МОИ ПОЕЗДКИ С ЛИНДОЙ

Два столба высотой чуть больше двух футов и три восьмифутовые перекладины между ними — грубо выструганные из соснового дерева остатки старинного забора, ограждавшего чье-то подворье столетие тому назад. Сохраненные или забытые, посеревшие, иссушенные немилостивым солнцем Среднего Запада, но не растрескавшиеся, по-прежнему стойкие, расположенные у самой дороги, внизу заросшего до самого верха непролазным кустарником холма, они выглядят нелепо и вместе с тем таинственно. Кого останавливают? Что оберегают? Забор будоражит взор Линды, каждый раз, когда мы проезжаем мимо, направляясь в огромный суперсовременный фитнес-центр, где она проходит физиотерапию по случаю шага в пустоту при выходе из ресторана. По ее мнению забор уникален, ручная работа, выструган топором, сегодня таких не сыщешь и, если бы он стоял у нее во дворе, то там ему бы оказывали то уважение, которое он заслуживает.

— Однажды я даже упросила Питера выкрасть его и они с Майклом уже принялись было выкапывать, но испугались и убежали. Питер всегда был трусоват.

Мы с Линдой мотаемся по медицинским офисам более двух лет и я вполне могу считать себя хранителем ее семейных тайн. Майкл, бывший партнер Питера по нескольким бизнесам: покраска домов, стрижка газонов и тому подобное грубое. Прогорели на каждом.

— Еще тот персонаж, — говорит Линда о Майкле. — Увидит молодую продавщицу в магазине и давай ее гонять: принеси мне то, нет не это, нет другое. Шутил так.

По мне этот Майкл был самовлюбленным дураком. Он уже умер.

Питер, муж Линды тоже скоро умрет, у него летальное заболевание легких из-за многолетнего и интенсивного курения. Об этом со вздохом мне сообщила Линда чуть ли не в первый день нашего знакомства. В ее вздохе проступило обычное женское «а я ведь ему говорила», но в словах дребезжало насмешливое «чего еще от такого ожидать». У Питера заросшее пепельной щетиной довольно интеллигентное лицо и насмешливый взгляд. Встречи со Всевышним он явно не ждет, как не ждет ее и Линда, потому что во Всевышнего она не верит. Независимо от Маркса, Линда пришла к выводу, что религия это опиумом для народа. Атеизм у нее от бабушки. Уехать из Словакии ту подтолкнуло воровство местного попа. Он украл у нее корову.

— Иммигрировала по религиозным причинам, — смеётся Линда.

У Питера своя коляска, более основательная, чем легкая «на выезд» коляска жены, Линда ему завидует и не скрывает, что рада была бы завладеть ею.

— Он совсем не ходит, только сидит в ней, — жалуется Линда, совершенно забывая о том, что она сама не бегает. — Почти ничего не ест, не принимает душ уже много лет — боится простудиться.

Она делает паузу, как бы раздумывая, стоит ли мне сообщать нечто важное, но очень личное и почти шепотом, хотя вокруг нас никого нет, добавляет:

— Мне кажется, он тайно от меня сочувствует Трампу.

— О, Боже! — в ужасе вскрикиваю я, хотя тоже скрытно симпатизирую нашему сумасшедшему президенту.

Линде удалось повидать молодого Джона Кеннеди вблизи, с тех пор, сраженная его красотой и обаянием, она стала пламенной демократкой и сейчас пишет письма в штаб-квартиру партии, сообщая о том, что Трамп игрушка в руках российских политиков.

Когда я справляюсь о самочувствии Питера, она отвечает одно и тоже:

— Как он может себя чувствовать? Это неизлечимо и я ему об этом сказала.

«Но вот уже два года прошло, а он все еще жив», — думаю я и на ум приходит древний упрямый забор, переживший все постройки, которые он охранял.

Линда надела очки для чтения вместо обычных, поэтому ее нога «ступила» на землю гораздо раньше, чем следовало и теперь эту ногу знает половина физиотерапевтов в городе. Страдалица по очереди разочаровывается в каждом из них. Но они не виноваты. Дело не в процедурах, которые ей якобы не помогают, а в том, что у нее появляется страх, как только ее задница отделяется от кожаного сидения каталки.

— Упаду. Будешь потом меня собирать, — смеется она, когда я предлагаю ей сделать хотя бы два шага до моей машины.

— Смотрите. Ваша дочь пообещала выбросить этот проклятый тарантас на Рождество. У вас осталось три месяца, чтобы начать ходить своими ногами.

У Линды совершенно «заслуженная» медицинская страховка от нашего штата, покрывающая и мой сервис. Поверхностный перечень ее болезней заставляет меня сомневаться в ее Земном происхождении: дожить до восьмидесяти с диабетом, раком, почечной недостаточностью и еще с десятком чего-то не выговариваемого, по моемому мнению, может только инопланетянин. У меня как-то защемило нерв в спине и я стал подумывать о суициде, а тут...

— Да. Надо пробовать другого врача. Или другую дочь.

Их у нее три.

— У тебя есть подруга? Кто-то, не помню кто, интересовался? — спрашивает меня Линда с наигранным равнодушием, слегка отворачивая в сторону свое желтоватое щекастенькое лицо похожее на дыньку из нашего супермаркета.

Этот «кто-то» ее незамужняя темноглазая дочь, большегрудая настолько, что подумывает об операции по уменьшению этой части, доставшейся ей от Линды биологического наследства, которое сама Линда считает семейным достоянием.

— Мне моя мама говорила: «У тебя золото в груди, а Грета жалуется: «На моё лицо мужчины даже не смотрят, только туда».

— Пока есть, но скоро не будет, — отвечаю я Линде, стараясь не убивать в ней надежду на счастье дочери. — Подруга на двадцать шесть лет моложе меня и готова на все ради брака с американцем. С любым американцем. Уж очень ей не хочется возвращаться в свой Салехард.

— Сале...?

— Русский shit hole, — поясняю я. — Я не собираюсь на ней жениться, а у нее заканчивается виза. Скоро мне придется удовлетворять свою любовную страсть в китайских массажных салонах.

Нам не разрешается болтать с клиентами на интимные темы, но Линда переросла статус клиента да и чертовка умело раскручивает меня на откровенность. Я ей в этом не уступаю. Нам жутко интересно быть вместе, и, если она меня заложит, то я потеряю веру в дружбу и человеческую порядочность, стану мизантропом, начну пить, нюхать, глотать и колоться и, в результате, лишусь работы водителя навсегда. А больше ничего я делать не умею. Мне останется только писать романы, о таких же аутсайдерах, как и я. Но писать романы я тоже не умею. Я предупреждаю об этом Линду.

— Не беспокойся. Если я настучу на тебя, то только случайно. Ты мне нравишься. Ты никогда не опаздываешь и, скорее всего, в молодости у тебя были золотистые кудри и голубые глаза. Впрочем, глаза остались. Учти, я болею только ради тебя. Кого бы ты возил, если бы я была здорова?

— У Греты странный парень. Они вместе учились в колледже, а теперь он живет в другом штате, но приезжает к ней на все праздники. Таскает за собой коробку с инструментами, на случай, если Грета попросит что-то починить, — рассказывает мне Линда.

— Почему странный? Не парень, а мечта. Рукастый.

— Да, но... — Линда мнется, я понимаю почему и помогаю старой либералке.

— Гей, наверное.

— Гей с инструментами? — вырывается у Линды, но она мгновенно осознает, что сказала что-то оскорбительное, краснеет и пафосно добавляет. — Ну и что!

Несмотря на помощь дочки, ее «бойфренда-по праздникам» и сиделки, моей коллеги по медикейду*, Линда мечтает о доме для престарелых. Дома престарелых — ее страсть. Ее молодость прошла в них. Она в них возмужала и добилась признания.

— Я начала секретаршей, а закончила главным дизайнером интерьеров. Весь путь прошла гладко и не разу не споткнулась о чужую постель, хотя тогда такое было обычным делом. Только один раз мой шеф попытался прижать меня к стене, но я смущенно прошептала «О, мистер Смит» и выскользнула из его хищных лап.

Смерть Питера нарушает наше расписание, делает дыру в моем бюджете: Линда исчезает на две недели, больше без врачебного внимания ее изношенный организм не выдерживает.

— Угощайся, — она протягивает мне коробку с шоколадными конфетами.

— Откуда? Вы же не едите сладкого.

— Парень Греты примчался на похороны с шоколадом. Сказал, что купить цветы у него не было времени. Придурок.

Линду трудно узнать. Исчезли пухловатые щеки и нездоровая желтизна. Лицо стало серым, как старый, измоченный дождями снег, проталинами темнеют глубокие морщины.

— Он просил никому не рассказывать, что он умер, — говорит Линда

Это один из приколов Питера, я слышал его от него самого. Имитируя удивление, я подвожу Линду к панч-лайн.

— А если спросят?

— Сказать, что убежал. В лес.

Я скромно улыбаюсь, хотя видение мчащегося по лесу Питера заслуживает большего. Линда молчит, это естественно в ее положении, но я чувствую, что молчание тяготит ее.

— Бар. Как он назывался?

— Какой бар? — машинально спрашивает Линда

— Бар вашего деда, куда он не пускал женщин. Как только они там появлялись, мужчины «начинали показывать мускулы». Вы сами мне рассказывали. Бедняжки должны были стучать в специально прорезанное для них окошко, если им что-то понадобилось. Вы не помните, как назывался тот бар?

Мои ухищрения шиты белыми нитками, а моя тирада похожа на строку из плохой пьесы, где один персонаж говорит другому: «Ты же знаешь, что ты болеешь артритом, гепатитом и недержанием мочи». Линда презрительно отворачивается. Я позорно замолкаю, а та, которую я старался ободрить начинает шмыгать носом, и наконец, заливается слезами. Я останавливаю машину, участливо обнимаю ее. Линда роется в своей сумочке, достает оттуда красную коробочку, перевязанную золотистым шнурком. В такие кладут маленькие подарки на Рождество.

— Знаешь что в ней? — с непривычной жестью в голосе, спрашивает она. — Таблетки. Их будет достаточно, чтобы прекратить страдания.

— Где вы их взяли? Кто вам их прописал? — голос у меня ломается от волнения.

— Прочитала в одной книге, как отравиться обычными лекарствами. Нужна определенная комбинация и количество. Я копила годами.

Мы подъезжаем к офису гастроэнтеролога. Линда записалась на прием к нему два месяца тому назад. Каждая часть ее внутренностей приписана к своему врачу. Соблюдение графика — вопрос жизни и смерти. Высаживая ее из машины, я незаметно прячу сумочку позади сидения. Вверив Линду ассистенту желудочного эскулапа, возвращаюсь, достаю зловещую коробочку и прячу ее к себе в карман.

О смерти Линды я узнаю из звонка Греты.

— Ей стало плохо, она жаловалась на сильную боль в груди, попросила достать из сумки красную коробочку, там она якобы держала сердечные таблетки. Пока я искала, она скончалась.

— Боже, какой ужас, — произношу я. — А коробку нашли?

— Нет. Могла бы спасти маму, если бы нашла. Наверное, она её потеряла, а может её у нее никогда и не было. Сердечные таблетки в какой-то специальной красной коробочке? У нее в последнее время стали появляться странные мысли.

По знакомому маршруту, дороге Линды, как я ее теперь называю, я еду в фитнес-центр. Приближаясь к тому месту, где стоит забор, я слегка притормаживаю, чтобы лучше разглядеть старого приятеля. Забора нет. Остались только ямки от столбов и высохшие комки земли. Герой покинул поле битвы, окопы зарастают травой.

— Ушел в лес! — восклицаю я.

— Кто? — Бренда испуганно поворачивает ко мне свое похожее на перевернутую грушу лицо. Завитки на ее седых волосах вздрагивают.

— Там стоял... лис, — я нервно вытаскиваю из кармана пачку сигарет, но ловя удивленный взгляд Бренды — разве вам разрешается курить в салоне — бросаю ее в консольный контейнер между сидениями. Она падает на красную коробочку.

— А как ваше колено, Бренда? Спорю на упаковку Будвайзера, что вы грохнулись, потому что перепутали очки.

Бренда хихикает:

— Как ты догадался?