Лемминги гл.22 «Посыл»

За аркой оказался не двор, а длинный безымянный переулок, мощёный каменными плитами. У одного из домов кот запрыгнул на подоконник крошечного окошка, еле заметного за кустами, повертелся, отёр исковерканную щеку об стену... а потом вдруг исчез. Илья так и не понял, куда тот делся, даже когда пошарил рукой в кустарнике. Устал Илья, отвлёкся — и кот просто сбежал в какую-нибудь подвальную щель, которой не видно. Видимо, так. Что-то одышка мучает, да и внимание рассеивается... Илья бросил поиски и пошёл дальше по переулку.

Через два дома он заметил поверх крыш двухэтажное здание-стекляшку, явно построенное совсем недавно. Ещё спустя поворот послышался людской гомон.

Когда же Илья наконец добрался до цели, то обнаружил над входом вывеску «КадаврДак» с эмблемой развёрнутой вверх тормашками резиновой уточки. Отдышавшись, он несмело приблизился к нескольким молодым людям, которые как раз выходили из здания, придержал за ними дверь и сунулся внутрь.

 

Похоже, стекляшку надстроили поверх какого-то учреждения, потому что внутри обнаружился просторный холл с обшитыми под мрамор пилонами. От него отходило несколько лестниц на второй этаж, а в стене напротив входных дверей имелся проход, закрытый решёткой. За решёткой виднелся ещё один лестничный пролёт. По стенам висели небольшие ртутные лампы, отбрасывая яркий, но холодный свет, из-за чего середина помещения казалась темнее, чем его углы. Подсветка для экспозиций? По холлу бродили посетители — на удивление много народу для настолько глухого местечка. Причём на людей стоило поглазеть не меньше, чем на картины — а их как раз только-только начали развешивать.

— Ирония и майевтика, ребята! Ирония и майевтика! — увещевал нескольких слушателей немолодой осанистый мужчина при костюме. Лоб его потел. Девчонка в широкополой фиолетовой шляпе, с большим пакетом у ног натянуто улыбалась в ответ, но втихаря тянула за руку своего спутника: пойдём, мол.

 

Действительно они скоро отошли, но у пустой стены остановились. Девчонка принялась доставать из пакета картонки не крупнее школьной тетради, парень поочерёдно прилеплял их скотчем. Илья присмотрелся — розовато-серый картон оказался рамкой для рисунков. Эти ребята не посетителями оказались — авторами. А может, тут вообще нет разницы между теми и другими?

Он подошёл и стал разглядывать рисунки, сунув руки в карманы. Это были... портреты, пожалуй? Некие существа, похожие разом на оленей, сов и носатого льва Бонифация, выписанные гибкими, плотными линиями серых и бурых тонов. Неяркость картона придавала им загадочный вид. Особой разницы между существами Илья не заметил, заскучал и отвернулся.

В другой стороне парень в олимпийке и мешковатых штанах, увешанных цепями, выставлял куда более яркие картинки. Они походили на иллюстрации к комиксам: стремительные позы, сочный закрас чем-то вроде фломастеров, голубые и сливовые тени. Звери, наряженные в героев шпионского детектива. Вот лисица в шляпе и плаще... Илья вспомнил про Енле. 

 

Ему стало не по себе. Зачем только он сюда припёрся? Даже плана действий толком нет. Та особая звонкая ясность ума, которая помогала ему с леммингами, тоже не возникала. 

Что ж, когда нет плана — нужно ждать возможности.

Илья облюбовал пилон возле лестницы, по которой никто не ходил, прислонился и стал наблюдать за тем, как выставка обрастает экспонатами.

 

Вот кто-то в разноцветном капюшоне потащил на дальнюю лестницу фанерный щит, углами торчащий из упаковочной бумаги — а щит-то раза в полтора длиннее, чем сам человек, еле в проём умещается. Илья чуть не кинулся помогать, но вовремя вспомнил, что решил пока не отсвечивать, а всех рассмотреть.

Вот двое парней пронесли через весь холл продолговатый ящик. Поставили его у закрытой решётки, погремели ключами и понесли по лестнице наверх. После ящика в холле остался витать больничный запах.

Вот несколько растерянная женщина в длинной ярусной юбке, обвитой поясом с огромными узорными бляхами, заходит в холл, беседуя с девушкой весьма официального вида: белый верх, синий низ. На спине женщина тащит огромный рюкзак вроде туристического. Девушка указывает ей на... о, прямо на тот угол около лестницы, рядом с которым устроился Илья.

Чего это им понадобилось?

 

Прозвенев бляхами, а кроме того несколькими рядами подвесок и бус, женщина прошла мимо Ильи к свободной стене. С кряхтеньем опустив на пол рюкзак, она вытащила квадратный холст, разукрашенный сине-зелёными концентрическими узорами, прислонила к стене. Следующий, на этот раз лиловый, стала прилаживать на гвоздик.

Тут уж Илье стало неловко стоять без дела. На хищницу женщина не походила... впрочем, даже если окажется одной из них, горя мало. Не за тем ли он явился сюда? Вот с милой тётеньки и начнёт общение с местными.

— Позвольте вам помочь?

Тётенька просияла.

 

 

Когда они вешали пятый по счёту узорный квадрат, для чего пришлось позаимствовать от соседней экспозиции стремянку, со стороны лестницы послышалось:

— Выражение молодежного протеста, выражая остросоциальные проблемы прямым, честным языком треш-эстетики, благодаря чему актуальные работы... Гм... заостряют наше внимание? Ах, нет, не так...

 

К ним спускалась женщина, чей брючный костюм переливался вышивкой. Она словно в гобелен нарядилась, и этот парад узоров ошеломлял не меньше, чем быстрая речь, которую Илья с трудом успевал разбирать. Подвижный рот, окаймлённый вишнёвой помадой, не замолкал:

— ...Акцентриуют наше внимание на главном. Инновационные техники современной живописи отсекают всё лишнее, не сосредотачиваясь на деталях, форма объектов изменяется в угоду выражения искажённой, больной сути, обличая...

 

Сперва Илье показалось, что она беседует по мобильнику, но нет — когда женщина вышла в холл, он разглядел в её руке коробочку диктофона.

 

— Обличая проблемы... Гм... Ефросинья, милая, рада вас здесь видеть.

— Анна Авдеевна, намасте! Я принесла свои лучшие мандалы.

 

Женщина клацнула диктофоном и спрятала его в кармашек. Пройдясь из стороны в сторону вдоль заботливо развешенных холстов, она отошла назад, оценивающе прищурилась.

 

— Миленько. Такие, гм, насыщенные цвета.

— Живые!

— Но должна сказать вам: нужно развиваться. Мы очень вас ценим за то, что вы первая откликнулись на коммуникативный призыв пополнить наши ряды свободных творцов, но если так дальше пойдёт... Понимаете, нужен месседж, актуальность. Нельзя застревать в декоративно-прикладном ремесленничестве.

 

Пытаясь сообразить, что такое «коммуникативный призыв» и чем он отличается от обычного, Илья разглядывал пришедшую. Её лицо казалось вытесанным из бархатистого песчаника ликом сфинкса — главным образом, из-за обилия тонального крема и пудры. Однако шея, украшенная тяжёлой цепью со вставками ярких стекляшек, выдавала в ней даму лет сорока с лишним.

С цепи на Илью уставилась голова Медузы Горгоны — кулон. Захотелось отвести взгляд.

 

— Анна Авдеевна, вам не хватает астральной открытости, — ласково сообщила Ефросинья. — Сам символ является посылом, верней, он больше любого посыла, поскольку самим своим присутствием очищает пространство от негативных вибраций. Мандалы, как известно, воздействуют на подсознание вне зависимости от того, знают об этом зрители или нет.

Символ очищает пространство? Илья вклинился в разговор:

— Значит, правду мне в церкви сказали, что символы воплощают чего-то там очень важное?

 

Ефросинья оглянулась с озадаченным видом:

— В церкви? При чём тут церковь... до правды?

— Фросенька, он с вами? — осведомилась Анна Авдеевна, разглядывая Илью всё тем же цепким прищуром, будто он был картиной. Не зная, куда деть руки, он огладил сбитый воротник водолазки, под которым скрывался шнурок нательного креста.

— Я посетитель, — объяснил он придушенным голосом.

— Как приятно видеть, что посетители интегрируются в арт-процесс! Молодой человек, мне как куратору это очень важно. Именно такие ситуации позволяют говорить о мероприятии как о удачном!

Произнося эту радушную речь, она снова достала диктофон. Илья, успокоенный, перестал терзать воротник.

— Рад помочь. Уверен, такая... м-м... разнообразная выставка обречена на успех.

— Да, благодарю... Так, Артём! Артём, я вас искала, насчёт подпорок. Спускайтесь сюда.

 

По лестнице захлопали чьи-то кроссовки, и через несколько секунд Илья увидел Арта, чьи округлые, невыспанные глаза мрачно глядели на Анну Авдеевну из-под пёстрого капюшона.

— Я бы не хотел светить своё реальное... Опа, Илья, всё-таки явился?

— Вы знакомы?

Арт вытащил руки из карманов, проскользнул к Илье и похлопал его по плечу.

— Ага, это кореш мой.

— То есть друг?

— Ну типа.

 

Губы Ильи сами собой растянулись в ухмылке. Друг? Если не считать Енле, то последний раз его так называли классе в седьмом.

 

— Очень интересно. Друг тоже что-то живописует?

— Илья, ты живописуешь?

— Нет. Но у меня есть позиция!

 

Хохотнув, Арт крепче сграбастал Илью за плечи:

— Идём, позиция, будем мои работы позиционировать. Нужна пара свободных конечностей.

 

Ошалелый от незнакомого прикосновения, Илья последовал за Артом наружу. Теперь в ткань его куртки просочился тот же запах табака, каким несло от одежды граффитчика. Илья отстал на пару шагов, чтобы украдкой отряхнуть плечо, но это не помогло.

— Эта Анна, она кто? — спросил он, нагнав Арта у дверей.

— О, это кураторша, важный человек. От неё зависит, кому сколько внимания уделят.

— Кураторша чего?

— Да выставки же... Точнее, она вообще определяет, что в этом арт-центре будет происходить. Считается, что Авдеевна разыскивает новые таланты и раскрывает их. Ей интересны любые свежие идеи, так что если у тебя какой-то проект задуман, то обязательно надо припасть ей на уши.

 

Они вышли во двор, завернули за угол. Здесь сновали туда-сюда молодые люди, некоторые — в пыльных робах, забрызганных всеми цветами радуги. Они перебрасывались неясными для Ильи репликами типа «хочу акцентировать освещением» или «тут у тебя что, терпентин или льняное масло?».

Забор, отделивший ряд домишек от нового арт-центра, покрывала корявая роспись. Илья приметил знакомые теги, но спрашивать не решился. Вместо этого он признался:

— Да я рисовать-то не умею... Медведь на руку наступил, если можно так выразиться.

— Но что-то же умеешь? Водить кисточкой не обязательно, чтобы создать арт-объект. Вон, смотри, — Арт указал на парня, который устанавливал на внешний подоконник фигурку насекомого, скрученную из проволоки. В качестве брюшка — лампочка. Его напарник сосредоточенно наставлял на букашку фотоаппарат, то и дело сверяясь с экспонометром.

— Мало солнца, — ворчал он.

 

Рядом мальчишка, совсем школьник, пытался затащить в «КадаврДак» сразу три разукрашенных скейта. Илья придержал для него дверь.

 

Значит, выставить можно что угодно? Но это значит, что можно даже профессорскую схему превратить в арт-объект! В храме не подсобили с тем, чтоб оповестить людей об угрозе. Помогут ли деятели искусства? Любые свежие идеи интересны, значит... Осталось затеять с куратором разговор, годится любой повод. Илья потёр ладони:

— Давай, где там твои картины?

— Картины я развесил уже. Сейчас нужно ставить типа декорации, там ещё интерактив с ними будет. Авдеевна тащится от интерактива, считает, что он равносилен акционизму, но ведь это в лучшем случае перформанс...

У Ильи пошла кругом голова.

 

Вдвоём они легко втащили фанеру на второй этаж и уже там распаковали. Оказалось, её покрывали целые вихри ярких изогнутых букв. На чёрном фоне они казались неоновыми вывесками в ночи.

Здесь, на втором этаже, деятельность кипела не так бурно, как внизу. Илья не успел разобраться, почему так — Арт подгонял его, чтоб скорее установить щит на специальную подставку, отдалённо похожую на огромный мольберт. Другая панель, которую граффитчик сам притащил до того, стояла на таком же, а рядом на стене висел уже знакомый Илье коллаж из газетных вырезок. Вокруг него — штук пять маленьких неряшливых набросков тушью в широких рамках. На полу стоял вытертый пакет, откуда торчали баллончики с краской.

Подставки сдвинули так, чтоб щиты стояли друг напротив друга.

 

— Годится. — Закончив, Арт одобрительно покивал, рассматривая щит. — Видишь, теперь зритель проходит к коллажам типа через подворотню, исписанную граффити. Передаётся дух улицы, шаришь? Теперь ещё две фанерины надо занести.

— А где подставки под них?

— Не, ты не понял. Вот эти стойки двусторонние. Видишь тут крюки сверху и снизу? Мы сейчас принесём два чисто-белых щита и поставим их снаружи, а рядом накидаем баллонов. Все желающие смогут порисовать. Это и есть интерактив.

— Ого, круто!

 

Они вновь спустились на первый этаж. Парня со фломастерным зверьём пытала очень растрёпанная девчонка-школьница, увешанная фенечками:

— Слух, а это «копиками» разукрашено, да? Они ж дорогущие! Где достал? Слух, а у тебя страничка на «ДроуМанге» есть?

Парень с тоской озирался по сторонам. Заметив Арта, он прямо-таки просиял:

— Ёу, мэн! Ты тоже здесь! Принёс что-нибудь или так, заглянул на огонёк? Подходи к нам, камон!

— Прости, Санни, занят. У меня экспозиция на втором этаже.

Парень присвистнул, покачал головой и отвернулся.

— Завидует, — объяснил Арт Илье. — Второй этаж — для работ посильнее, там сейчас весь бомонд тусит. Санни такое внимание не светит.

 

 

Второй лист фанеры показался Илье тяжелее первого, хотя по размерам казался таким же. Третий и последний он подымал с трудом, мышцы словно забыли, как слушаться.

 

— Почему они белые, кстати? — поинтересовался Илья, разминая плечи, когда щит наконец занял своё место.

— Экономим. Белым дешевле грунтовать, зарисовывать его легче. Есть такое понятие, как укрывистость. В дешманских баллонах светлые тона содержат меньше пигмента, поэтому плохо кроют тёмный фон. На чёрном щите ничего не будет видно. Зато тёмным по белому пшикать офигенно, народу понравится.

— Укрывистость, значит...

 

Илья вспомнил, сколько намучился со своим баллончиком, пока закрашивал художества Арта за спортплощадкой. Ему стало немного стыдно.

 

— Скажи лучше, который час. — Арт кивнул на запястье Ильи. Лицо граффитчика поблескивало от пота, однако он всё равно оставался в капюшоне. 

— Пять минут третьего.

— Нормально, успеваем. Давай поглядим пока, кто ещё тут есть.

— До чего успеваем-то? Посетители, вроде, уже заходят вовсю.

— До прихода журналистов. Иди сюда.

 

По соседству с ними оказалось несколько картин и рисунков в землистых тонах. Илья не сразу рассмотрел изображения, а всмотревшись — захотел отвести взгляд. Картины изображали обнажённые фигуры, иногда мужские, но чаще — женские: простёртые или неестественно надломленные, они выражали даже не отчаяние, а безграничную покорность. Чему? Верх полотен заволакивал бурый туман — как бы эссенция грязи.

— Знаешь, чем нарисовано? Нет, не догадываешься? На оттенок посмотри. Ну?

— Неужели... Фу.

— Вот тебе и фу. Ты в суть копай: использованный материал дополняет визуальное выражение. Усёк?

— Усёк. Грустная работа, репортаж внутренней катастрофы какой-то.

— Тут спорить не стану. Пойдём, весёлое покажу.

 

Они прошлись дальше по залу, миновав какой-то проход, занавешенный шторой. Арт остановился у группы из трёх холстов.

 

— Лютая тема, скажи?

— Не то слово, — протянул Илья. 

 

На одном холсте человек в спортивном костюме тыкал ножом в Чебурашку. Какие эмоции его при этом посещали, оставалось загадкой — у комиксных зверушкек Санни и то мордахи смотрелись выразительнее. Рядом зрителю предлагались: казнь телепузика и портрет давно почившего политического лидера в неприглядном виде.

 

— Ребята тут хорошие, — заверил Арт. 

— Да уж... Дурновкусие, так ты говорил?

— Ага, оно самое. Кстати, сейчас проверим твой уровень, — Арт повернулся к Илье. — В чём совокупный месседж этих трёх работ? Что в них общего?

С полминуты поразмыслив, Илья предположил:

— Низведение того, что для кого-то священно и чисто?

— Я в тебе не ошибся, — кивнул Арт.

Илья сунул руки в карманы, собираясь с мыслями. Одобрение Арта воодушевило его. 

— Но откуда исходит этот посыл? — стал он рассуждать вслух. — Возможно, проявление зависти?

— Чего?

— Грубо так называть, да? Извини. Я хотел сказать, что автор, ну, явно же обделён чувством священного. Наверное, когда-то обстоятельства или злые люди растоптали его собственное переживание высокого. Вот, когда автор видит те же ростки в других, ему становится больно, а потому он стремится причинять боль в ответ... 

— Погоди, погоди, — оборвал его Арт. — Что ещё за чувство священного?

— Ох, ну и вопрос. Всё равно, что попросить объяснить любовь или, там, радость. Больше всего похоже на... уважение, что ли. Огромное уважение. Любовь там тоже есть. Даже, я бы сказал, некоторый страх, потому что очень большую ценность всегда очень страшно утратить. Или нет, не поэтому, а просто священное ласково, но уверенно выдёргивает человека из привычного потока компромиссов. Новизна немного пугает, знаешь? Ещё есть выражение — «священный трепет». Вот примерно так. 

 

Арт слушал внимательно, даже как-то задумчиво, однако под конец замотал головой:

— Не, я без понятия. Какая-то надуманная экзальтированность.

— Это на примере надо показывать, но тут нет... О!

 

В дальнем конце зала, под глухой стеной находился стол с какими-то предметами. Но привлекли внимание Ильи не они, а изображения на стене. Знакомый оттенок тёмного золота — иконы! Илья быстрым шагом подошёл к экспозиции.

Оказалось, это всего лишь распечатки. Но даже зернистая картинка передавала главное: спокойную, но бодрственную серьёзность ликов.

 

Илье сразу стало мягче на душе.

— Ну... Вот. — С улыбкой он повернулся к Арту.

— Смотри, — сказал Арт. — Топор.

На столе действительно лежал большой, очень старый и несколько заржавелый топор. Не лёгкий топорик пожарного, а полноценный, для рубки дерева.

— Хм... В чём тут посыл, спросишь ты? — Илья потёр подбородок. — Знаю! Это экспозиция на тему Достоевского.

— Что вы, молодой человек, — проворковал третий голос. — Какой Достоевский? Забудьте, как ругательное слово.

 

Всё та же дама-куратор подошла к ним. Но не одна. С лестницы в зал вошла группа... Посетителей? Они сильно отличались от тех, кого Илья видел внизу. Во-первых, возрастом: среди мужчин в летах был только один молодой парень, он сразу привлекал внимание ониксовыми серьгами в обеих мочках. Во-вторых — лоском одежды. Не официозной, нет, никаких галстуков или рубашек, но тем не менее на всех были пиджаки, серые и синие, а один выделился красным жакетом поверх канареечного свитера.

Вся эта компания отправилась осматривать единственное широкое полотно, где розовые людские фигурки с корявыми и толстыми ручками-ножками кусали друг друга.

 

— Актуальное искусство сбрасывает классиков с парохода современности, а не рефлексирует над многократно пережёванным мифом, — объяснила Анна Авдеевна прежде, чем отойти к своим спутникам. От неё слегка пахло перечной мятой.