Лемминги гл.26.5, 26.5.1

Круглый стол проведен доктором педагогических наук, профессором Ильиным А. И.

Среди участников:

— доктор экономических наук, профессор Титарев Е. В;

— заместитель начальника следственного отдела г. N, Прохоров В. Н.

— колумнист и аналитик, Кулагин Б. Э.

— кандидат психологических наук, член ассоциации «Рука помощи», Кудрева Л. В.

 

 

Титарев Е. В.: Статистика, представленная на этом графике, собрана в ходе социальных опросов. К сожалению, наблюдения проводились на протяжении сравнительно короткого времени, но некоторый рост всё же виден, не так ли? А показано здесь количество людей с повышенной склонностью к несчастным случаям, то есть тех, кто намеренно подвергает себя опасности. Скажем, на производстве, в быту, во время досуга. Полагаю, госпожа Кудрева хорошо понимает, какое отношение данный тип людей имеет к недавнему трагическому происшествию.

Кудрева Л. В.: То есть вы опрашивали людей, склонных к парасуициду?

Титарев Е. В.: Именно так. И если связь подобного, гм, диагноза с открытой суицидальностью очевидна из названия, то отнюдь не очевидны причины его возникновения, а главное — статистического роста в текущий небольшой промежуток времени.

Позволю себе провести параллели с другой подборкой информации. Полагаю, никто не станет спорить с тем, что на человека влияет среда. Мы то, что мы едим, мы то, чем мы дышим... Так? Нет возражений? Давайте теперь посмотрим на нашу среду.

Кулагин Б. Э.: Городская среда плохо приспособлена для жизни, особенно в нашей провинции.

Титарев Е. В.: Нет, постойте, я не о градостроении. Если позволите, у меня тут второй плакат.

 

Ильин И. И.: Это что?

Титарев Е. В.: Среда. Только не материальная, а медийная, то есть культурная. Схема многомерна — позвольте, я поясню. Вот эта линия обозначает упаднические настроения в целом.

Ильин И. И.: Очень интересно. Это сводка значимых культурных объектов за такие-то годы? Как вы подбирали материал?

Титарев Е. В.: Как преподаватель, я много работаю с молодыми людьми самых разных слоёв. Они приносят различные материалы, делятся по моей просьбе. Это могут быть значимые объекты только для какой-то узкой социальной группы, так называемой субкультуры, однако в её рамках они приобретают огромное значение. То есть, понимаете, обладают немалым авторитетом.

Кулагин Б. Э.: Значимы ли эти объекты на самом деле? То, что вы обозвали упадничеством, всегда было в культуре. Без этого не строится конфликт, без этого и реализма-то нет. А если нет реализма, то есть не жизненно — то нет продукта, всё! Нельзя пропускать жизнь через розовые очочки. Вот у вас там даже, если не ошибаюсь, конец девятнадцатого века.

Титарев Е. В.: Да. Эта эпоха у меня взята за отправную, хотя, как вы правильно выразились, в какой-то степени данные настроения были всегда. Но за начальную точку я взял так называемых нигилистов. О них тоже поначалу считалось, что это такая буйная молодёжь, такая субкультура. А потом они начали производить теракты. Погибали люди. Но пока это не началось, то для официальных лиц это было в какой-то степени нормально — просто ещё одно сообщество мыслителей.

 

 

 

Ильин И. И.: М-да. А вторая линия? Она у вас тоже исходит от общества нигилистов. Почему?

Титарев Е. В.: Вторую я назвал «нигредо», хотя, возможно, было бы понятнее имя «мортидо». Но это вызывает ненужные фрейдистские коннотации и не совсем точно. Здесь также провозглашается разрушение всего и вся, но не в безнадёжном формате, а в торжествующем, полном энергии. Такое, знаете... рвение.

Прохоров В. Н.: Так, что вы, короче, хотите всем этим сказать?

Титарев Е. В.: У нас имеется две линии, две таких себе струи, в которые попадает модная, прогрессивная культура. Одна из них — упадничество. Она повествует о борьбе человека с обществом, с миром или высшими силами, но борьбе безнадёжной. Считается, что такие произведения обличают пороки и ставят важные вопросы.

Однако человек учится на примере. Видя одни лишь вопросы без ответов и поражения без результата, он не может ни на что опереться, чтобы стать тем, кто исправит пороки. Скорее он унаследует у своего литературного или кинематографического образца... Вы видите, у меня тут книги в основном... Унаследует такой же пораженческий шаблон поведения, так?

А вторая линия — это больше культурное подполье, как сейчас говорят, андерграунд. Хотя это не массовая культура, но достаточно существенный пласт. Да и то, что сегодня в подполье, завтра легко может стать популярным. Эта линия скорее повествует о борьбе неких негативных высших сил или мифических понятий с человеческим родом. Присутствует повторяющийся сюжет, наподобие знаменитого путешествия героя, однако герой выходит изменившимся в некую порочную сторону. Как и в девятнадцатом веке, активно эксплуатируется оккультная тематика.

Что получается? Молодой человек предпринимает попытку бежать от принятого обществом упадничества, в своих поисках он попадает в андерграунд — и опять-таки потребляет там истории в духе нигредо. То есть у нас получается с одной стороны подавленный «маленький человек», а с другой — команда к уничтожению этой унылой особи. Саморазрушение возводится в культ — если позволите, культ смерти.

Создаётся парадигма жертвы и хищника, которая не вмещает ничего собственно людского. Ложная дихотомия, понимаете? Эти две линии прессуют личность, как молот и наковальня. Или, можно сказать, это две половинки мышеловки, которые смыкаются и закрывают личность в себе.

Итак, чем сильнее проработаны обе этих культурных ветви, тем меньше шансов у произвольно взятого человека увидеть позитивные стороны жизни.

То есть помимо своей объективной реальности — человек живёт меж этих двух крышечек, они ему кажутся тоже вполне реальными, и деваться ему оттуда некуда. Нет утешения! Понимаете? Мы утратили культуру утешения.

 

 

 

Прохоров В. Н.: Вы сейчас подняли такие тяжёлые, неоднозначные вопросы, в которых я даже не компетентен и не могу оценить... У нас ситуация вполне конкретная. Вы хотите сказать, что в данной конкретной ситуации действует некий конкретный культ?

Титарев Е. В.: Вероятнее всего, но важно не это. Важно то, что такие культы могут вырастать на субстрате культуры, представленной на схеме, в неограниченном количестве.

Кулагин Б. Э.: Ну уж...

Прохоров В. Н.: Это такой намёк на несостоятельность МВД?

Кудрева Л. В.: Я сейчас хочу уточнить, вы, может быть, сами не осознаёте, что идёте по стопам немецкой школы психологии и психоанализа. Вот вы пошли по Фрейду в своём выступлении, там, где вы упомянули мортидо. А в конце вы переходите к нарративной психологии, она используется в гештальт-терапии.

Это не плохо, я просто уточняю, чтобы вы понимали, о чём у вас речь. С профессиональной, так сказать, точки зрения, а не просто... Гм... Метафизической. Если не вдаваться в подробности, то немецкая школа говорит: усиление мортидо — это ослабление, собственно, любви. К себе, к ближнему, к родине, к Богу, да какой угодно.

Прохоров В. Н.: Мы регулярно проводим мероприятия по воспитанию патриотизма. С этой стороны нет у нас проблем. Если вы не согласны...

Кудрева Л. В.: Нет-нет, я не спорю!

 

Кулагин Б. Э.: Евгений Витальевич, вы понимаете, что вы сейчас тоже выступаете точно таким же вскрывателем пороков уровня 19-го века, который ничего не предлагает?

Титарев Е. В.: Почему же, я предлагаю. Я предлагаю задаться вопросом, откуда, от каких людей приходит эта мода в первую очередь. У меня к такой информации доступа нет.

Прохоров В. Н.: А вот эту книгу покажите, пожалуйста. Вот эту, где фамилию не выговорить. Так. Эту даму-поэтессу я помню, она по политическому делу проходила.

Титарев Е. В.: Ну вот видите. Нигилисты, кстати, тоже были незадолго до революции.

Прохоров В. Н.: Это вы своим студентам позволяете такое читать?!

Кулагин Б. Э.: А вас не смущает, что революции создаются назревшей необходимостью? Сами условия, в которые ставит людей государство, порождают революционеров как типаж и параллельно — такие вот культурные явления.

Титарев Е. В.: Революционеры же не существуют отдельно от культуры. Они тоже берут с кого-то пример, с какого-то образа поведения. Как я сказал в начале, на человека влияет среда.

Ильин И. И.: Что-то из Маркса.

Титарев Е. В.: Обратите внимание, я не делаю пока никаких выводов. Я собрал факты. Пусть более компетентные люди занимаются этим вопросом. Что мог, сказал.

Кудрева Л. В.: Извините, я хотела бы уточнить про парадигму и нарратив...

Кулагин Б. Э.: Подождите. Верно подмечено, Евгений Витальевич: более компетентные. Вы ведь не культуролог, не социолог. Экономист, если не ошибаюсь?

Титарев Е. В.: Экономика тоже изучает состояние общества.

Кулагин Б. Э.: Под влиянием Маркса... Всё поделить, а чем не хочется делиться — запретить...

Прохоров В. Н.: А что? Мы изучали и людьми выросли...

Кулагин Б. Э.: Да-да-да.

Прохоров В. Н.: Так, я не понял!

Ильин И. И.: Хотелось бы напомнить, что мы стараемся выработать некое общее решение.

 

 

 

Кудрева Л. В.: Извините, можно я всё-таки скажу? Ведь поведение человека действительно определяется проживаемым нарративом, и если он не контролирует свою вот эту вот жизненную историю, а потребляет нарратив из среды, а он деструктивен, то вы понимаете, что это будет. Да? Он действительно будет жить в виртуальном мире этого общепринятого нарратива, в таком спектакле.

Титарев Е. В.: Но кто же обеспечивает лидерство именно этому сюжету из всех прочих возможных?

Кулагин Б. Э.: А я другой вопрос хочу задать — разве этот, как вы выразились, нарратив, не черпается из объективно существующей среды? Вот вы ловко проигнорировали градостроение, а я к нему вернусь. Авторы произведений не виноваты, что у нас такая среда. Я бы сказал сейчас, из-за кого мы так существуем. Да! Но автор не виноват в том, что он просто-напросто честен.

Кудрева Л. В.: Простите, я ни в коем случае не хочу поставить под сомнение чью-то честность, но нужно понимать, что искусство неизбежно имеет воспитательный эффект, даже если его не планировали. Искусство формирует личность.

 

 

 

Ильин И. И.: Господа, дискуссия становится очень жаркой. Кажется, мы только удалились от консенсуса. Давайте к другим вопросам — может быть, одно из следующих выступлений смягчит ваши противоречия?

Титарев Е. В.: Прошу прощения, я скажу финальное слово. Повторюсь, я не подвожу вас ни к каким выводам, хотя свои подозрения у меня есть. Почему-то вы реагируете так, будто я призываю что-то запретить, или, наоборот, ни в коем случае не рекомендую запрещать. Я лишь показываю, что в нашей среде, в нашей системе появились вот такие компоненты, и настоятельно призываю к дальнейшему их изучению. Откуда они происходят и куда движутся.

Не существует способа просто запретить системе работать так, как она работает. Мы можем только перестроить её, адаптировать. Но чтобы сделать это, мы должны её понять, не бросаясь в критику и противостояние. Конечно, если мы хотим улучшить ситуацию, а не использовать её для своего пиара. Доклад окончен.

 

Глава 26.5.1. Титарев

 

Положив раскрытый чемодан на гостиничную кровать, собирал малые пожитки — всё, что не вместилось в дорожную тряпичную сумку на молнии. Сложил туда пиджак — жарко. Поверх — бумаги, папку, распечатку с набросками выступления. Вдруг поднял этот последний листок, скомкал и швырнул в корзинку около скособоченной тумбочки под окном. Дешёвый номер, откровенно захудалая гостиница. Спалось плохо... Нет, не в этом дело. Зашёл не с тех козырей... Нет, опять же нет. Апеллируй к одной стороне — задушит другая, подмасли другую — первая окрысится. Безвыходно.

Но всё-таки он рассчитывал. На что? На дискуссию. Чтоб спрашивали и отвечали по теме, заинтересовались чтобы. Понятно бы стало, где рёбра жёсткости у оппонентов, то бишь как именно они себя убеждают оставить всё, как есть. Пока они спорят — нащупать броню, которой берегут они себя от новизны, и в следующий раз подобрать аргументы точнее.

 

Сложил и старый, потрёпанный кошелёк, но расстегнул его перед этим — проверил, просунув ладонь, что красный значок на месте.

Галстук запихнул в угол чемодана, с удовольствием повертев освобождённой шеей. Проходил в нём два дня. Теперь, когда всё кончилось — не нужен. Сменная рубаха и всякие мелочи отправились следом.

Осталось последнее.

Снял с тумбочки фотокарточку на плотном картоне, пригладил ножку-подставку.

— Милый друг, — произнёс, вздрогнув от собственного голоса в пустой комнате.

С фотографии смотрела женщина: опрятный начёс тёмным пятном, белое лицо размытым бликом, белый отложной воротничок на платье в горошек. Кружево по краю — она всегда крахмалила его, отпарывая, потом опять пришивала. Глаза. Даже нечёткий фотоснимок не украл их сосредоточенного, чуть рассерженного выражения.

 

— Мари, Мари, — с непривычной нежностью. — Вот провалилась ещё одна попытка. Столько лет прошло, а мы по-прежнему так мало знаем, Мари. Подпрыгиваем, не умея взлететь. Столько лет, столько неверных шагов. «Ведь и себя я не сберег для тихой жизни, для улыбок. Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок», — прочёл напамять.

— Как ты любила эту поэзию Серебряного века, такую прелестную, милую, как... Как потерявшийся медвежонок — славно встретить его, когда ты в городе, среди надёжных стен, но если на диком ничейном просторе — беги! Что в одной ситуации целебно, в другой — яд. «Сладостна слабость опущенных рук», или «Мне ничего не надо, Мне никого не жаль»...

Я же знаю, что ты нарочно не стала звонить в скорую. Когда тебя, нет — тело нашли в кресле, а телефон стоял буквально в трёх шагах на журнальном столике у дивана, я заподозрил. Когда мы всей дружной толпой вытребовали результаты вскрытия — понял. Тебя спасли бы, ты даже сумела бы открыть дверь, можно было выйти из комнаты к соседям — счёт не на минуты шёл, на часы. Мне страшно представить, Маша, как ты покорно ждала, пока криз растворит тебя в небытие. Именно в нём, иной надежды у тебя не было — ведь ты никогда ничему не верила, да? Только оставалась верна старому идеалу, верна искренне, порицая за неверность нас, ищущих собственного пути.

А это стихотворение, помнишь — «Душа обязана трудиться, и день, и ночь». Мы-то цитировали его с восторгом, с предвкушением новых вершин, но ты — не так, ты — с надрывом декламировала каждую строку, будто надрыв приравнивается к труду, будто труд невозможен без сорванных связок, да? Но я тогда ещё не догадывался, в чём дело. Заподозрил знаешь когда? Когда под конец лагерной смены, куда мы ездили вожатыми, ты разучивала с детьми: «Все как один, умрём в борьбе за это!». Они пели и весело смеялись, подставляя мордашки южному солнцу, потому что не верили в смерть, а ты злилась, что малышня не старается.

Но ведь о чём говорилось в песне с их точки зрения? Приключение, не более, а потом сладость победы, мир и дружба. Одна ты, Машута, всерьёз готовилась приносить себя в жертву, веря, что нет иного пути, но не отдавая себе в том отчёта.

Для всех нас революция осталась на календаре с октябрьским алым костром. Наше стремительное настоящее пылало куда ярче: те стройки, съезды, планы, вылазки со спальниками и гитарой. «Взвейтесь кострами!». Жизнь. А у тебя революция текла в крови.

«За Октябрь нужно быть готовым умереть!» — крикнула ты как-то раз на комсомольском разборе. Кого мы там пробирали за тунеядство?

Уже не вспомнить. Но твой смертный пламень бесцельного бунта я запомнил навсегда.

 

 

Он сложил фотокарточку в чемодан поверх прочих вещей. Захлопнув крышку, дважды проверил замки. Взялся за тубус с плакатами, положил его рядом, чтобы не забыть в номере.

Взглянул на часы. Спускаться к консьержу вызывать такси оказалось рановато. Сел на кровать рядом с чемоданом, похлопал ладонью по крышке:

— Возможно, мы неверно ставим вопрос, раз не можем получить ответа? Мы спрашиваем: что такое случается в людях, что они теряют волю к жизни. Может, следует иначе: что заложено в человеке, какая медленная мина, что он вообще способен себя разрушить? Её не должно быть, она неприродна, неестественна! Эволюционно невыгодна! Значит, чего-то мы не знаем о породе людской. Только ловим тени того, что витает в воздухе, прямо под носом.

Помолчал, ибо некому было ответить. Саднящая, не хуже изжоги, тишина. Чаю хотелось немыслимо, а поддаваться было нельзя, чтоб давление крови не скакнуло после всех переживаний.

Прерывая тишину, он вновь заговорил, похлопывая ладонью по чемодану:

— Но как они накинулись с двух сторон! Нет, неспроста они так разбушевались. Девочку эту психологическую заклевали... Значит, какое-то гнездо я разворошил. Нет, непроста... Какая там мистика! Никакой мистики! Ищи, кому выгодно — вот правило. Уверен, за этой борьбой нанайских мальчиков стоит большой игрок. И ему совершенно не следует знать о том, что на местах его агенты теряют значки... Мы продолжим наблюдать, да, продолжим, не станем беспокоить большого, убирая исполнителей на местах. А в нужный момент схватим на горячем. Накроем всех сразу.

Окончательно выместив досаду на кожаной крышке, Титарев встал и подошёл к окну. Вид на склады магазина — грязь и скука... Вдруг он едва не отшатнулся от окна.

— Голубь, — пробормотал он. — Помирает, болезный.

Он потёр лоб, силясь что-то вспомнить. Затем пожал плечами, тубус и тряпичную сумку взял в одну руку, другой, поморщившись, поднял чемодан. В этой поездке он сделал всё, что мог.