Атомная Лола

  Бокалы для коктейлей придумал Сатана, черт бы его драл. Специально для всех сортов неудачников разом. Они из тонкого стекла и скользят в руках, как обмылки. Мыть их всегда страшно неудобно, приходится быть крайне аккуратным. Осторожно водить губкой по поверхности, споласкивать и вытирать полотенцем, ставить на металлическую сушку. Пьют из них одни педерасты, иногда забредающие к нам, и это тоже не особо радует. Хорошо еще, что завсегдатаи предпочитают пиво, и пивных кружек образовывается намного больше. Намного. Пять–шесть десятков против шести штук.

  Я смотрел на поднос, по которому растекалась вода. Шесть бокалов, седьмой был в мойке. На донышке виднелись остатки голубой жидкости. Какие коктейли могут быть здесь, в пабе мистера Долсона? Я вздохнул. Мерзость, название которой еще не придумали.

  Дайкири, Лонг Айленд, Голубая лагуна – так и остались буквами на затертых барных картах. Напитки смешивал Халед. Маленький марокканец морщил лоб, с трудом читая этикетки бутылок, а разобрать рецепты было выше его способностей. Как ни странно, мистер Долсон был им доволен. Может по причине тех таинственных посылок, которые бармен получал с родины? Мне было плевать. Но вот бокалы бесили. Каждый раз приходилось расставаться с парой монет, убирая острые осколки.

– Ну вот опять! – констатировал торчавший в дверном проеме Долсон. – Тебе пора закупать их коробами, Макс.

Я что–то буркнул в ответ. Что–то извиняющееся.  А хозяин продолжил:

– Скоро мы разучимся мыть посуду. Телепрограммы будут транслировать прямиком в мозг. И в сортир вместо журналов будем брать инструкцию. Тебе это нравится? – годы лежания с перемазанным зеленой краской лицом сделали из снайпера в отставке Майкла Долсона окончательного и бесповоротного философа. А целебная грязь Экваториального Конго вынудила начинать день с пары шотов Гленфиддиха и высокой патетики.

Не дожидаясь моей реакции, он ответил:

– Понятно, что тебе это нравится.  Ты русский и далек от благ западной цивилизации. Тебя это все еще удивляет. У вас там до сих пор зима, да? Водка, да? Гулаг? Спецназ? Путин?

Эти слова он тщательно коверкал, разбавляя манчестерский акцент, над которым смеялась остальная Англия, собственными изобретениями.

– Обычная страна, мистер Долсон, – ответил я и принялся за пивные кружки. Вот их было мыть одно удовольствие. Они с толстыми стенками и совершенно не скользили в руках.

– Конго тоже обычная страна. Но я тебе скажу, у тех обезьян уже есть спутниковые телефоны и ваши Калашниковы. Знаешь, что делает Калашников с человеком? Неет, – протянул он, — все это идиотское развитие и прогресс закончатся одним. Одним, Макс.

– Чем, мистер Долсон?– спросил я, вытирая посуду. В два часа у меня был IELTS в колледже святого Антония, и мне было необходимо как можно быстрее отделаться от своих ежедневных обязанностей.

– Каким–нибудь сраным г..ном, Макс! – заключил  собеседник. – Возьми, к примеру, порнографию. Помнишь все эти классические фильмы девяностых? Сара Лоу,  Джесс Айдек?

– Не помню, мистер Долсон, у нас их не было.

– Конечно, у вас их не было. Вы же дикари! Гунны!.. – он сделал паузу и отхлебнул из стакана. – Но и мы не лучше. Мы постоянно совершенствуем этот гнилой мир. Двигаем прогресс. Наши лучшие ученые бьются над всей этой чепухой. Интернет, мобильные телефоны, компьютеры. Из поколения в поколение! Мы теряем больше, чем изобретаем. Порно девяностых уже в прошлом и интересует лишь коллекционеров. Обычный акт нас не устраивает, мы заглядываем внутрь! Сбриваем лишнее, улучшаем свет ламп, чтобы не осталось темных пятен. Работаем с четкостью и увеличиваем резкость. Зачем? Зачем мы это делаем? Мы лезем все глубже, нас уже не возбуждает то, что мы видим. Мы пресыщены тем, что имеем. Мы блюем всей этой вкусной пищей. Совсем скоро мы будем разглядывать УЗИ и рентгеновские снимки. И они будут возбуждать нас больше настоящей голой бабы в кровати. А лет через двадцать любой подросток будет передергивать, знаешь на что?

– Понятия не имею.

– На кардиограмму! – торжественно сообщил он.

Собственно весь этот разговор был рассчитан на Лорен, расположившуюся с чашкой кофе и яичницей в углу заведения. Я так думал, что именно на ее кардиограмму отставной капитан САС предполагал мастурбировать лет через двадцать. Сидевшая в старом свитере с вытянутым горлом Лорен расхохоталась. Солнечные лучи, словно ленивые кошки, ползли по столу, выхватывая из тьмы высокий лоб и глаза голодной кобры.  Мисс Лола, именно так звали Лорен в «Красном тузе», наслаждалась философией хозяина.

– Что будет после кардиограмм, мистер Долсон? – спросила она, закуривая тонкую сигаретку.

– Какое-нибудь дерьмо, вот что! – проревел тот. Халед, возившийся за стойкой, вздрогнул и опрокинул бутылку, с грохотом укатившуюся за столы. Я вынес поднос с чистой посудой в зал и бросил взгляд за окно, где сонные наркоманы ожидали свой билет на Луну. Их зубная фея задерживалась, потому что попала в облаву вчера вечером. Они толклись на углу, понурые и вялые в полдень, в ожидании чуда, которое отправит их в послезавтра.  Мир медленно сходил с ума.

– Ты сегодня рано, – я сел за столик, не обращая внимания на хозяина, распекавшего марокканца за пролитый виски. Как правило, она приходила позже, около часу дня. В то время, когда обыватели уже пропускали свой первый послеобеденный стаканчик. Ее легкая фигурка в старом свитере скользила мимо окон. Она жила над заведением мистера Долсона, на втором этаже прокопченного дома. Одного из многих, рядами выстроившихся в рабочем предместье Манчестера. Заходила и клала на стол связку ключей с детским красным помпоном вместо брелока.

– Не спится, – она выпустила дым, повисший осенней паутиной в лучах необычного для этого времени солнца. – Думаю, надо что–то менять… или сдохнуть.

– Снимешь кардиограмму? – я взял ее чашку и отхлебнул остывший кофе. Она улыбнулась.

– Нет.

  Лорен Битти, эту деревенскую девочку со змеиными глазами, ничем было не пронять. Иногда я думал - что нас связывает? Может быть, каждодневная яичница с беконом, которую готовил я, потому что наш повар приходил к трем часам? Взаимная симпатия? Мы спали, не без удовольствия соприкасаясь телами. Но по–настоящему обнажены мы не были. Наши души дремали глубоко под кожей. В моей существовали: Кемерово, снег и могила Али, как заполненные страницы пустого фотоальбома. Две–три фотографии, за которыми чистые листы. Что было в душе Лорен, я не мог вообразить. Надо было что–то менять…  Или сдохнуть – тут она была права.

– Хочу пойти учиться, Макс, – моя собеседница сонно ковыряла бекон вилкой. – У тебя сегодня экзамен?

–  IELTS в Антонии.

– Ты хорошо говоришь, только легкий акцент, – это звучало обнадеживающе, про профессора Стирлинга говорили разное, и я сомневался в результате. Чистота языка была делом вторым, главное – написать тест.

– Спасибо, Лорен, – сигаретный дым почти скрывал ее. Вспыхивающие под бьющим наотмашь солнцем волосы, серые глаза и следы смытой вчерашней косметики. Она была домашней девочкой: секретаршей в банке, делопроизводителем в конторе, продавщицей модных вещей – лишь глаза доказывали обратное.

– Макс, ты пиво принимал утром? – Майкл Долсон нарисовался за стойкой. Стакан, стоявший на полированном мраморе, был пуст, и это значило, что хозяин уже закончил завтракать.

– Десять бочек, мистер Долсон. Шесть светлого лагера, четыре темного, – я отвернулся от света и посмотрел на него.

– Только четыре темного? – возмутился он несмотря на то, что каждую неделю сам делал заказ, – настоящее пиво уже почти не пьют, а пьют мочу, изобретенную корпорациями. Они все там делают свои дела в эти бочки, Макс! Все как один. Начиная самым главным мегадиректором и заканчивая последней уборщицей.  Я так и вижу, как они стоят всем своим сраным советом директоров в очереди. А за ними департамент маркетинга и бухгалтерия. И каждый! Каждый стряхивает последнюю каплю! Даже эти педики из отдела сбыта. И они тоже. Ссут, а потом продают простому человеку, у которого нет денег на собственную пивоварню.  Только виски остался достойным английского джентльмена. А самое печальное… Знаешь, что самое печальное, Макс?

–  Нет, мистер Долсон.

– Самое печальное, что я пятнадцать лет воевал за то, чтобы у них была возможность помочиться в мое пиво!

Было видно, что марксизм Майкла Долсона проистекал большей частью из неоплаченных счетов, пачку которых он печально разглядывал. Дела заведения не то, чтобы шли к краху, но и блестящими назвать их было нельзя. Обычная публика состояла из рабочих, живущих по соседству, высасывающих свою ежевечернюю пинту за разговорами о политике. Ни один из них не тратил больше пятерки, той суммы, которую можно было утаить от жены. Бедность порождала бедность, и мне было на это плевать, потому что я сам жил на пятьдесят фунтов в неделю.

– Вы служили нации, мой капитан, – Лорен дурачилась.

– Дерьмо! – обиженно парировал хозяин и, показав монументальную спину, ушел на кухню.

– Надо что–то менять, – она улыбалась одними губами, глаза оставались серьезными.

–  Мне пора.

– Удачи, – новая сигарета с раздражающим кислым ментоловым дымом. – Забежишь ко мне перед номером?

– Сегодня нет, Лорен. У мистера Долсона гениальная идея, – все идеи бравого хозяина были гениальны, тем более что он подслушивал под дверью кухни. Я отпросился к двум часам, за что должен был работать зазывалой вечером. Хозяин считал, что не у каждого английского джентльмена был свой собственный, и самое главное,  настоящий русский. И использовал это обстоятельство полностью.

Шапка-ушанка и шинель меня мало смущали. Но вот сэндвич с аккуратной надписью на каждой стороне: «Мистер Путин любит наше пиво», приводил в смятение. Все свои блестящие идеи капитан Долсон черпал из книги М.Пайтона «Как повысить продажи и заработать на этом» «Четыреста восемьдесят три магических способа», случайно найденной в корзине у касс, где все было по пять пенсов.

Русская пятница значилась в ней под номером сорок три и была одним из самых магических способов отпугнуть наших пятифунтовых неудачников. Предыдущие сорок два фестиваля отличались лишь тем, что для их проведения не закупалась контрабандная польская водка.

– До завтра, Макс.

– До завтра, Лорен, – я шел к колледжу мимо дворцов, похожих на бордели, мимо борделей, похожих на дворцы. Мимо мамаш с чадами, гонявшими голубей.  Шел и думал о том гениальном методе под номером сорок три, обещавшем мистеру Долсону блестящее будущее. Было ясно, что все эти четыреста восемьдесят три магических способа позволили заработать только одному человеку, самому М. Пайтону. И это было понятно всем, кроме самого Майкла Долсона. Еще я думал о тесте: если я его провалю, то мои планы на будущее становились совсем неопределенными.

Кот на раскалённой крыше

– Десять минут до сдачи работ!

Грант. Четырехзначная недостижимая цифра. Строчки расплывались перед глазами.

Поставьте данные глаголы в сабджанктив мууд.  Три прочерка, две колонки.

Надо что–то менять, Лорен. Профессор Стирлинг, рыхлый и толстый, постукивал указкой по столу. Выразительные, как грязные лужи, глаза оглядывали зал, в котором кроме меня корпело еще человек десять. Стирлинг мне не нравился.

– Одна минута!

Одна минута после почти трех часов. Одна-единственная после ста восьмидесяти. Десять тысяч восемьсот ударов секундной стрелки. Четыреста восемьдесят четвертая магическая технология. В половине шага от безоблачного счастья, на которое молились все, кто имел лишь пару–тройку фотографий вместо целого мира.

   Я получил шесть баллов с четвертью. На целую четверть балла больше, чем планировал. И не получил гранта. По решению совета, а в святом Антонии существовал совет, разбиравший прошения, грант уплыл к какому–то индусу. Тоже написавшему IELTS на шесть с четвертью.

 Стипендия в размере восьмиста фунтов в месяц плюс кампус. Небольшая комнатка на двоих. Видимо, в качестве извинений за те двести лет, в ходе которых предки членов совета по грантам угнетали предков этого счастливчика. Иногда быть унижаемым и несчастным очень выгодно. Платить за обучение мне было нечем.

Так же нечем, как и мистеру Долсону, гора счетов которого с каждым днем становилась все больше, а русская пятница обернулась жестким похмельем.

 На третий день мы сидели в полпервого ночи в пустом зале закрытого паба и допивали польскую водку. Она все никак не заканчивалась, хотя Халед раз за разом нырял в картонные ящики.  Эти три дня запоя были нашим лекарством от тоски.

– Он мне знаете, что сказал, мистер Долсон? – в который раз я пересказывал разговор, состоявшийся с профессором Стирлингом. Разговор, из которого я вынес ту мысль, что мой собеседник был никем иным как напыщенной сволочью.

– Не знаю, но думаю, какое-нибудь дерьмо, Макс, – ответил бравый капитан, – эти высоколобые, все как один педерасты, поверь мне. Они корчат из себя умников только потому, что настоящему человеку трудно понять ту блевотину, которую они несут. Они мнят себя душой нации, оплотом высокой культуры и выдают вчерашнюю протухшую жвачку как откровение. Говорят тебе о пятне на рубашке и о том, что тот язык, на котором ты говоришь, мерзок, а сами чистят дымоходы друг другу. Вроде твоих соседей по дому. Тото, так, кажется, его зовут?

 Я кивнул, Тото с приятелем жили на первом этаже дома, где я снимал квартиру. И считали себя музыкантами, побираясь по студиям звукозаписи. Вот только педерастов, изображавших из себя музыкантов, было много. Очень много. И каждый мнил себя гением.   Отброшенные на обочину плотным потоком смазливых мальчиков в брючках скинни, мои соседи нашли единственный способ существования – потихоньку банчили травой. Почти безвылазно сидя в своей берлоге. Срываясь на визг в разговорах с несостоятельными клиентами, мне это было прекрасно слышно сквозь тонкие перекрытия. Эдакие мякотки с повадками базарных торговок.

– Мир протух, Макс, – заключил мистер Долсон. – Индийцы учатся в колледжах, педерасты живут по соседству, а настоящий английский джентльмен вынужден поедать весь этот тухляк и не морщиться. Даже вы, гунны и дикари, даже вы это понимаете.

Он выдернул волос из носа и, задумчиво посмотрев на него, прилепил к столешнице как знамя истинных английских джентльменов, сражавшихся с прогрессом и всеобщим повальным безумием.

Я оставил его во втором часу ночи, скучного и печального. Обдумывающего очередной способ обогащения, который назывался «вечеринка в джакузи». Бывший то ли тридцать вторым, то ли двести третьим.

– Сейчас все сходят с ума по этому джакузи, Макс, – уверено заявил Долсон на прощанье.

  И мне представились лицо Халеда, давно спящего на боевом посту – за стойкой. Утром его ожидали неприятные известия. На грузчиках хозяин старался экономить. Нетрудно было догадаться, кто будет возиться с тяжеленой сантехникой. Впрочем, если у тебя просроченная туристическая виза, выбирать не приходится. Я это знал.  

***

  Район, в котором я обитал, был из так называемых «с дурной репутацией». Но мне было плевать. Плевать на исписанные стены и воняющие мочой проулки. На подонков всех мастей, пытавшихся выжить в этой грязи и беспросветности. Главное для меня было то, что за гнусную дыру, из хозяйского тщеславия названную квартирой, я платил какой–то мизер и мог временно сводить бюджет в ноль.

И во всем этом мраке было необходимо сохранять полнейшее спокойствие. Даже тогда, когда какой–то отчаянный наркоман приставил мне шило к горлу. Дохлый и воняющий чем–то тошнотворным. Случилось это две недели назад, и денег у меня при себе не оказалось. Что его сильно опечалило. Я зачем–то вспомнил эту грусть в его глазах, проходя по длинному коридору первого этажа. В желтом свете слабых ламп перекатывалась нищета.

За дверью педераста Тото гремели смех и музыка.  Сегодня у кексиков был фестиваль. Что же такое важное они отмечали среди недели? День рождения Элтона Джона или, может, свой парад, по слухам, разрешенный в Ираке? Об этом я не думал, потому что слишком устал от всего. Что–то с грохотом разбилось там у них, по осколкам прошлись, и кто–то счастливо заржал. Смех перекрыл орущую музыку, гулко отдаваясь в ночных звуках дома: тихом храпе и шуме телевизоров тех, кто не мог уснуть один.

– Вот такую мелодию… – жеманно произнес Тото, остаток фразы утонул в новом грохоте и визгливом смехе.

 Было ясно, что консьержка уже вызвала полицию. Эта прокисшая вдова пребывала в полной уверенности, что обитает в приличном месте. И жила в этом глупом заблуждении изо дня в день, от одного стакана к другому.  Из ее конуры постоянно воняло льняной кашей, а еще она любила выскакивать на каждого входящего. Блеклые глаза с красными прожилками, глаза опустившейся пьяницы ненавидели все, что могли увидеть.

Я поднимался по лестнице, когда прибыли бобби. Шаги полицейских ни с чем не спутать, тяжелая поступь уверенных в себе людей. Они топали внизу подо мной и громко переговаривались, словно сейчас был полдень и шум, обычный шум города, мешал им говорить. Бобби всегда говорят громко, как глухие.

– Откройте! – вслед за этим требованием, на лестнице, по которой я только что поднялся, послышались осторожные шаги. Будто кот шел по раскаленной крыше. Может быть, эта поступь и не была слышна внизу, там, где здоровые полисмены выламывали дверь квартирки Тото, но я ее слышал прекрасно. И вставил ключ в замок, чужие проблемы меня не волновали.

– Кретины! – завопил один из педерастов. – Куда вы меня тащите?

– Аа… Сволочь, он меня за руку укусил! Сержант! Сержант!

Дверь в мою конуру почти закрылась, когда я обернулся. Да, зачем–то обернулся. Просто так, из остатков того чувства, которое люди зовут любопытством. Кинул взгляд в коридор второго этажа. Из полутемной комнатки, на пороге которой я стоял, в желтушный свет ламп.

 У выхода на лестницу переминался профессор Стирлинг и умоляюще смотрел на меня. Нет, он не просил ничего, просто молча стоял, испуганно вздрагивая каждый раз, когда снизу доносился шум.

 Даже идиоту было ясно, что как только полиция закончит упаковывать наглых торговцев дурью, то устроит тотальный шмон по этажам на предмет потерявшихся гостей. А рыхлый профессор с дрожащим подбородком и растерянными глазами пуделя был как раз из этой категории. Пиджак его топорщился, наспех надетый, из–под полы виднелся край незаправленой рубашки. Галстук был зажат в подрагивающей руке. Почему я не удивился тогда? Ну почему?

 И сказал ли: "добро пожаловать"? Этого я не помню, но дверь открыл, приглашая его войти. Все произошло очень быстро. Так, как всегда происходят действия, о которых не думаешь. Вернее то, что делается безотчетно и исходит из тех свойств души, какие вдолблены в тебя на уровне инстинктов. Имя моему поступку было милосердие.  

– Хотите выпить, профессор? – спросил я, прислушиваясь к тяжелому топоту в коридоре. Кажется, они ломились к потаскухе из соседней каморки. Усатой и немолодой. Та была с клиентом и кричала бобби через дверь, чтобы они убирались. Стирлинг затряс головой, но я плеснул ему немного кукурузной мерзости, бутылка которой завалялась у меня. Пусть успокоится, если его разберет удар прямо здесь, возникнет еще больше проблем.

– С…с..спасибо, – заикаясь, поблагодарил он, и залпом выпил. – Я был у друзей. Кажется мы немного….

 Они немного перестарались. От той спеси, с которой он общался со мной на днях, не осталось и следа.

«Мы не можем принимать в колледж всех без разбору. Наше учебное заведение по праву носит звание одного из старейших и уважаемых в Англии. Наши выпускники занимают очень ответственные должности. Результаты ваших тестов не удовлетворяют уровню, позволяющему получить грант на обучение. Вы работаете?»

«Да. В пабе «Меч и Роза»».

«Вполне подходящее место для вас. Вы сможете сделать там хорошую карьеру», – он презрительно попрощался со мной.

Сейчас профессор сбивчиво оправдывался, но я его не слушал. Ту чепуху, которую он нес, я мог выдумать сам и не собирался загружать свой мозг чужим враньем.

– У нас был диспут об одной монографии по средневековой поэзии, – по мне так диспут трех педерастов не стоил того, чтобы о нем упоминать, но Стирлинг продолжил говорить. Он говорил и говорил. Нес всю эту чушь, пока я не прервал его.

– Через полчаса полиция закончит, и вы сможете выйти. Либо можете уйти сейчас, но по пожарной лестнице. Она за окном, – он выбрал первый вариант, и мы провели эти полчаса в тяжелом молчании. Прерванным лишь однажды, когда в мою дверь требовательно заколотили кулаками.

– Сержант О’Хара, полиция Манчестера.

Я приоткрыл дверь ровно на длину цепочки:

– Да?

– Вы не заметили сегодня ничего необычного, мистер? – за его плечом маячила воняющая льняной кашей консьержка. Заметил ли я что-нибудь необычное в этой клоаке? Нет, сержант, все как обычно: грязь, вонь, страх, безнадежность и нечистоты. Самое дно, сэр, от которого нельзя оттолкнуться, нельзя всплыть, на котором не существует понятий воздух и радость. А есть одна беспомощная тоска. 

– Нет, ничего необычного, сержант.

– Незнакомые люди? Шум? Может, вы хотите о чем-нибудь заявить? Ма’ам Брайен сообщила, что вы только что вернулись.

– Здесь одни незнакомые люди и сплошной шум, сержант. Что-нибудь необычное я не припоминаю, – О’Хара понимающе посмотрел на меня и криво улыбнулся.  Мы были похожи. Только он нырял в эту жижу время от времени, я же обитал здесь постоянно. А весь этот цирк был рассчитан на сопящую консьержку, чья голова покачивалась с похмелья.

– Хорошо, если вы что-нибудь вспомните, то сообщите об этом в участок, мистер. Мы расположены выше по улице на перекрестке.

Я кивнул ему и закрыл дверь. Сержант был так же милосерден, как и я. Никаких вопросов о документах и прочем. Ни требований впустить его в мою убогую конуру. Никаких больше вопросов. Он все прекрасно знал. Это было написано у меня на лице. Просроченная на десять месяцев виза, жалкие гроши, темное прошлое и неопределенное будущее. И это его никак не касалось.

 Через полчаса, когда все смолкло, Стирлинг выбрался из старого кресла, в котором тихо сидел все это время, и откланялся. На пороге он обернулся:

– Я что-нибудь попробую сделать для вас, мальчик мой, – я поморщился.

– Нет, правда. Кажется, вы говорили, что работаете в «Розе и Щите»?

– «Меч и Роза», профессор.

– Я позвоню.

– Звоните, профессор, – я закрыл за ним дверь и упал на продавленный диван в пятнах от сигарет, оставленных предыдущими обитателями моей каморки. Было четыре утра, и хотелось спать. Завтра Долсон был намерен заработать много денег посредством нового магического способа и пластиковой ванны, взятой в долг у знакомого подрядчика. Тот строил отель в пригороде. Завтра. Или это было уже сегодня? 

Ядерная физика

– Единственное, что мы хорошо делаем, это дети, Макс. Да и то, пока какой-нибудь умник не догадался производить их в Китае. Так дешевле, – расстроено произнес мистер Долсон, глядя на проломленную джакузи. Тощий Халед уронил ее прямо на входе в паб, разбив дно о ступени.

– А как же традиции, мой капитан? Рождественский пудинг, парламент? – Лорен, сидевшая с неизменной яичницей, улыбалась.

– Все это давно делают узкоглазые, девочка, – буркнул мистер Долсон. – На всем этом дерьме уже давно написано «Мэйд ин Чайна». Даже если у тебя на трусиках нарисовано, что они сшиты в Италии, и это тоже вранье. Все наше государство – одно сплошное вранье! И корпорации. И еще неизвестно, чего больше в нашей жизни: вранья или корпораций. Мне кажется, что этого мусора поровну. Равновесие! Наши матери начинают врать нам тогда, когда отнимают от груди, потом мы уже сами учимся этому. И смотрим на этот гнилой мир, пытаясь врать самим себе. Он прекрасен!

Он наклонился и приладил отколовшийся кусок. Лучше от этого не стало. Я предложил приклеить его, на что мистер Долсон гневно махнул рукой. 

– Какой клей? Вся западная цивилизация, построена знаешь на чем? – произнес он.

– На чем, мистер Долсон?

– На скотче, Макс. Только на нем! Это у вас, в вашей дикой стране, все делается на болтах, завернуть которые можно с помощью десятка рабочих. Вы страдаете от этого, потому что не видите изящных решений. Создаете самолеты, над которыми надо работать отбойным молотком. Машины из бетона. И все потому, что вы люди из прошлого. Дикари. Варвары, которым чужда свободная мысль и понятие западной демократии. А вообще, чем стоять таким ослом и слушать меня, пойди и возьми этот чертов телефон. У меня уже голова отваливается.

Телефон за стойкой требовательно звонил. Словно скучал там, в одиночестве, скрытый между бутылок маленького марокканца. Я поднял трубку, ощущая взгляд Лорен. Она всегда рассматривала меня своими странными глазами. Иногда в самый неожиданный момент, когда я был занят чем-нибудь, я поднимал глаза и ловил пристальный взгляд.  Улыбалась мне полными губами, перекатывая пальцами красный детский помпон на связке ключей. Он приносил ей счастье. Наивный фетиш маленькой и храброй Лорен Битти, не ожидающей ничего хорошего от настоящего, но уверенной в своем будущем. Странная вера для девчонки, ежедневно полирующей шест грудью.

– Добрый день, мальчик мой!

– Здравствуйте, мистер Стирлинг, – мне хотелось послать его, за этого раздражающего «мальчика». Но я сдержался.

– Я, собственно, по поводу нашей беседы. Было бы вам интересно поменять место вашей работы? Есть очень интересное предложение, я могу все устроить.

– Какая работа? – уточнил я. – Мне бы хотелось учиться в Антонии, сэр.

– Надеюсь, вы меня поймете, это выше моих сил. Решение совета я отменить не могу.

 Конечно, ему бы не хотелось, чтобы я там учился. И не терпелось избавиться от меня, собственно этим обстоятельством и был вызван этот звонок.

«Не заметили ничего необычного, сэр? – я припомнил глаза сержанта О’Хара. – Наш участок выше по улице, сэр»

Выше по улице.  Прошло всего десять часов, а профессор уже все утряс. Мало ли? Вдруг я вспомнил что-нибудь в полиции? Запасов травки, изъятых при обыске у Тото, хватило бы на несколько лет питания в два с половиной фунта в день за государственный счет. И выпутаться из этой истории не было никаких шансов. Ни у него, ни у меня. Все это я понимал.

– Вы слушаете? – обеспокоено спросил Стирлинг, мне представилось, как он потеет там, на другом конце линии.

– Да.

– Я могу устроить ваше будущее, мальчик мой. Есть прекрасная должность, я помогу с вашими бумагами, вы ведь уже обучались в колледже у себя на родине?

– Четыре курса института, профессор, но я не смог пройти аттестацию. Кроме того, у меня все еще нет гражданства.

– С этим вопросов не возникнет, я вам обещаю. Что касается вашего официального статуса, тут трудностей не будет. У меня, знаете ли, обширные связи.  Что вы думаете о работе в таможенной службе?

– Не имею ни малейшего понятия об этом.

– Прекрасно, прекрасно, – он оживился, словно я уже дал согласие, и его проблемы были полностью решены. – Двести пятьдесят фунтов в неделю, мальчик мой, двести пятьдесят фунтов! Деньги на дорогу я вам дам. Соглашайтесь!

  Я рассматривал барную стойку в папиллярных узорах царапин и думал. Двести пятьдесят фунтов против пятидесяти. Лорен против паспорта. Я всегда боялся выбирать, и единственным мужским поступком, который я совершил, была месть за Алю. Хотя, можно ли было это назвать мужским поступком? Эта смерть все поменяла в моей жизни. Все. Бесповоротно.

 Я мучительно размышлял, пока Стирлинг описывал светлые перспективы. Он, вероятно, ерзал на зеленой коже своего кресла, полируя задом медные шляпки гвоздиков каретной стяжки. Он бы вылез из телефонной трубки и вцепился в меня, если бы мог.

– Я подумаю, мистер Стирлинг, –  Лорен, не мигая, рассматривала меня. Надо было что–то менять или сдохнуть.

– Ты уезжаешь? – я пожал плечами. Если бы я знал. Если бы. Она моргнула.

***

 Я позвонил ему на следующий день. Мне был нужен паспорт и хоть какие-нибудь перспективы. И уже через неделю Бартон суетился вокруг меня и Лорен. Обычная суматоха аэропорта – муравейник маленьких людей, улетающих и прибывающих откуда–то. А в огромные стеклянные витрины слепило безумное солнце. Оно уже не просто заглядывало, а било наповал, обливая своим блеском каждого. На улице плыла просто сумасшедшая жара.

– Я подала документы, Макс. Буду изучать физику, – нервные пальцы крутили красный помпон. Сегодня на ней были оранжевые пипту на громадной шпильке. А юбка заставила одного из всех этих добропорядочных буржуа, возвращавшихся с Ибицы в окружении семейства, врезаться в груду чемоданов, сваленных по центру зала компанией студентов. Это вызвало хохот и суету, но мы не обратили на нее никакого внимания. В этом стеклянном муравейнике даже смерть осталась бы незамеченной. Смерть одного из маленьких без