Лион

«El sueño de la razón produce monstruos…»

Среди толпы праздных гуляк, дефилирующих по бульвару ялтинской набережной, она выделялась своей неуместностью. Нет, не вызывающим поведением или пёстрым одеянием. Напротив, вызывало недоумение её полное безразличие к царящему вокруг упорядоченному хаосу, подчёркнутое простеньким, без претензий белым платьем, не идущим ни в какое сравнение с крутющей импортной джинсой гордо выгуливающих себя оштукатуренных афродит. Она сидела на скамейке под фонарём и читала книгу, казалось бы, полностью отрешившись от мира сего с его монотонно-правильным праздником жизни.

Мы с Биллом расположились чуть поодаль на противоположной стороне бульвара. Разобравшись с первой бутылочкой портвейна, хотели было приступить к следующей, когда я обратил на неё внимание. Порыв мой был абсолютно спонтанным:

— Билл, погодь-ка, отойду на минутку.

Приятель проводил меня удивлённым взглядом, поняв, что курс мой отличается от привычной ориентировки на ближайшие кусты.

Я подошел к ней, подсел рядом, довольно бесцеремонно перевернул обложку и увидел название — «Испанская баллада». К моему удивлению, она не возмутилась. Вместо принятой в подобных случаях демонстрации презрительного раздражения или истерики я поймал на себе её спокойный, чуть насмешливый взгляд.

Подобная реакция меня немного смутила, но я не подал виду и на одном дыхании выдал бодрую тираду:

— Уж извините, не мог удержаться. Вокруг народ гуляет, ну-у, кто как умеет, а тут одинокая симпатичная девушка на лавочке под фонарём книгу читает. Как-то это неестественно, что ль... Кого-то ждёте или просто время убиваете?

— Да нет, никого не жду, — сдержанно ответила она.

— Чтиво-то хоть интересное?

— Очень.

— А что за автор? Я не разглядел.

— Лион Фейхтвангер.

— Хм-м, стыдно признать, но впервые слышу. Беру на заметку.

— Что ж, могу только рекомендовать.

Она на миг замолчала, после чего неожиданно оживилась. И куда только делись её холодные интонации?

— А я знала, что Вы подойдёте... Да-а, и к чему все эти формальности! Давай уж, сразу на «ты». Меня зовут Ольга.

Её непосредственность сбивала с толку.

— Да, конечно, — пробормотал я и тоже представился.

Нежданно-негаданно в наш едва начавшийся диалог вклинился возникший словно из ниоткуда изрядно пьяненький мужичок:

— Ребятки, чой-то я, кажись, заблудился. Иде тут ближайшее метро-то?

Мы удивлённо переглянулись, и я посочувствовал горемыке:

— Приятель, это Ялта. Метро тут как-то ещё не вырыли.

— Ялта?!.. Них@яссе забрался!.. — ошарашенно выдохнул несчастный.

И замер, переваривая полученную информацию. Видно, давалось это ему с трудом. Беззвучно пошевелив губами, он, наконец, неуверенно выдавил:

— Ну ладно, ребятки, и на том спасибо...

Озадаченный мужичонка отвалил, как я понял, в неведомом ему самому направлении.

Мы с Ольгой рассмеялись. Но не успели даже обменяться парой слов о странном скитальце, как перед нами нарисовался новый персонаж. Им оказался испанец, которому минут двадцать назад мы с Биллом объясняли, где можно купить вино. Довольно сложно было разобрать его корявый английский, тем более, с моими скудными познаниями в нём. Наверное, это звучало примерно так:

— Excuse me, remind me, please, where you have bought wine?

— Блин, опять ты со своим вайном! Я ж тебе говорил уже: shop near the sea! — немного раздражённо бросил я в ответ, махнув рукой в сторону моря.

— Thanks, thanks... — торопливо пробубнил испанец, давая задний ход.

Я повернулся к Ольге:

— Представляешь, этот мужик — из Испании, и мы ему уже рассказывали, где найти магазин. Книга что ли твоя притягивает земляков и не их одних?

Она покачала головой:

— Вообще-то, книга совсем о другом... Но знаешь, мне пора. Хозяйка, у которой я поселилась, очень строгая и ровно в одиннадцать закрывает дом на ключ. Как говорится, кто не успел, тот опоздал, и ночуй, где хочешь.

— Да-а, и меня приятель ждёт. Вон, совсем там измаялся один, — я указал в сторону Билла, явно жаждущего продолжения возлияний. — А мы тут живём у его тётки в Массандре. Не то, что твоя хозяйка, она даже иногда балует нас кастрюлькой мадеры с винзавода, на котором сама работает. Говорят, где-то в кустах есть потайной кран со Второго винзавода. Но лично я не верю этим байкам...

Я запнулся, поняв, что моя словесная окрошка вряд ли интересна интеллигентной даме. И после секундной паузы сменил тему:

— Ты надолго в Ялте?

— Через три дня уезжаю. А ты?

— Да-а, ещё недельку тут с Биллом попьянствуем и восвояси.

Я снова кивнул в сторону приятеля и нерешительно поинтересовался:

— Слушай, а, может, завтра вечерком пересечёмся? Глядишь, не будут доставать всякие там заблудшие души и недопитые иностранцы. А можем и литературу обсудить. Я хоть с Фейхтвангером лично и не знаком, но кой-чего другое довелось прочитать.

Её интонации вкупе с пристальным оценивающим взглядом показались мне довольно странными:

— Говоришь, не знаком? Это можно исправить.

И тут же как ни в чём не бывало перевела разговор на тему возможного свидания:

— А по поводу завтрашнего вечера — давай, конечно. Ну, скажем, часов в семь здесь же. Тебя устроит?

— Да, без вопросов!

Она встаёт со скамейки и снова бросает на меня взгляд. Но это уже иной взгляд, и я чувствую, что не в силах сопротивляться его неведомой силе. Очертания набережной смазываются, реальность затягивается пеленой и погружается во мрак. Пространство теряет привычные ориентиры, кажется, что я распадаюсь на атомы и, всё более и более ускоряясь, проваливаюсь в бездну небытия...

* * *

...Ощущение себя в полной комплектации и возвращение к привычным пространственным ориентирам приносит лишь частичное облегчение. Ночь. Я бреду один по Массандровскому парку и различаю два силуэта, движущихся мне навстречу. Постепенно я узнаю вечерних назойливых визитёров, вмешавшихся в наш разговор с Ольгой. Перебивая друг друга, они и сейчас не могут остановиться и продолжают что-то вещать, указывая в мою сторону. И по мере их приближения я слышу зловещие интонации в неразборчивом поначалу бормотании:

— Шо ж ты меня с метро-то на@бал? Но нашлись-таки добрые люди, показали.

— Shop! ...Where is shop?

Я не выдерживаю:

— Да, шли б вы нах@й со своими идиотскими проблемами!

Моему разумному совету не вняли. Вместо этого я получаю удар в живот, потом в челюсть... И снова небытие...

* * *

...Следующее за ним просветление настигает меня в комнате, убранство которой вызывает ассоциации с серединой прошлого века. Мои догадки подтверждает висящий на стене календарь 1954 года на английском языке. Помимо меня здесь семидесятилетний мужчина в кресле и девушка за печатной машинкой. Удивительно, но никто не реагирует на моё столь неожиданное появление. Более того, я понимаю каждое слово из того, что старик диктует на немецком, которого я отродясь не знал:

— Медленно дичали сады и разрушалась Галиана. Искрошилась и белая стена, окружавшая обширное владение. Дольше всего держались главные ворота, в которые вломились Гутьере де Кастро с приспешниками, чтобы убить Ракель и её отца...

В комнату входит другая девушка и вежливо обращается к старику:

— Сэр Лион, извините! Уже полдень, пора принимать лекарства.

Тот неспешно поворачивает голову в её сторону:

— Конечно, конечно, Мэри! Буквально через пару минут!

И тотчас же возвращается к работе, подводя своё повествование к заключительному аккорду:

— Я сам стоял перед этими воротами и читал полустертую арабскую надпись, которой Галиана приветствовала гостя: «Алафиа — мир входящему!»

Старик на миг застывает. Возможно, он мысленно переносится к развалинам Галианы, возможно, пытается оценить финал только что завершённой работы. Но вот он удовлетворённо кивает, я же понимаю без подсказок, кто этот старик и что мне довелось услышать — это были последние строки «Испанской баллады». Меж тем, не вставая с кресла, он медленно и целенаправленно разворачивается в мою сторону. И глядя мне прямо в глаза, размеренно произносит теперь уже по-испански:

— Сон разума рождает чудовищ, но в сочетании с разумом наша фантазия становится матерью искусства и подводит нас к пониманию основ бытия.

«Ну уж нет, избавьте! Пусть всякие там Кастро с приспешниками и шлындают через эти ворота, а у меня ещё портвейн не до́пит!» — проносится довольно нелепая мысль.

Видимо, этот спонтанный порыв души обретает материальное воплощение, и я оказываюсь на той же скамейке, где неведомое время назад оставил Билла и портвейн.

— Ты чего застыл? — слышу я голос приятеля. — Давай, открывай вторую!.. И чё-й то у тя с рожей стало? Какой-то фингал на челюсти... Вроде бы только что ничё не было.

— Да?.. Фингал, говоришь?.. — машинально переспрашиваю я, не сводя глаз с девушки напротив, читающей книгу. — А где Лион?

Пытаясь отследить направление моего взгляда, Билл недоумевает:

— Эй, ты чего там? Призрак что ль померещился?

Но, увидев девушку, одобрительно замечает:

— А ничё так!

Словно почувствовав мой взгляд, Ольга отрывает глаза от книги, смотрит на меня, едва заметно улыбается и слегка кивает головой. После чего встаёт со скамейки и, не оглядываясь в мою сторону, растворяется в толпе праздных гуляк. Не в силах пошевелиться, я лишь провожаю её глазами.

* * *

В оставшиеся до нашего отъезда дни по мне можно было сверять часы, когда я появлялся в означенное время у той самой скамейки на набережной. Но она была либо пуста, либо занята людьми, до которых мне не было никакого дела. Ольгу я больше не увидел...

Прошло немало лет, но иногда я ловлю себя на мысли, что мне теперешнему хотелось бы снова оказаться на Ялтинской набережной в тот кажущийся иллюзорным вечер и ещё раз поболтать с Ольгой. Тогда это был разговор ни о чём, но Ольга показала мне, насколько мало мы знаем о себе и о мире, что нас окружает. У меня и сейчас остаются вопросы к ней, хотя на часть из них я уже знаю ответы во многом благодаря той не совсем обычной... или совсем необычной встрече.

 

P.S. Пожалуй, каждому знакомо чувство, когда без ведомой на то причины откуда-то из глубин подсознания на мгновенье накатывает волна чего-то до боли знакомого и лёгким касанием к незримым струнам души заставляет их звучать едва уловимым напоминанием о чём-то важном, но давно ушедшем в небытие, оставляя нас буквально в шаге от его понимания. Но быстротечность самого ощущения, вмиг смытого неподвластным нам потоком времени, не позволяет удержать и распознать его. И это мимолётное прикосновение к оставшемуся далеко позади моменту бытия оставляет чуть щемящее чувство потери в прошлом частички себя – иного...