МОРСКИЕ ВОЛКИ
Паром, ткнувшись носовым кранцем в причал, опустил аппарель. Машины начали съезжать на городской асфальт, а толпа пассажиров ринулась вверх, к трамваю.
Женька немного опаздывает, но ничего страшного. Павлуха, которого он сейчас меняет, бывает, и сильнее задерживается.
Павлуха скороговоркой бросает: «Чава-хкакава!», сует Женьке повязку вахтенного матроса и припускает за толпой.
В полдевятого утра на пароме смена вахт. Женька чуть припоздал. Он скатывается по крутому железному трапу в кубрик, быстренько переодевается, натягивает на рукав красно-белую повязку вахтенного матроса и выбирается обратно на палубу. Теперь он здесь хозяин.
— Автомашины, заходите на паром! — раздается из рубки, возвышающейся над палубой, зычный с картавинкой голос.
Это капитан. Сегодня его вахта. Вон и капитанова легковушка на своем привычном месте, под самой рубкой, стоит. Кэп — любитель автораритетов. И машина у него — советских еще времен 24-я «Волга» — тоже раритет.
Тяжелые грузовики медленно вползают на паром. Один, второй, третий… Восемь грузовиков и четыре легковушки может увезти за раз паром. Женька распределяет их по палубе, потом делает отмашку, давая знать, что паром к отплытию готов. Поднимается аппарель, похожая на подъемный мост старинной крепости. Поплыли…
Женька поднялся на верхнюю палубу. До конца маршрута еще час. Можно и посидеть, пока капитан за руль не поставил. Женьке нравилось сидеть в свободное время среди пассажиров и вместе с ними разглядывать знакомые берега. Однако, хоть они и были ему хорошо знакомы, но каждый раз можно было находить что-то новое: то земснаряд под левым берегом появится, то плавбаза в рыбпорту под разгрузку встанет, то белоснежный пассажирский красавец-теплоход, как сказочный принц, у причальной стенки морского вокзала нарисуется. Женька поискал свободное местечко. Вон, кажется, возле той девушки…
— Не занято? — спросил Женька.
— Нет, — повернулась к нему девушка и окинула взглядом с ног до головы.
Разглядывать особо-то и нечего: русый, голубоглазый, неширокий в кости и руками с некрупными ладонями и тонкими пальцами, явно не мужицкими. В общем, явно не из тех, кто с морем на «ты».
— Вы дежурный? — спросила девушка, глянув на его повязку. Была она если и не ровесницей двадцатилетнему Женьке, то не намного старше.
— Я вахтенный матрос, — пояснил он, краснея.
— А… — качнула девушка снизу вверх головой и неожиданно поднялась со скамейки.
Женька испугался, что она собралась пересесть на другое место — как-то не так, видимо себя повел, вот и…
Но девушка, завела руки за голову, грациозно, слегка выпятив рельефную грудь, потянулась всем телом, обрисовывая свою ладную фигуру в светло-синих обтягивающих джинсах, голубенькой под стать им блузке и бежевой ветровке. Женька не отрывал с нее восхищенных глаз. Она казалась ему сейчас мифологической нимфой-нереидой из морской пучины, чудесным образом оказавшейся на палубе парома. А девушка тем временем, опустив руки, зябко передернула плечами и подтянула «бегунок» молнии на ветровке почти до самой шеи.
— Свежо, — сказала она, опускаясь на пассажирскую скамейку.
— Это с утра. К обеду жарко будет, — с облегчением вздохнув, пообещал Женька.
Ничего не ответив, девушка отвернулась. Паром шел вдоль правого берега. Суда и суденышки разных калибров, доки, склады проплывали мимо него, как по ленте транспортера.
— Смотрите, сколько кораблей! — воскликнул Женька, пытаясь привлечь к себе внимание девушки. — Вон тот, — показал он на теплоход, надстройка которого была смещена ближе к корме, — сухогруз «Зеленогорск». Рядом, с зелеными бортами — банановоз «Одесса», фрукты тропические возит. А за ним, — протянул Женя руку в сторону судна, на палубе которого почти не оставалось места от штабелей бревен, — лесовоз «Эльтон». Может, помните, песня такая была: «Опять несет по свету лесовоз дурман тайги и белый снег берез…» — напел Женька.
— А вы — романтик. — Девушка оторвалась от созерцания береговой панорамы и с любопытством уставилась на него.
Женька смущенно потупился.
— Хотя моряки, наверное, все романтики? — играя ямочками на щеках, улыбнулась Женькина соседка. — Шторма, «соленые волны, соленые дни» и все такое…
— Видите ли… — окончательно смутился Женька. — Я… я не совсем моряк. Вообще-то я студент-филолог, в универе учусь. А на пароме подрабатываю. Сейчас у нас каникулы. Самое для этого время!
— А на берегу разве негде?
— Ну, почему? Только здесь интереснее. Тут море! Такая красота вокруг! Я люблю море. В ясные тихие дни оно волшебно-синее, как глаза любимой девушки.
— Да вы, оказывается, не только романтик, а еще и поэт!
— Почему вы так думаете?
— Очень уж красиво говорите. — Лукавство во взгляде Женькиной соседки мешалось с легким кокетством, женской снисходительностью к восторженному мальчику, но в то же время неподдельным к нему интересом. — Наверное, и про море стихи сочиняете?
— Пишу, — подтвердил Женька, чувствуя, что краснеет.
— Так прочтите что-нибудь.
Женька выдержал короткую паузу и, чуть приклонившись к уху соседки, начал:
Тихая нежность и легкая грусть
Меня посещает у моря,
Час расставанья все ближе и пусть —
Ловлю наслажденье в миноре…*
— Нет, лучше вот это послушайте! — прервав сам себя, воскликнул Женька:
Что может сравниться с ласкающим морем?
Медлительный блеск бирюзовой волны,
Оранжевость солнца и шепот прибоя,
О грезах любви романтичные сны…**
— Красиво! — одобрила девушка и со смешком констатировала: — Я же говорила, что поэт. Поэт и морской волк.
От похвалы Женьке стало так хорошо, словно по душе ангел босиком прошел. Но все же он счел нужным частично не согласиться со своей собеседницей:
— Нет, до морского волка мне еще далеко. А вот в команде у нас и правда сплошь морские волки. Взять хотя бы моториста Жучкина. Он раньше в полярные рейсы ходил. Арктика — страна суровая…
…Кэп, а почему меня без премии оставили? Хуже всех, что ли, работаю?
— Не хуже. Но дебоширишь еще лучше.
— Кто дебоширит?
— Ну не я же в кафушке скандал с мордобоем устроил. У меня вон в каюте по этому поводу официальная бумага из ментовки лежит: гражданин Жучкин, будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения нецензурно выражался, приставал к девушке, а когда ее молодой человек пытался заступиться, устроил драку…
— Да я только потанцевать с ней хотел! Ему, козлу, жалко, что ли?
—…Оказал сопротивление прибывшему наряду, продолжал буянить и в отделении…
— Так с кем не бывает, Алексей Федорович! Можно подумать — сами не употребляете?
— Все мы, Жучкин, употребляем. Да только пить надо уметь. Не нажираться до поросячьего визга, чтобы потом собаки морду лизали, а подвиги твои в ментовских протоколах отражались и коллектив позорили. Ты, Жучкин, скажи спасибо, еще легко отделался. Имел я тебя полное право и с работы турнуть.
— Ой! — обиженно махнул рукой Жучкин. — Напугали зайца морковкой! Я и сам брошу эту лоханку к чертовой матери!
— Опять в Арктику подашься?
— И подамся. Там хорошо… красиво. Над головой северное сиянье, как абажур, под ногами льды сверкают — аж глазам больно… И платят, будь здоров!
— Да кто ж его, Федорыч, в полярку возьмет! — хмыкнул стоявший рядом с капитаном старший механик. — Таких алканавтов только портофлот и подбирает…
…Или Михалыч, «дед» наш, — продолжал представлять пассажирке свою команду Женька. — Наверное, все моря и океаны избороздил. Механик от бога! И мужик замечательный! У нас на пароме три дизеля. За каждым глаз да глаз нужен. Но у Михалыча в машинном отделении все работает, как часы и чистота прямо больничная. Дизеля, как фарфор сияют — залюбуешься!..
—…Жучкин, долго ты еще в рубке будешь ошиваться? В машине твое место — забыл?
— Так все там — хоккей, шик-блеск красота!
— Сейчас, может, и хоккей, а через минуту-другую без догляда, глядишь, такая ли еще «шайба» вдруг прилетит — жизни рад не будешь!
— Да жарища там, Михалыч, свариться можно.
— Ты, Жучкин, жары-то настоящей еще не видел. Вот когда в тропиках идешь — да! Хот веником стегайся!
— Зато загранка!.. — мечтательно закатил глаза Жучкин.
— Загранка… — мрачно повторил Михалыч и присовокупил: — Будь она неладна! Болтаешься по тропической жаре, как это самое в проруби. От духоты спасения нет. А тут еще жена, семья… Все-таки месяцами не видишься — тяжело. Но тебе, Жучкин, кобелю холостому, этого не понять.
— Ну, так, Михалыч, шел бы на завод. Ты ж механик! Какие проблемы?
— Э-э-э, Жучкин, думаешь, просто от моря оторваться? Это такая зараза!.. Только портофлот и выручает. Здесь ты и моряк, вроде бы, а в то же время и на земле. Да и сутки через трое — что не работать!..
—…А наш электромеханик Сергей в прошлом китобоец…
—…Всем привет!
— Привет, Серега, привет! — обрадовано сказал капитан. — Что-то со светильниками в моей каюте не так. Половина горят, а половина — нет. Глянь!
— Хорошо, Алексей Федорович, посмотрю.
— Да, тут кореша тебя спрашивали.
— Что за кореша?
— Сказали — со «Стремительного».
— И что надо?
— Обратно на китобоец твой зовут.
— Нет уж… Из-за китов я жену потерял. Пока за китами гонялся, она мужиков ловила.
— Ты ж, вроде, другую нашел?
— Да нашел-то, Михалыч, нашел. Только вот та, прежняя, не отпускает. Осталась еще, при всей моей страшной обиде к ней, заразе, любовь. Как заноза в сердце застряла, и выковырять не могу.
— А почему она от тебя ушла, как ты думаешь?
— Не уследил, Алексей Федорыч.
— На руках много носил, пылинки сдувал. Хотя не ты, а она за тобой бегать должна была. И любил, и зарабатывал.
— Вот я и говорю — любил!..
— Как говорят в народе, любить надо манную кашу, а женщин надо иметь, и чем больше¸ тем лучше. Вот я… Сами знаете, баб у меня хватает… И жена об этом осведомлена. Но не возникает. Знает, чем это чревато…
—…Ну, и капитан ваш, наверное, самый крутой морской волчара! — улыбнулась Женькина собеседница.
— Конечно! — не уловив иронии, пылко подтвердил Женька. — Раньше он сейнерами командовал, траулерами рыболовецкими. В таких передрягах бывал!..
— Представляю вашего капитана. Этакий кряжистый седобородый старик в брезентовом плаще с капюшоном и с неизменной трубкой в зубах. В кино таких показывают.
— А вот и нет, — возразил Женька. — Алексей Фёдорович, мужчина, конечно крепкий, колоритный, но вовсе не старый. Ему сорок, и курит он сигареты с фильтром….
…Зачем в таком разе, Федорыч, тебе вообще жена нужна, если и так от баб отбоя нет?
— Э-э, Михалыч, совсем без жены тоже не комильфо. Тут, видишь ли, еще и дело статуса. Я, все-таки, капитан, а не моторист Жучкин, «облике морале» которого мало кого интересует. А так я, кроме того, что капитан лучшего в портофлоте судна, еще и примерный семьянин. Два пацана у меня. Все чин-чинарем.
— Примерный… — хмыкнул «дед» и поинтересовался: — Жена твоя тоже так считает?
— Считает… Деньги мои. Это она больше всего любит. Без денег ей и муж — не муж. Я ведь давно с ней живу, не раз убеждался. Думаешь, Михалыч, с какого бы перепугу я столько на сейнерах ишачил? Как окончил в девятнадцать училище, так и ухнулся на полтора десятка лет в эту рыбную каторгу. Путина веком кажется, зато отпуск пролетает… Я и как женился толком не помню — снюхался с ней где-то между рейсами по пьянке, да зарегистрировался на скорую руку без испытательного срока. Зато как деньги она мои каждый раз считала, когда приносил, — хорошо помню. И все мало, мало! — распалялся капитан. — Одел с ног до головы — мало. Хату трехкомнатную купил — мало! В квартире только жареной воды нет — все равно мало! Хоть бы раз, пока плавал, сказала: «Ну, его, Леха, твое море! Бросай к едреней фене!» Что ты! Даже, будто, ждала, когда в очередной рейс свалю. А однажды — чуть пораньше вернулись — с хахалем накрыл. Прямо в постели. В натуре — картина маслом «Не ждали».
— И чё вы с ними сделали?.. — сгорая от любопытства, вклинился в разговор Жучкин.
— Чё, чё!.. — передразнил капитан. — Отвозил обоих до полусмерти и выпер, едва очухались, в чем мать родила. А сам квартиру запер и снова в море — чтобы на берегу до «белочки» не допиться, а там, чтобы в работе забыться.
— Ну, а когда вернулся? Разошлись, как в море корабли?
— Какое там, Михалыч! Примчалась прощения просить, на коленях ползала!
— Простил?
— Слаб человек… — вздохнул капитан. — А уж после года морской болтанки тем более. Только простить-то простил, но, кто теперь в доме хозяин, тоже дал конкретно понять. И денежные потоки под свой контроль взял. Без меня — никаких расходов! Всё, шелковая стала! А то прямо по нашей рыбацкой пословице до тех пор жил: рыбу — стране, деньги — жене, а сам носом на волну. Хреново, что тоже на деньги подсел: не могу, когда в кармане пусто. Хорошо хоть паром, кормилец наш, выручает…
—…Ой, смотрите, как маковка на церкви горит! — воскликнула Женькина соседка, показывая на конусообразную белую башню, выступавшую, казалось, прямо из моря, хотя на самом деле стоявшую на крохотном скалистом островке в полутора десятков метров от длинной косы.
— Это не церковь — старый маяк. А маковка — его крыша. Она специальной киноварью выкрашена, чтобы и днем маяк издалека был виден. Вот и создается ощущение, что горит.
— Красиво, — сказала девушка и вдруг спросила без всякого перехода: — А как тебя зовут, товарищ вахтенный поэт?
Женя сам давно хотел, но не решался задать ей тот же вопрос, и никак не ожидал, что первым отвечать на него придется ему самому.
— Женя, — представился он.
— А я Лена, — услышал в ответ и увидел ее протянутую к нему руку.
Ее ладошка — чуть влажная, мягкая, как маленькая подушечка, с эластичной кожей — оказалась в его ладони. Женька слегка сжал ее и почувствовал ответное шевеление. И это слабое шевеление, и ее вдруг свойское, как к старому знакомому, обращение на «ты» показались Женьке столь многообещающими, что у него перехватило дыхание…
— Во, мужики, гляньте: студент наш, пока мы тут «ля-ля — тополя», кадру склеил, ручку ей жмет! — воскликнул Жучкин, снова нарисовавшись в рубке. Он успел побывать в машинном отделении и вернуться обратно.
— Может, просто знакомая?
— Если знакомая, тогда чё Женька ей выкает?
— Что-то не могу лица разглядеть, — сказал капитан. — Студент загораживает.
— Да ничего телка, в поряде. Смазливая и ладненькая — есть за что ухватиться.
— Не целованная, поди?
— Да кто их, этих няшек поймет, Алексей Федорович. Но чертики в ее глазках точно скачут.
— И чертиков успел заметить? — усмехнулся «дед».
— А то! — самодовольно повел плечами Жучкин.
— Чертики, говоришь… «Дед», постой-ка вместо меня, в каюту надо на минуту.
Стармех переместился на место покинувшего рубку капитана.
Тот спустился с мостика на пассажирскую палубу, прошелся мимо Женьки с Леной, коротко, но цепко глянув на девушку. Перехватив оценивающий взгляд капитана, она своим ответно зафиксировала и «сканировала» его самого.
Это был мужчина среднего роста — хорошо сложенный, хотя и начинавший уже полнеть, крепкий, черноволосый с правильными, погрубевшими до привлекательной мужественности, чертами. В серых, с прищуром глазах трудно было уловить истинное выражение: то ли смеется их обладатель, то ли серьезен. Тем не менее, улавливался в них вполне определенный посыл, который Леной не остался не замеченным и оставленным без внимания.
Увлеченный же разговором Женька капитана не заметил.
—…А сейчас мы плывем через пролив Босфор-Восточный, — голосом заправского экскурсовода вещал Женька. — Его так назвали, потому что он похож на пролив между Черным и Мраморным морями.
Женька осмелился и коснулся оголенной руки Лены повыше локтя. Начинало припекать, и она сняла куртку. Девушка скосила глаза на его ладонь, но возражать не стала. Более того, Женька неожиданно почувствовал, как сомкнулись их колени. Его бросило в жар.
— А там вон канал…
Женька махнул рукой вперед и взялся рассказывать, как в начале века по велению Николая Второго в связи с началом Русско-Японской войны прорыли здесь канал, сокращавший путь в бухту внутри острова, где хоронились от посторонних глаз многочисленные военные корабли, предназначавшиеся для участия в военной кампании. Женька говорил и говорил в радостном возбуждении. Чувствовал, что надо бы остановиться, но и рука Лены, которую он машинально продолжал поглаживать, и их сомкнувшиеся колени вливали в него все новые потоки нежности, возбуждения и красноречия.
Паром подбирается все ближе и ближе к узкой щели. Канал немногим шире парома, поэтому судно на самом малом ходу осторожно втискивается в створ и осторожно пробирается по нему, едва не скребя бортами по бетонным стенкам, которые из рубки почти не видны, отчего впечатление, что корабль идет прямо по земле. Наконец паром вырывается из этого тесного бетонного желоба и оказывается на чистой воде просторной бухты. Теперь остается пересечь ее и достичь Подножья, последней точки маршрута.
— Уже Подножье видно, — сказал Женька, показав на чистенькие домики поселка на той стороне бухты, уютно расположившиеся в дубовых зарослях.
Ему стало грустно. Через каких-нибудь десять минут Лена сойдет на берег и увидит ли он ее потом еще?
— Ты здесь живешь? — спросил Женька.
— Нет. К родственникам в гости. Вечером обратно.
— Значит, можем еще увидеться, — облегченно сказал Женька.
— А ты этого хочешь?
— Конечно! — воскликнул Женька.
Лена посмотрела на него со знакомой уже полуулыбкой и сказала:
— Назад я, скорее всего, последним рейсом.
— Буду ждать, — пообещал Женька.
Капитан опять прошел мимо них, и снова их с Леной взгляды встретились и заискрили в месте пересечения. Завидев капитана, Женька вскочил и бросился вниз к аппарели. Паром уже почти достиг причала. Женька сделал рубке отмашку. Апарель с глухим ворчанием опустилась на бетон. Паром по инерции еще громоздился на пирс, до предела сжимая упругий каучук кранцев, но через мгновения, словно бы обессилев, чуть отступил и замер. Обдавая Женьку выхлопными газами, машины стали съезжать на берег. За ними следом покидали паром пассажиры, которых ждал поселковый автобус.
Лену Женька догнал уже у автобуса. Она засмеялась и протянула ему мягкую теплую ладошку.
— Пока!
— До вечера! — откликнулся Женька, а про себя подумал — Скорей бы день прошел!
Ладошка Лены шевельнулась в его руке. И у Женьки снова перехватило дыхание — таким многообещающим показалось ему это совершенно обычное и естественное для кого-то другого движение…
(Окончание следует)
* Автор не известен.
** Автор не известен.
