Правило трех кондомов

 Шаг. Еще шаг. Я заново учился ходить, и это было так же, как учиться ходить по свежевыпавшему глубокому снегу. Как ребенку, делающему первые шаги. Сложно снова привыкнуть видеть, особенно если до этого была полная тьма. Предметы ускользали, меняли контуры. Разглядывая их, я поражался массе деталей, которых не замечал раньше. Выгоревшему от солнца углу покрывала, темным пятнам на полу, пыли в углах веранды, в которой отпечатались кошачьи лапы. Осам, залитым глянцевым лаком, что сновали на подоконнике, где я специально оставлял кусочки фруктов.  Они судорожно били усиками, перебирали лапками, на которых виднелись крохотные колючки. Красивые и опасные создания. В этом новом мире они нравились мне больше всего.

  Три дня после выписки я неуклюже передвигался по дому. Из постели в кресло под навесом веранды. Там я проводил много времени, разглядывая небо и зелень, иногда вставал и бродил по маленькому садику миссис Лиланд. Бугенвилии неслышно качались под небольшим ветерком и совсем не пахли. Яркие мертвецы. Я срывал  осыпавшиеся лепестки и подносил к глазам. Близко-близко. Пока темные венозные прожилки не расплывались в багровую темень.  Единственным моим делом  было то, что я потратил двадцать монет на букет Лине. Двадцать монет на большую охапку роз, выражение полной и безоговорочной любви.  

  Хотя нет. На четвертый день случилось еще одно незаконченное дело. Толстый приволок телефон того тощего парня, что чуть не отправил меня на тот свет. Как я и подозревал, звонок, установленный на входящие вызовы, был иным. Что–то громкое, вопли с металлическим лязгом гитар, на фоне которых умирали барабаны. Все, что позволяло недоумку чувствовать себя крутым. Короче,  полное дерьмо, на мой вкус. Значит, звонили второму, тому, кто проделал этому кретину дыру в голове.

Пина колада для дамы, гарсон!

 Мы рассмотрели тело в морге: глаза, погрузившиеся в череп, бледное лицо и безмерное удивление на небритом лице. Будто он увидел Дьявола. Хотя, вероятно, так оно и было. Хирургический сине–фиолетовый шов до гортани, темный кетгут и неопрятная дыра во лбу с черными точками пороха вокруг. Затылок отсутствовал.  «Питон» калибра ноль триста пятьдесят семь магнум творит с человеком невообразимое. Какая там у него начальная скорость пули? Вспоминать я не стал, просто прикрыл изуродованное лицо неудачника простыней, меня мутило.

– Не самое приятное зрелище, да, чувак? – спокойно прогудел Его величество. Мы курили на лавочке в больничном саду. Над нами шумели пальмы, в листве чирикали птицы. Солнце пятнами лежало на земле, было тепло, в отличие от влажного холода морга. Я кивнул.

– Кто был  второй? Я же слышал, как ему звонили. Знаешь, такая мелодия…

– Мы не знаем, кто первый, Макс, – отозвался он и заложил темную ногу, на ступне которой болтался шлепанец, на другую. Устроившись удобнее, он сообщил. – Соммерс носится как ужаленный, но толку совсем чуть, как у младенчика в подгузнике. В легавке сейчас сплошной муравейник, они уже перевыполнили годовой план по жмурам и, мне кажется, это еще не все. Им за это грозит премия в срабоскопы от Метрополии. За этим не заржавеет, уж поверь мне. Мадам директор, кстати, настаивает, чтобы мы отдали дело им.

 «И мне кажется это еще не все», – я рассматривал свои пальцы в фиолетовой паутине швов. Мастодонт хохотнул, и поднял огромную лапищу,  сделав вид, будто стряхивает жука с плеча. Сигарный  пепел беззаботно сыпался на грязную майку, обтягивающую железобетонный живот, Толстяк продолжил.

– Это все начинает попахивать, а наша жаба не любит запахов. Я пока размышляю насчет того, стоит ли огорчать графиню, просекаешь?

 Старший инспектор глубокомысленно затянулся. Стоит ли огорчать мадам графиню? Сигара потрескивала и плевалась дымом. Мимо по больничным дорожкам, отсыпанным мелким розоватым щебнем, бродили те самые – удачливые постояльцы госпиталя, у которых хватало сил выбраться из палат, до обеда еще оставалось время. До обеда. До того времени, как какому-нибудь счастливцу в койку не впорхнет Лина с умопомрачительным голосом и бархатными губами. С вареной курицей и бананом наперевес. Лучшее лекарство от всех болезней.

 Я рассматривал свою тлеющую сигарету, серый столбик заворачивающегося пепла, тонкую огненную полоску и белесую сгоревшую бумагу. Золотые буквы и оранжевый фильтр в желтую точку. Видеть было высшим наслаждением. Мы не знаем, кто первый. Кто был этот первый с дырой во лбу?

– Я ведь не сказал Соммерсу про звонок, Моба. Мы можем определить…

– Чья очередь нырять в фиркадельки? – Его величество беззаботно прервал меня. – Чувак, пока ты здесь отдыхал, умники изобрели одну штуку. Ты про нее пока не знаешь нифига. Называется – здравый смысл, сечешь?

После того как все более-менее наладилось, Мастодонта отпустило. И отеческая забота уступила место обычному настроению и интересам.

– Никаких зацепок, чувак, – продолжил старший инспектор, после минутного молчания. – Ни документов, номер его мобильного туфта на умершего полгода назад беднягу. У этого м'дака в карманах только три кондома, десять фунтов и кучка пыли. Ты сможешь определить его по трем кондомам? Или по пыли?

– У него был «Питон».

– Да, да, был, – он неопределенно взмахнул рукой. – И что? Гильз нет, так как это револьвер, просекаешь? Очень удобная штука эти револьверы. Нет гильз, посмотреть в картотеке даже в той же легавке мы не можем. По номеру телефона мы тоже ничего не определим. Пальчики – нет. Иначе бы Соммерс уже трубил об этом. Контактов в телефоне нет. Со всех сторон задница. Сверху, снизу, сбоку. Куда ни глянь. Остаются три кондома. Правило трех кондомов, как в школе…

Он прервался и заржал. За зеленой изгородью шумела дорога, были слышны шаги, обычные звуки города. Уловить в этом шуме негромкую мелодию мобильного было почти невыполнимой задачей. Кто–то шел сейчас там, чувствуя тяжесть «Питона» за поясом брюк. Кто–то, пока невидимый. И опасный.

– Иди к черту со своими шуточками!

– Не расстраивайся, – Его невыносимость примирительно хлопнул меня по плечу, – у меня тоже изжога на открытые счета. Нашим головняком были мартышки и бактрерии у них в задах. Бунгало и телки с большими дойками. Жадность, сечешь? Но, если по такому счету начинают вентилировать мозги из шпалеров, тут уж надо трижды подумать, прежде чем ввязываться? Конечно, если нас трогают, то мы отвечаем. Вот тут нужно еще понять, что происходит. Подсобрать инфермации.  Не торопись.

Не торопись. Если нас трогают, мы отвечаем. Толстяк внимательно смотрел на меня.  Мы. Мы отвечаем. Старый трилобит, полудохлый русский, Его сальность. Морская пехота, ага. Три туза в раздаче. Осталось определить самую малость: какая карта у соперника, и кто он на самом деле. Что от него ждать при нашем ответном ходе. И все это на основании трех кондомов, десяти фунтов, горстки пыли и мелодии мобильного, которая в равной доле вероятности могла оказаться слуховой галлюцинацией или реальностью.

– Пойдем, Макс, – весело заключил он, – никогда не поздно пошамать и раскинуть мозгами. Хавка в любом деле будет не лишней. Хочешь, расскажу тебе анекдот про того перца, что хотел выставить гей клуб? Короче, заходит он…

– Не надо, – твердо ответил я. Тем вечером я оглушительно напился первый раз за много дней. Толстый притащил меня к миссис Лиланд и заботливо уложил спать. Мне показалось, уходя он вздохнул, и пробормотал себе под нос:

– Посмотрим, кому нырять в фиркадельки в этот раз.

***

– Я приготовила тушеную баранину, тапас и торт со сливками, мистер Шин, – тиа Долорес выглядывала из окна. Она курила, моя добрая старушка, стряхивая пепел на веранду. – В котором часу придут ваши гости?

– В восемь, тиа! – небо  краснело, наливаясь сном. К закатам здесь нелегко было привыкнуть. Они …подобрать определение было сложно. Полосатопижамные. Уютные такие закаты.

 Лениво потянувшись в плетеном кресле, я прикрыл глаза, слушая сумерки. «Гутеннахт, шер ами», – шептала темнота. – «Сладких снов, буэнос ночес! Не забудь про свою сеньору, небольшой акробатический этюд перед сном, мистер! Бон суар, медам!» Они интернациональны, эти приготовления ко сну. Понятны всем, даже мыслящим иероглифами и лошадям. Это то время, когда тебя ждут комнатные тапочки и почки в мадере. То время, которое отмерялось многим в микроскопических дозах. Такая вселенская гомеопатия – шесть секунд на вечность, чтобы не умереть на бегу. Умиротворенность седлала меня и тянула веки вниз.

  Миссис Лиланд звякала посудой на кухне. Шумела вода. Из открытого окна доносился запах хорошо приготовленной пищи. За один только этот запах, запах дома и тепла. Запах размеренной жизни можно было убить или быть убитым. Все эти дни после моего возращения милая старушка пыталась обо мне заботиться.

– Говорят у вас там, в Китае вирус, мистер Шин.

– Ничего серьезного, тиа, обычная простуда, – я смирился со своим происхождением. – Болеют только слабые.

– Возьмите плед, вечером будет прохладно. А вы любите сидеть на веранде.

 Я послушно брал плед и накидывал на ноги. Спорить с ней было бесполезно, если я этого не делал, то Долли появлялась на веранде и укутывала меня в него как гусеницу в кокон, словно это могло каким–то образом помочь.

– Вам нужно больше пить теплого, мистер Шин. Сделать вам поссет? Шерри закончился, но я добавлю туда ром.

 Прежде чем я успевал возразить, она незамедлительно появлялась с дымящейся чашкой и тарелкой  печенья. Мне приходилось пить отвратительный напиток, к которому я так и не привык, и жевать печенье. Хотя я бы предпочел чистый ром без всяких посредников. Старый добрый ром из самогонных аппаратов на плантациях сахарного тростника. Но миссис Лиланд была неумолима, по ее мнению стакан горячего поссета, в котором свернувшееся молоко, сахар и корица плавали в алкоголе, излечивал от всех болезней сразу. И спорить было бесполезно. Все мои аргументы разбивались как фарфоровое блюдце о каменный пол.

– Пейте, пейте, мистер Шин.

  Когда я пожаловался на ее заботы Толстяку, он заржал в трубку и предположил, что тетушка быстро поставит меня на ноги, разве это не счастье?

      Да, я был почти счастлив. Не каждый раз получается выпутаться из полного дерьма. Оттолкнуться от дна, что бы всплыть на поверхность. Не каждый. Такие пряники жизнь раздает дозировано. И не всем.

 Зрение почти полностью вернулось, оставалась лишь небольшая красноватая дымка по краям. На это мне было наплевать, я не обращал на нее внимания, пусть над ней ломают головы врачи. Главное, что я мог видеть. Видеть настолько, что вчера смог самостоятельно набрать телефон Кони. Перед этим я взял основательную паузу. Долго вглядываясь в цифры. Каждая из них что–то значила. Сорок четыре семь девять четыре пять. Ти мобайл, по–моему. На другом конце этого кода была Кони. Я нажал кнопку вызова.

  Она взяла трубку не сразу, на время между нами повисла удивленная тишина, разрываемая долгими гудками. Долгая как ночь перед казнью, я уже думал, что вот сейчас вот гудки стихнут и мне сообщат, что абонент не отвечает. Сотовые компании специально озвучивают технические сообщения женскими голосами. Это снимает лишнее напряжение, психологически больше доверяешь женщинам, а не мужчинам. Так повелось на уровне инстинктов, женщина слабее, а значит, не может представлять угрозы. И все равно от этого женского голоса веет какой–то особой безнадегой: Абонент не отвечает. Я был к этому готов.

 На последних мгновениях трубку сняли.

– Привет, – произнес я в пустоту.

Пауза была страшней смерти. Мертвая темная пауза,  размерено вбивающая гвозди в мой крест. Она длилась дольше, чем вызов и, наконец,  взорвалась светом.

– Боже! Боже, Макс, куда ты пропал? Я так волновалась! Где ты был? Я пыталась тебе набрать.. – я представил серые глаза с бездонными зрачками. Изящные руки, пару веснушек.

– Были небольшие неприятности, Кони. Пришлось выкручиваться. Почему ты не звонила?

– Звонила! Ты не слышишь? Я тебе звонила! Но ты был вне зоны! А потом летала в Мексику по делам. Мне показалось, ты не хочешь меня видеть. Какие неприятности? С тобой все хорошо?

– Я не знаю…

– Не знаешь?

– Все хорошо, – мы не успевали отвечать на незаданные вопросы. Их было больше, чем то количество, на которое вот так вот  можно было ответить  разом. Одним универсальным ответом. Слишком много чего произошло с момента нашей последней встречи, слишком много.

 – Ты так загадочен, а мы так невпопад разговариваем, – Кони  хихикнула. – Может, увидимся?

  Увидимся? Я колебался, как человек на краю тротуара. Стоило переходить дорогу? Стоило? Ричард Левенс, три жмура. Стоило запутывать ситуацию еще дальше? Что я могу ей дать, кроме себя. Мы были рыбами в разных аквариумах, я в своем, а она в своем. На одну свою побрякушку, на браслет, она могла бы купить жизнь какого-нибудь бедолаги из трущоб. Встававшего по утрам с единственной целью: поцеловать, в конце концов, кожистый зад фортуны. Тот самый, что  проносился и проносился мимо – на карусели Сатаны, называемой жизнью. В дюйме от вытянутых, страждущих губ.

«Не сегодня, чувак. Сегодня тебя нет в расписании». Я недалеко от них ушел, от этих несчастных. 

– Я хочу тебя увидеть, Макс, – серьезно сказала миссис Левенс.

– А я тебя, – произнести это оказалось легче, чем думалось.

– Да?

– Слушай, у меня завтра день рождения. Приходи? Только будут еще люди. Но они тебе понравятся, обещаю.

***

 Они тебе понравятся. Над домом бесшумно скользнула летучая мышь. За ней другая. Еще и еще. Наступало их время. Они суматошно мелькали в последних солнечных лучах. Наш разговор  с Кони состоялся вчера, а сегодня был мой день рождения. И не второго рождения и не третьего. А буквально, в этот день я когда–то появился на свет. Все так совпало. Я потер руками глаза и посмотрел в сад. Бугенвиллии сыпали лепестками. Все совпало.

За оградой раздался всхлип рожающей коровы. Единственное средство передвижения в этой части вселенной,  испускавшее столь отвратительный звук, принадлежало одному существу. Достойному мистеру Эдварду Мишелю Анитугу Мобалеку.  Его «Воксхолл–Мартин» пару раз чихнул и издох в  где-то сумерках. Хлопнули двери.  Собственно, толстяк мог прибыть и с меньшей помпой, все равно треск в кустах, с каким стадо бегемотов выходит за хавкой, ни с чем было не спутать.  

–У вас сильно заросла калитка, тиа! – заорал Мастодонт, являясь из живой изгороди с массивным пакетом, который он лапал обеими ручищами.

– Она правее, Эдвард, – спокойно ответила миссис Лиланд и отхлебнула шерри, который держала для готовки.

– Добрый вечер, Долли!  С днем рождения, Макс! – Рита Мобалеку протопала по дорожке и влажно чмокнула меня в губы. – Ты сегодня не при параде?

– Не успел переодеться, Рита, – толстуха потрепала меня по голове, а потом стерла пальцем следы помады на моих губах.

– Беги, малыш. Сегодня твой день,– она была в боевой раскраске центральноамериканских валькирий: тени фосфоресцировали даже в сумерках, губы укрытые пятимиллиметровым слоем помады грозили катарактой. Гиппопотамиха несколько терялась на этом фоне. Ей было мало мизерных количеств косметики содержащихся в тюбиках Ланкомов и Л’Ореалей, все приобреталось оптом в ведрах. Нанося раскраску, жена моего сдобного начальства пользовалась шпателем, так удобней. Я  улыбнулся ей самой лучшей улыбкой из своих запасов.

Части пазла

    Голову миссис Моба седлала великолепная коробка из–под свадебного торта. Все производители упаковки из Метрополии должны были сдохнуть от зависти, глядя на нее. Она трехслойна и украшена веселыми васильками. Нет, это не коробка! Это был сам торт в потеках сливочного крема и тянущейся помадки. Модель запрещена во многих странах из соображения гуманизма. Самые строгие запреты, уверяю вас. Пару лет в кандалах, три года галер. Ее фотографии могли вызвать народные волнения и демонстрации диабетиков. Она была фруктозно–сахарозно–сорбитная.  Потрясающая! Ошеломительная!

– Как тебе моя новая шляпа, Макс? –  толстуха мяла в руках заморенного котенка. Сейчас мода на чистокровных домашних любимцев, главное – чтобы они были маленькими, сообщила она. Пэрис Хилтон всюду носит с собой мальтийского бульдога, а у жены мэра – пудель. Я сообразил, что породистое украшение миссис Гиппо ее Ланселот оторвал у какой-нибудь помойки пару минут назад. Заморыш  злобно шипел на меня, а потом впал в кататонию, прижатый к мощной груди.

– Тебе очень идет, Рита, – заверил я, Мастодонт довольно ухнул, закуривая сигару. Пакет он взгромоздил на террасу, отчего пол ощутимо дрогнул.

– Я же тебе говорил, что это имениматика, дорогая?

– Никогда не понимала, когда ты говоришь по-китайски, Мими.

Вот оно что!  Китообразный, оказывается, ни много ни мало – Мими! Меня, едва не взорвало смехом. Мими! Ее счастливый Мими оглушительно высморкался, ловко уворачиваясь от содержимого мясистого носа. 

– Это значит, ох…льно, дарлинг.

– Надень свою синюю рубашку, она тебе очень идет, – жеманно произнесла Носорожиха, – и белые брюки, помнишь, ты надевал их в прошлом месяце?

  Она старательно избегала упоминания о госпитале. У нее большое сердце, такое же, как у Его величества. Бившееся, где–то там, под слоями сала. И я ей нравился. Этот странный русский с запутанной биографией. Растрепанный, с воспаленными глазами. Покосившись на изможденную жертву паразитов, зажатую в ее лапе, я пошлепал наверх, оставив голодных супругов Моба на попечение тиа Долорес. 

Интересно, придет ли Кони? Ворот рубашки топорщился. Аккуратно расправив его, я глянул в зеркало. Из него на меня смотрел только что вылупившийся птенец попугая. Волосы, сбритые в клинике, уже отросли, но неровно. Там где были наложены швы, они щетинились. Под глазами пролегли глубокие тени. Пальцы... На руки я смотреть избегал. В общем, вид был тот еще. Совершенно не боевой.

«Я хочу тебя увидеть, Макс».

Я. Хочу. Тебя. Увидеть. Я повторил это про себя, разделяя слова паузами. Звучало обнадеживающе. Было мало женщин, которые хотели меня видеть. Еще меньше было тех, кого хотел видеть я сам. Я вздохнул. Снизу раздавались голоса, куда вплетался знакомый перхающий кашель. Прибыли великие больные этой части вселенной – супруги Рубинштейн. 

– С днем рождения, Макс, – развалина делал мне многозначительные таинственные знаки, около него терся еще какой–то полуистлевший манускрипт, облаченный в твидовый горчичный пиджак с заплатами на локтях. Он с легкостью мог оказаться дедушкой нашего ископаемого. Предком, прибывшим из далекого прошлого на паровой машине времени. Такой – с искрами из котла, установленного под задницей путешественника. С истошным свистом по прибытии. Что-то из фильмов братьев Люмьер, только в современной озвучке. Тот факт, что легкий ветерок, продувающий веранду домика, не сдул его как пепел со стола, вызывал удивление.

Уксусная миссис Рубинштейн легко поцеловала меня, обдавая запахом всех болезней и лекарств, вместе взятых. Ни один из приятелей  благоверного ей не нравился: толстяк – казался вульгарным, а я безумным только по одной причине – я  был здоров как бык, и у меня ничего не болело. А если у человека ничего не болит, то в ее миропонимании это  был совсем бесполезный фрукт. Вроде пятой ноги у собаки. Сейчас она относилась ко мне с большей теплотой, чем обычно, потому что я напоминал больного туберкулезом в терминальной стадии, у которого вырвана половина комплекта ногтей.

– Тебе нужно смазывать швы облепиховым маслом, – посоветовала Руфь Рубинштейн с интересом разглядывая мои пальцы в полосах фиолетовых шрамов. Их она даже потрогала с каким–то радостным трепетом.

Жаль, что у тебя нет ишиаса или на худой конец грудной жабы, читалось в ее глазах. В ответ я вежливо улыбнулся. Обязательно, миссис! Когда-нибудь я их заимею, и все станет на свои места. Отпущу усы и буду полоскать их в почечном чае, как твой сохлый благоверный. Подожди пару десятков лет.

 Верно истолковав мою улыбку, жена трилобита поджала губы и пристала к Рите, громко обсуждавшей с тиа Долорес способы приготовления телячьих почек. Толстуха хлебала джин и размахивала руками как мельница.

– Три! Три чайных ложки кориандра, Долли! – запахи, доносившиеся в гостиную из кухни, заставляли ноздри миссис Мобалеку трепетать. Сегодня тетушка превзошла сама себя. Супруга Рубинштейна взяла с места в карьер и тут же вставила свои соображения.

– Кориандр необходимо использовать аккуратно, он разжижает кровь, Рита. Я кладу мистеру Рубинштейну полторы, и он потом жалуется на печеночные колики. А они, как известно, происходят от…

 В ответ раздалось раздраженное мяуканье, а потом шипение, Толстуха слишком сильно прижала питомца к объемной груди.

– Это САМ Уилбрахам Фодергил, Макс! – проводив жену взглядом, инспектор отдела расследований Мозес Рубинштейн в волнении завертел  во рту вставную челюсть. С таким талантом он смог бы собрать там кубик Рубика всего за пару минут. Ветхий субъект с зубодробительным погонялом  безучастно таращил  глаза с тем самым видом, будто  уже умер и наблюдал земную жизнь с орбиты. – Вы не знакомы?

– Нет, Моз.

– Это бомба, Макс, просто бомба. Я показал ему отчеты медиков, ну, те, что ты мне дал. И знаешь что узнал? Нет?  Где Эдвард? – я пожал плечами, что еще может делать Мастодонт в предобеденное время, как не шариться по кастрюлям на кухне? За это ему не раз влетало от миссис Лиланд,  которая сейчас  была увлечена разговором с дамами.

– Зови его срочно! Слушай, я, конечно, извиняюсь, сегодня твой день рождения. Но профессор утром улетает лечить камни в печени. Мы должны его послушать. Это просто невероятно. Можешь себе представить?

 Он схватил меня за рукав и принялся рассказывать.

– Представь, Макс! Это целое научное открытие! Они выращивают эти вирусы и заставляют болезнь работать на себя! Там особые условия и питательные среды, старина Уилбрахам мне все объяснил. Нет, ну я подозревал, что такое возможно. Еще в прошлом году миссис Рубинштейн читала в медицинском журнале, что потливость ног можно излечить на генетическом уровне. Там разрабатываются особые бактерии в порошочке, его нужно разводить по три части на стакан воды. Это строго нужно соблюдать, чтобы не вызвать передозировки.  Пару месяцев и ты здоров. Еще есть оксид куркумина, почитай в интернете, они там каждый день что-то изобретают. Берут вирусы, режут на части, а потом склеивают. Тебе не кажется, что здесь прохладно? Нет? Я не взял с собой парацетамол!

 Старина Уилбрахам мне все объяснил. Вот так. Пришелец из прошлого прилетел к нам на паровой тяге и решил все загадки. Разволновавшись, окаменелый нес глубокомысленную и непонятную ахинею с самым серьезным видом.

– Оксид куркумина в чистом виде лечит запоры, Макс! Там проводили тестирование на добровольцах, результаты более чем положительные. Да. О чем я? В общем, помнишь там написано про инъекции? Ну, что их не было? Этому есть совершенно понятное научное объяснение.

От него несло какой-то спиртовой настойкой. Вынести что-то полезное из этого словесного мусора было невероятно сложно. Поэтому я понимающе хмыкнул и отправился извлекать толстяка из ворчестерского соуса. На этот цирк ему стоило посмотреть, хотя бы в плане общего развития.

 Мистер Эдвард Мобалеку  оторванный от кастрюль тиа Долорес раздраженно влетел на веранду.

– Мозес, – с укором произнес его толстое величество, – я даже не допил аперитив.

– Дело того стоит, Эдвард, – торжественно объявило ископаемое, театральным жестом смахнув со своего дряхлого спутника пыль. – У профессора Фодергила есть пара ответов на наши вопросы. Если бы ты знал, скольких трудов стоило его разыскать.

 Сказав это, он хлопнул соседа по плечу. Напоминающий  чудом дошедшие до нас коптские рукописи Фодергил наконец ожил и поздоровался. Стоило признать, что дедуля был еще тот живчик, раз уже через пять минут сообразил, что находится не один.

– Добрый вечер, господа, – проскрипел он. 

– Здорово, профессор, – поприветствовал старикана Мими. – Как сам? Как подружка?

– Мистер Фодергил  вдовец, Эдвард, – наш инспектор Рубинштейн вздохнул и скорбно протер очки, –  но это неважно. Дело в обезьянах.  Расскажите о вирусе, Уилбрахам. Расскажите нам.

 Осторожно откашлявшись, как кашляет кот, съевший слишком много шерсти с причиндал, тот принялся рассказывать. Дело действительно пахло. Да еще как.  Уже на второй минуте стало ясно, что Мозес притащил старикана не зря. По словам профессора, наш случай был уникальным. Если пересказывать кратко, опустив научные выкладки,  которые твидовый пришелец выдавал в каждой фразе, то речь сводилась к одному.

 При обычном вирусном заболевании пораженная клетка вырабатывает токсины. Это и вызывает симптомы заболевания: температуру, слабость, еще какие-то эффекты. Потом за ними приходят бактериальные инфекции. Но в случае на тринадцатом посту, клетки вырабатывали вовсе не токсины, а дурь. Фенилэтиламин. Голубую мистику, черт бы ее побрал. Никаких инъекций, все варилось прямо у тебя в крови.

– Это очень сложно, создать такую вирусную культуру. Тем более штамм под определенный генотип существ. Вы понимаете, какими знаниями нужно обладать? – Фодергил посасывал предложенный бокал со спиртным. – В свое время мы не могли хоть что-то  сделать с бактериями, а кто–то умудрился изменить ДНК вируса. И при этом сделать его домашним! Никакой иммунной реакции! Причем ваши эксперты даже мысли не допустили об искусственном происхождении культуры вируса.

Это было не совсем так, как раз таки об искусственном происхождении догадки в отчете медиков были. Но я не решился прервать его и продолжил слушать. Оживившись, старина Уилбрахам ткнул его величество в грудь.

– Вы представляете себе ДНК вируса, молодой человек?

Моба стер остатки соуса на губах.

– Я так думаю, папаша, это что–то очень мелкое, вроде блохи. Пальцами ее не удержать, только пенисцетом. То есть вы говорите, что достаточно проглотить эту фигню, и можно целую жизнь ходить под кайфом?    

– Нет–нет, тут вы ошибаетесь. По отчетам ваших экспертов, и это, кстати, единственное что они смогли установить, в вирус встроен особый механизм, говоря проще, что-то вроде часовой мины, которая уничтожает его через определенное время, – разволновавшись он потер рукой копну волос, когда то бывших рыжими, а сейчас больше напоминавшими мед, в который кто–то щедро насыпал соли. – Пораженные клетки тоже уничтожаются. Вы представляете, что все это может значить для научной мысли?

– Обделаться можно, – восхитился его величество и почесал нос. Для толстяка научный прогресс выглядел куда более приземленным. Теперь для транспортировки достаточно было заболеть. Свои соображения он тут же торжественно выдал, размахивая бокалом, зажатым в огромной лапище.

– Теперь на контроле будут ловить денегератов с насморком!  Стоит запастись градусниками и ватными палочками.

– Если хотите знать мое мнение, то кажется, что вы имеете дело пока только с экспериментом. С лабораторными разработками, которые еще не апробированы. Это подтверждается гибелью животных. Я бы дал вам больше информации, если бы видел результаты  исследований расщепления ДНК с помощью рестриктаз. Или блот– гибридизации по Саузерну. Но они не были проведены по причине недостаточной квалификации  людей, составивших отчет. И на этом поле мы можем только строить различные предположения. Возьмем блот–гибридизацию по Саузерну… 

Впав в исследовательский восторг, он принялся осыпать нас терминами, пока не обнаружил, что Мастодонт, до этого изображавший, что внимательно слушает, спит.

– Вам, наверное, неинтересно?

– Нет–нет, что вы, очень интересно, – соврал я, – Вам знакома фамилия Левенс?

– Левенс? Ричард Левенс из микробиологического центра? У него большая лаборатория, он специализируется на изучении вирусов содержащих двуцепочечную ДНК без РНК стадии. Довольно сложная тема в вирусологии. 

– Двецепочечную в мадере, мм..– сквозь сон пробормотал толстяк. – положи пару ложечек, дарлинг, я сейчас подойду.

– Он самый, – ответил я.

– Лично я с ним не знаком. У нас говорят, что он отличный микробиолог. Во всяком случае, у него много публикаций в его тематике.

– Как вы думаете, смог бы доктор Левенс, создать нечто подобное?

Фодергил закудахтал, и  я  испугался, что старикана хватил удар, пока не сообразил, что это смех. Из его бокала летели капли, оставляя темные пятна на горчичном твиде.

– Что вы. Совсем другой уровень. Ему одному такой проект не под силу. И дело вовсе не в знаниях или квалификации. Дело в специализации. Видите ли, мистер..мм

– Акиньшин.

– Акиньшин, – продолжил он, – научный мир довольно узок и все