Лемминги гл.24 «Тектонический разлом»

Придя домой, Илья растянулся на бабкином диване. Нет — сперва включил телевизор, а затем лёг ожидать неизбежного, в ужасе пряча лицо в ладонях. 

Вот теперь он абсолютно точно попал.

Телекамера поймала его, как птичку в клетку, чтобы понести по всем улицам напоказ, как на ярмарке. Точнее, по каждой квартире, где смотрят городские новости.

 

От известности добра не жди. Заговоришь теперь с леммингом, а тот спросит: да ты, никак, тот парень из телека! Нёс какую-то муру про войну, про врагов, а под конец вообще испортил художнику мероприятие — поди, крыша протекает? А то ещё Арт подошлёт кого-нибудь из знакомых пересчитать рёбра предателю.

Жаль, что они не объяснились... Хотя чем Илья, который закрашивал граффити, лучше мужиков, которые сломали инсталляцию? Ничем. Он предатель, всё верно.

Полина, небось, вообще перестанет с ним знаться — решит, что он слишком странный даже для неё. Как её спасать тогда? Позвонить бы ей сейчас, узнать, что крутится в её умной лохматой головушке. Повидать бы: услышать ломкий смех под угловатые жесты — опять дикарь нелепицу сморозил... Одна встреча осталась до экзаменов, а там ещё неизвестно, захочет ли Полина тратить лето на его чудачества или предпочтёт замкнуться в себе — вернее, в своём умвельте, где звучат хриплые песни, а воздух подёрнут не серебром, а серым дымом.

Мышцы горели всё сильнее. Те фанерные щиты только поначалу казались совсем лёгкими.

Тем временем, рекламный блок закончился, и местный канал принялся транслировать кабельные музыкальные передачи. С помехами и шумом, но, по крайней мере, будет на что отвлечься до выпуска новостей.

Cтарый добрый «Фристайлер», где парниша с дредами покорил город нажатием плеера, сменился нежной французской песней. Клип про мультяшную рыжую девочку с овечкой почти убаюкал Илью, но следом включили трек потяжелей. «No sleep until finding the answers», чётко расслышалось в мешанине звуков. Фраза срезонировала. Илья повернул голову к экрану, столкнувшись с острым взглядом черноволосого певца.

Бледный, с угольным контуром вокруг глаз, рокер походил на вампира.

Ну и что? Нельзя же судить сплеча, как те вояки-погромщики. Обычная эстетика, ничего вредного тут нет. Вороньи перья у солиста в волосах — изобретательно, а? Полине такой стиль понравился бы! Глаза, залитые чёрной краской... Ну... Она бы сказала, что это символ внутренних переживаний героя песни, его отчаяния, отстранённости от прочих людей. Жаль его, конечно... 

«I’d rather kill myself, than turn into their slave», — выкрикнул парень на экране. Хлёсткий взмах руки — два пальца к виску, к уголку озорного прищура. Выстрел!

Придя в себя, Илья издал нервный смешок. Макушка гудела — он въехал головой в поручень дивана, потому что рефлекторно опрянул. Надо же, шуганулся так, будто стрельнули в него самого, взаправду, в самое сердце.

— Уже в собственном доме нельзя от вашего вороньего умвельта спрятаться, да? — бросил он экранному трагику, пытаясь отшутиться перед самим собой.

 

К моменту вечерних новостей Илья ощущал бóльшую разбитость, чем на своих ежедневных городских дежурствах. Заслышав долгожданную заставку, он резко сел, отчего поясницу тут же пробрало.

«Скандальное происшествие на открытии нового арт-центра!»

Дальше эстафету перехватила уже знакомая ему девушка-репортёрша:

— Нападавшие уничтожали работы, а один из участников был избит. Как оказалось, среди погромщиков имелись члены клуба исторических реконструкторов. Один из них задержан, по показаниям избитый оскорблял его...

Илья ожидал, что сейчас выведут кадры побоища, но вместо этого на экране возникло начало выставки: безобидные картинки с первого этажа. Только затем — съёмки со второго. Крупные планы на больную живопись. Вон зацепили Арта, он при виде оператора тут же натянул пёстрый капюшон по самый подбородок. Дружелюбный голос репортёрши — перечисление фамилий. Крупный план на эксперта-концептуалиста в очках. 

Вот сейчас.

Сцена сменилась. Теперь на экране топтали изрисованные холсты. 

Вот-вот. Ну же, скорее, не мучайте!

Однако на экране вновь появилась студия, и милая дикторша сообщила:

— Свои комментарии даёт главный редактор журнала «Культурное обозрение».

— А как же... — озадаченно проговорил Илья. Куда девали его комментарий-то?

Теперь показывали крашеную в блондинку женщину при костюме. Выражением лица она напоминала Анну Авдеевну один в один. Нарочито уверенное такое лицо.

— Нападение исторического кружка — с позволения сказать, ролевая игра. Эти люди ведут себя так, словно им известны представления древних людей о патриотизме и праведности. Однако что такое патриотизм, как не очередная ролевая игра, ха-ха... Ни один истинный патриот не воспротивился бы против этой выставки, явно посвящённой... Э-э... Хрупкости человеческой души под давлением тоталитаризма!

— Чего? — пробормотал Илья, чувствуя себя последним дураком. Он не меньше часа пробыл в арт-центре, но ничего подобного не заметил.

«Директор кружка реконструкторов не согласен с таким мнением...»

Очень усталый человек, потирая тонкую переносицу, отмахивался от микрофона, говоря:

— Не все эти люди — наши участники, и вообще за пределами клуба они могут заниматься, чем угодно. Хулиганская выходка? А выдавать политпропаганду за живопись — не хулиганская выходка? Мы ещё сами в суд подадим, вы не волнуйтесь!

Илья только сейчас понял, что ни поступок, ни речь его в репортаж так и не попали. Их вырезали. Канули они в никуда, в тектоническую щель между расходящимися плитами воззрений.

Кит журналистики отцедил насилие и полакомился им, а всё остальное выплюнул.

Дальнейшая экранная болтовня уже не интересовала его. Оставив телевизор включённым, он отправился на кухню сделать себе перекус. Когда он снова вошёл в комнату с тарелкой бутербродов, показывали старенькую женщину музейного вида.

— Отрицая всё былое, можно только перевернуть его! От этого акта не рождается ничего нового! — убеждала она, дрожа подбородком.

«А вот что говорит редактор журнала „Кутч“, который сам только что вышел из милицейского отделения: его, пострадавшего от фанатика, обвиняли в провокации конфликта...»

Канал, похоже, вцепился в возможность забить эфирное время. Между комментариями снова и снова проскальзывали гнилостные картины, заснятые до разгрома.

Одно радовало: вместе с Ильёй из репортажа вырезали разрубленные иконы. Представить жутко, что эксперты взялись бы оправдывать ещё и это, а прилипшие к экранам зрители сопереживали бы им. Вместо одной уничтоженной копии-символа — десятки тысяч, сотни!

И не сто человек, а как минимум сто тысяч побывало на выставке сегодня благодаря новостям о разгроме.

— Они все хотели как лучше, — пробормотал Илья с досадой. — Просто ни те, ни другие не знали о хищнике. Как пришло в голову, так и действовали! Бесполезная передача.

Лучше бы в новостях рассказали про неправильный воздух, про исчезающего кота, про дуделку эту металлическую.

Про хищника, ведущего за собой крыс.

— Значит, Глеб Кобра тебя зовут? Все нужные приходят, да?

Илья поднялся, опираясь на перила дивана, чтобы пройти к окну и сесть за письменный стол. Хищник начал интермедию с каких-то совершенно диких утверждений, а потом была перекошенная музыка, лемминг шагнул вперёд... Что же ещё, что же, дай Бог памяти, ведь всего часа три-четыре минуло, а в голове ночной туман. Будто воспоминания не хотят, чтоб их помнили.

Лазоревый свет из окна падал на тетрадь, стремительно тая.

Как назвал Кобра ту силу, что всех собрала? Незнакомую тягу, которая то исчезала, то вновь появлялась с тех пор, как Илья вошёл под арку.

Жидким цементом по воле, нитками по ногам, штормом в спину.

Фатум!

Записав в тетрадку всё, что удалось вспомнить, Илья включил настольную лампу и приписал на полях:

«Енле сказал — сила помогла встретиться».

И подвёл стрелкой к заключительным словам Глеба.

Кобра играл на панфлейте. У Шамана — интересно, как его зовут на самом деле? — тоже был музыкальный инструмент. Дребезжалка такая.

Гипноз? Но реконструкторы не слышали музыки. Разве что она расходилась волнами где-то превыше обычных звуков. Подобно... да, серебряному звону.

Ритуал с панфлейтой повлиял на людей с той стороны, на которую они не обращают внимания. Перестроил их вектор движения — и привёл туда, куда хотел Кобра. Это ведь он управляет «фатумом», не наоборот?

Куда в следующий раз хищник поведёт уязвимых — на крышу?

Надо попытаться убедить профессора, что это правда. По крайней мере, похоже на правду. Скоро конференция, и если Титарев раскроет другим важным дядькам глаза на вражий способ ловли леммингов, то победа окажется в руках!

Иначе не выйдет ничего. Даже если Кобру арестуют, хищников ещё как минимум двое, а вероятно, больше. Нужно именно уведомить людей об опасности. Пусть каждый начнёт следить за собой и за близкими! Достаточно чуточку вслушиваться, вот как Илья слушает серебряный звон. Ну и молиться ещё — или не обязательно? В любом случае, похоже, что после такого объявления лемминги окажутся в безопасности! Наконец-то!

Но как объяснить свою идею, чтоб она выглядела по науке? Илья склонился над черновиком, пытаясь изобразить стрелку вектора, усыпанную греческими буквами в качестве параметров неясного рода. Всё-таки жаль, что нельзя звякнуть Полине...

Так он сидел, пока глаза не начали слипаться.

Не обойтись ли сегодня без вечернего молитвенного правила? Ведь так ноют перетруженные мышцы! Да, после того, как он с риском для себя выступил на защиту икон — пожалуй, можно.

Отходя ко сну, Илья краешком сознания ощутил, будто кто-то зовёт его. Но другу или врагу принадлежал зов — не разобрал, соскальзывая в негу несвязных сновидений.

 

Наутро он не покинул квартиру сразу после завтрака. Спине полегчало, но позвоночник ещё ныл. Кроме того, манил телевизор: не как соблазн, а как зелёный огонь светофора. Илья решил задержаться, чтобы глянуть, не скажут ли в утренних новостях чего нового об инциденте в галерее.

Вопреки ожиданиям, новостная передача оказалась на редкость скучной. Сообщали о каких-то политических баталиях, тенденциях в сельском хозяйстве и нашествии стрекоз — обалдеть как важно. Илья слонялся из угла в угол, по мелочи приводя комнату в порядок. Хотелось прибраться, но любой наклон отзывался в спине ноющей болью. Было минут десять девятого.

 

«Мы прерываем передачу для прямого включения из соседней области. Поступила информация о чрезвычайном происшествии», — жёстко и внятно произнёс диктор, который минуту назад с юмором комментировал стрекоз.

Илья чуть не уронил на пол чистые рубашки, которые доставал из шкафа на смену слишком плотным для конца мая водолазкам.

«На этом самом месте полчаса назад групповой суицид совершили три человека. Не выжил никто. Есть ли связь между их поступком и тем чудовищным событием, которое потрясло страну менее двух месяцев назад?»

Илья знал ответ на этот вопрос.

 

Набирая номер профессора, вслушиваясь в гудки, он гадал об одном: кто указал дорогу к Бездне этим троим? Кобра ещё вчера днём был здесь, он не мог добраться до соседней области так быстро, окопаться там и собрать жертв.

Только положив трубку, Илья вспомнил. Вспомнил — и рывком выдвинул ящик, запуская руку в самый дальний угол, где таилась зловещая находка. Перед глазами стояли: торопливый взмах руки с часами на запястье, спешка, дорожная сумка. Енле!

Ало-чёрный значок куснул его ладонь булавкой, отправляясь в карман джинсов.