Сквозь стекло
СКВОЗЬ СТЕКЛО
1.
Слишком много зеркал – в спальне, ванной, прихожей…
Стёкла шкафов. Экраны телевизора и компьютера.
Ночные окна.
Всюду встречаешь одно и то же чужое лицо,
Так похожее на твоё, но не твоё.
Правое становится левым.
Правда – ложью.
Слово – молчанием.
Любовь – коммуникацией.
Я прячусь в тебе от своих отражений
И разлетаюсь на десятки непохожих друг на друга осколков самого себя,
Закрываю глаза и представляю, что я – это ты,
Или ты – это ещё одно отражение меня самого.
Страшно рассыпаться на осколки стекла
под собственным кулаком,
Падать на землю медленно
сухим блестящим песком.
Эта история произошла со мной когда-то
мокрой приморской весной,
Когда рыжие фонари дробятся в лужах
И кажется, что не бывает гаже,
И ты – дробишься на отражения,
И каждое никому не нужно.
Город тих.
Редкие машины сеют мокрую пыль,
Которой и так в этом городе
до чёрта.
Эмоции сдохли. Как бабочки.
Мёртвый штиль.
И костлявым кулаком я бил по доске почёта.
Я смотрел тебе в глаза, мой друг,
И ловил себя в зрачках вдруг.
Танцевал в твоих глазах, как бес.
И зачем в твои глаза лез?
На Морском лежит давно друг,
А подруги вышли замуж все вдруг.
Когда молод,
как барахлом,
Друзьями свои набиваешь дни.
Но старые механизмы,
предназначенные на лом,
Никому не нужны
и остаются одни.
"Друг мой, друг, я очень и очень болен" –
От одиночества воспалена даже кожа.
Из "Службы Спасения" девка в полупрозрачном боди
И та растрясти толком не может.
Шлюха из "Службы Спасения"
Годится только на совокупление.
Я стал скуп.
Отсчитываю несколько сотен рублей.
Пару минетов,
Фрикций сто с лишком.
А ей по хрен.
Глаза её бумаги белей.
Не заглянешь.
Накинула плащик. В ночь вышла.
Один.
За окном луна продолжает свой путь,
И некому чёртом в глаза шагнуть…
5.
Я убегал от тебя,
не оставляя и тени под солнцем полудня.
Растворялся в серебре полуно′чи.
Понимал,
что больше меня не будет
Да и не было для тебя в этом городе,
между прочим.
Город жил без меня,
Ворочался под туманом-одеялом.
Его утюжили всё те же трамваи, звеня.
Ничто не менялось,
Ничто не менялось,
Ничто не менялось –
Вечер похож был на вечер,
И день не отличался от такого же дня.
Не играл трубач у Ворот Восхода,
Онкологические птицы Хо никому не дарили удачи.
Не проходили дожди, прохожие, годы,
Никто не решал поставленные кем-то задачи.
В голове – настойчивый зуммер:
Говорил же – уйду. По прямой ли, кривой…
Неважно теперь – жив ли, умер,
Важно, что не с тобой.
На подушке чужой головою вдавлено место.
Узнать чьею – не стоит и капли труда.
Солнце-карп золотом метит
Небесно-затхлую воду пруда,
Мечет икру в стороне заката,
Ныряет в пучину небытия.
Ты постелила. Подушка примята,
И на груди рука не моя.
7.
Возвращаясь из похода без добычи, наёмник испытывает раздражение, оттого что комнаты по-прежнему пусты, и ноги оставляют следы в пыли на полу.
Только дверные звонки играют победные марши.
Просыпается утром тень –
И хочет бежать от тела
Куда-то вправо, назад и влево.
Собирается в полдень под ногами
неряшливым кругом,
А вечером растягивается, как острый угол.
Ненавижу зиму. Зимой прошу малости у погоды.
Предпочитаю холоду зной
И ёжусь от ветра,
который гложет
Меня, повернувшегося к нему спиной
Поникшего драмадёра,
Мечтающего дать дёру
Из обрыдлой каменной пустыни,
Где каждый лист на ветке дрожит и стынет.
Я тоже дрожу,
пережёвываю слова верблюжьими губами
Оттого, что вечер жжёт, ветер скалится, плачет,
И городская луна, захватанная руками,
Жёлтый зад над нами с презрением клячит.
9.
В этом городе
улицы вертикальны и узки,
В этом городе
можно растаять на подъёме и спуске,
В этом городе…
В этом городе…
В этом городе…
Дразнит сытостью день,
а вечер дразнит голодом.
10.
От прикосновений к твоему лицу,
Твоей коже, твоим волосам, твоим бёдрам, твоей груди
Отмываю руки, опустив их в холодную чистую воду.
Она смывает отпечатки прикосновений,
И они пристают к чешуйкам рыбы,
Самой большой рыбы в реке,
Самой ленивой и самой голодной.
Ищу рыбу, самую большую рыбу из реки –
Хожу от прилавка к прилавку, сжимая кошелёк в кармане.
Вытаскиваю деньги и отдаю смятые рубли
За рыбу, самую большую рыбу из реки,
Самую ленивую и голодную,
У которой каждая чешуйка – твоё лицо,
Твоя кожа, твои волосы, твои бёдра, твоя грудь.
Острым ножом скоблю рыбу,
Самую большую рыбу из реки,
Самую ленивую и голодную.
Сдираю с неё твоё лицо, твои бёдра, твою грудь.
Режу на куски,
Опускаю в шипящее масло и жарю,
И становится коричнево-золотой корой
Память о тебе,
Тоска о твоём лице, твоей коже,
Твоих волосах, твоих бёдрах, твоей груди.
11.
Отвязался я от отчаянья-рыбы.
Так казалось. Но оно приходит и точит,
Яркое, как базары Магриба,
Или прозрачное, как летнее предночие.
Маленькое и назойливое, как муха,
Огромное и глухое, словно каменный город,
Вездесущее, как предподъездная старуха,
Которая во сне хватает рукой за горло.
Это была доска почёта ветеранов завода.
Их фотографии были закованы в толстую броню стекла.
Оно кололось под ударами на куски уродливо,
И кровь по запястью тёмной лентой текла.
Осколки резали острыми краями ладони,
Я капли разбрасывал по асфальтовой ночи.
Их мелкие брызги становились звёздами,
И меня осуждали фотографии старых рабочих.
А потом я стоял и смотрел
на ночное небо под ногами,
Растерянный, как солдат, не получивший приказа,
Пока не прогрохотала милиция сапогами –
Преступник был успешно пленён,
порядок восстановлен,
порок наказан.
Нам не сойтись – соитье невозможно.
В тягучей тьме крадусь я осторожно
К двери, скрипит что под дыханьем сквозняка,
И выключателя касается рука.
Прихожая. И в плеске жёлтом света
Из зазеркалья в поисках ответа
Мне видится лицо, знакомое слегка.
Что ждёт меня от этой встречи утром каждым?
Надеется оно: не встретимся однажды,
Стоящие по стороны зеркал?
Кто ты?
Он смотрит взглядом строгим
И говорит: Я – Бог. Ты – Бог. Мы – Боги.
Так пусть не будет свет! Я, Бог, устал…
14.
Всё – отраженье…
2002-2003