюсь судебных разбирательств. Но я уже не в системе и меня не достать. Сон прошел в забытье. Проснулся с болью в спине. Последний раз такое было после домашнего суицида майора, который убедил жену уехать на выходные к матери, чтобы покрасить квартиру.

Мой звонок он сбросил и перезвонил сам.

– Жужа, жижа, жажа… – сказал веселым голосом Андрей.

– Вы звонили мне сегодня утром.

– Жужа – галоперидол. Жажа – аминазин. Всё верно?

– Извините. Я ошибся номером.