Лук

— Кто из вас убивал? — среднего роста, высушенный как мумия сержант медленно, очень медленно, обводил взглядом группу новобранцев. Глаза остановились на мне. Я почувствовал, что он ими как будто выстрелил, даже услышал сухой треск, где-то за затылком. Вздрогнул, как от электрического шока или укуса, и сделал три шага вперёд. Боковым зрением заметил, как трое справа и двое слева встали со мной на одну линию.

Сержант медленно, как будто он не шёл, а катился по воздуху, подобрался вплотную ко мне. Его плавность каким-то образом сосуществовала вместе с дикой напряжённостью, сухость его буквально вибрировала, превращалась в моих ассоциациях в змею — перед прыжком. Взглядом, резкими короткими вдохами, еле заметными покачиваниями он, как и змея своим языком, чувствовал меня, заглядывал в самые закрома. Обойдя всех вышедших из общего строя, сержант указал пальцем в мою сторону и рычаще-гортанным голосом выплюнул: «Уньё». По-французски — лук. Остальным убийцам он тоже присвоил клички. Позже я узнал: все клички были по названиям распеваемых на маршах песнях. Моя — Chanson de l"Oignon (Луковый шансон).

Я люблю лук, жареный в масле
Я люблю лук, он такой вкусный
Я люблю лук, жареный в масле
Я люблю лук, я люблю лук
Припев:
В ногу, товарищи, в ногу, товарищи,
В ногу, в ногу, в ногу,
В ногу товарищи, в ногу товарищи,
В ногу, в ногу, в ногу.
Всего лишь одна луковица, жаренная в масле,
Всего лишь одна луковица превращает нас во львов
Всего лишь одна луковица, жаренная в масле,
Всего одна луковица, всего одна луковица
Припев:
Но лук не для австрийцев,
Нет, никакого лука для этих собак
Никакого лука для австрийцев
Никакого лука, никакого лука

Это был пятый день, среда, пятый день моей новой жизни — в тренировочном лагере, или, как его называли, на «Ферме», — Французского иностранного легиона. Мог ли я тогда не выйти, утаить часть моей биографии? И не стать Луковицей, не попасть в первый инженерный полк, в Section Fouille Operationnelle Specialisee (Отделение специального оперативного поиска, FOS). Но это было потом. А сначала — CP00 — четыре недели базового тренинга, на Ферме — в четвёртом пехотном полку иностранного легиона, рядом с городом Кастельнодари. Тем самым, где делают пальцеоблизывательную кассуле — знаменитую французскую похлёбку с мясом и фасолью. За эти четыре недели тебя ломают по-настоящему. Советская армия, даже и шестимесячные сержантские курсы, что я прошёл — подготовка к Афганистану, где нельзя было передвигаться шагом — только бегом, нельзя было стоять — только бежать на месте, где усталость была такая, что, стоило днём остановиться, прикрыть глаза — и ты падаешь, спящим, — всё это было ничто в сравнении с этим. Инструкторы легиона, сержанты тебя бьют. Затрещины, пинки, удары под дых — к ним быстро привыкаешь. Они орут. Французского ты практически не знаешь. Обучаешься же по интересной внутренней легионерской методике — инструктор орёт всё громче и громче, делается страшнее и страшнее, у него нет и мысли о том, что ты не знаешь французкий. DECOUVREZ — VOUS!!!!! DECOUVREZ — VOUS!!!! DECOUVREZ — VOUS!!!!!!!!!!!!!! Слышен уже один хрип, и в паузе между запредельными криком, визгом, подскочивший к тебе сержант наносит такую затрещину, что еле можешь устоять на ногах. Но головной убор твой слетает. И к тебе приходит озарение, что «decouvrez — vous» — значит снять головной убор. От настоящего французского у тебя — команды и базовые выражения, глаголы, остальное, опять же, — языковой винегрет. Но за разговор на своём языке, а не французском, — физические наказания. Посему вначале ты лишён какого-либо общения. Все легионеры — окрошка из разных национальностей. Кое-как всё-таки общаемся на английском, жестами. Учимся понимать на не вербальном, а более интуитивном, зверином, уровне.

В советской армии я впервые встретил солдат, которые не знали, кто такой Пушкин, офицеров-политруков, читающих на карте «Копекгаген» — так как «н» приходилась на сгиб и была похожа на «к», а капитан не знал правильные названия европейских столиц. Но, в сравнении с пацанами на Ферме, это был Эрмитаж. Лу не знал, что такое ножницы. Ногти на ногах, как и на руках, он «стриг» своими зубами. От запахов, исходящих от тел на тренировках, в казарме, поначалу хотелось блевать. Физический тренинг — когда ты отжимаешься, качаешь пресс, а по тебе бегают, прыгают, пинают. Когда ты пролезаешь под торчащими, заточенными как иголки гвоздями, ныряешь в яму с вонючей водой, с полуразложившимися кошками, собаками, — мало того что в тебя швыряют обломками кирпичей, ещё и стреляют под ноги. Ментальный — когда тебя, с завязанными глазами, десять орущих, не знающих, что такое жалость, людей бьют палками… Я думал, что попал в ад. Но нет, это был еще не ад. Потом, после того как тебе надели белую кепи и ты стал легионером, начинались действительно коридоры ада. Первые четыре недели оказались всего лишь вратами.

Легион часто «работает» в Африке. А воевать там белым, не знающим, что такое Жара… Для этого и использовалось ноу-хау: «адов коридор». Параллельно ставились два длиннющих ангара, по сто метров каждый. В них — нагреватели с вентиляторами, используемые в огромных помещениях для обогрева. Только вот в «адовом коридоре» они стояли через каждые десять метров. И ты, при полной выкладке, бежишь, а вентиляторы кроме жара поднимают ещё песок, рассыпанный по полу. Ко всему, конечно, можно привыкнуть. Даже перестать ТАК потеть. Но чем дальше тренинг, тем глубже тебя швыряли в адовы круги.

Война в Африке имеет некоторые особенности, не известные непосвящённым. Европеец весьма ограничен по части запахов. Температура не даёт природе раскрыть свой потенциал, как то происходит в реально жарком климате. Европеец, приехавший в Мексику, будет несколько шокирован яркостью — растительность, одежда, еда и особенно запахи. Но это всё запахи жизни. У смерти они особые. Так вот, чем жарче страна и влажнее, тем чётче выражен специфический характер присутствия смерти, ибо запах разложения начинает ощущаться уже через несколько часов. И стоит в воздухе как туман. Так что к коридору адовому вскоре прибавился запах трупов — кошек и собак… Их бросали рядом с вентиляторами.

Полицейские, проводящие расследование в помещениях с начавшими разлагаться трупами, пользуются специальной мазью — ею мажут под носом, или наносят на усы, если они есть. У нас же не было ничего подобного, да ещё и дышать приходилось быстро. Плюс блевотина. Пробежишь несколько кругов и бегом на стрельбище — из FAMAS по движущимся мишеням. Потом занятия по подрывному делу, тактике боя. А вонь эта везде — и в одежде, где смешались твой пот, — жизнь и запах смерти. Не выйди я тогда, не поддайся змеиному гипнозу сержанта, скрой я аспекты своей биографии, мне бы удалось, по всей видимости, избежать попадания в FOS и особые, нижние регионы ада, где обучают действовать полностью в автономном режиме, небольшими группами, не ожидая спасительного гула вертушки. Возможно, мне бы удалось не стать Луковицей. Кстати о ней.

Что касается шансона, про жареный лук, — это поверхностное понимание; внутреннее, метафизическое мне начало открываться, когда я носился по коридорам ада, когда запах разлагающейся плоти пропитывал и мою форму, и мои внутренности. «Смерть ужасна только потому, что мы к ней так относимся, мы так её понимаем. Мы не любим её, и потому мы боимся. А страх не даёт нам стать воинами. Страх парализует. У страха много покрывал. Снимите все — останется пустота, ты станешь, как и она, — неуязвим. Научитесь вдыхать смерть, её запах. Полюбив его, вы измените себя — станете ничем, пустотой», — вдалбливал нам инструктор. Так вот, как только я перестал блевать и начал относиться к запаху нейтрально, я физически почувствовал, что что-то с меня слетает. Какие-то покрывала, обнажая что-то совсем древнее, страшное, но страшное не для меня, а для других.

По окончании «африканской» подготовки наш полк направили в Пиренеи, зимой. Четыре недели. Тогда-то я и понял, почему меня всегда влекло на Север. Но после живительного холода, жизни, последовало возвращение к коридорам ада, к смерти. Рукопашный бой. Пробегите на жаре километра три — с рюкзаком, килограммов десять, и чтобы человек десять вас усердно помутузили и под ноги вам постреляли, — и попробуйте затем кулаком попасть в челюсть, под дых, лоу-кик там какой исполнить или вертушку. Да ещё не по груше, а по движущемуся объекту, вас атакующему, с мачете, в условиях плохой видимости. Когда сжимаешь челюсть, а на зубах скрипит песок, когда хочется нестерпимо моргать, промыть глаза. Все навыки, техники обычных martial arts перестают работать. Как вырубить противника быстро, используя только базовые удары, когда моторика выключится, зрение сужается до туннельного, вы не видите перед собой челюсть, а видите только очертания головы, корпуса. Нас обучали поистине звери, и одним из них был Чу"а — сержант, который и прозвал меня Луковицей.

Началась служба в Африке, в Либерии. Там шла гражданская война. Я думал, что мои круги ада закончились, вместе с луковыми покрывалами. Что может быть хуже? Но оказалось, что я ошибался. «Тяжело в учении, легко в бою», — Суворов, по-моему, сказал. Он ошибся. Десяток дохлых кошек и собак с копошащимися в них червями — это Шанель номер пять в сравнении… Несколько баз были разбиты около города Дуэкуэ. Первое, что меня шокировало… Выезжая из города к базе, когда я сканировал правый сектор, в поле зрения попала группа детей, справа от них начинались заросли, как вдруг — всё произошло так быстро, — из кустов — я не смог толком разглядеть, что это было, единственное — запечатлелась нагота, и это обнажённое нечто молниеносными движениями мачете снесло одному из детей сначала руку, затем голову и, прихватив их, исчезло… Обезглавленный ребёнок сорвался с места, орошая высушенную землю алым, сделал круг, ноги его подкосились, на земле его тело продолжало извиваться, как оторванный хвост ящерицы. Остальные дети сели на корточки и стали растирать лицо ладонями, жёлтой, красноватой, пережжённой солнцем землёй.

«Бэдагдз», (ублюдки), — прохрипел водитель и поддал газу. Так я впервые столкнулся с жрецами Голожопого генерала, как прозвали Блайи — одного из полевых командиров повстанцев. Для нужд своих магических ритуалов — жертвоприношений — они похищали детей, а могли и вот так, по-быстрому, когда, для оперативных целей, — нужно было приготовить зелье, где главным ингредиентом являются части тела ребёнка. Как мне позже рассказали, голова использовалась в местной магической медицине, а рука — чтобы просто зажарить, банальный каннибализм. Уподобление Nyanbe-a-weh — главному их божеству, требующему человеческих жертв и дающему силу своим адептам. Жрецы и командиры, как правило, съедали только сердце ребенка, а кровь и остальные части разделялись между бойцами. Половина из которых были подростками или детьми…

— Смотрел «Апокалипсис сегодня»? — уже на базе спросил меня водитель, Лью.

— Даже и читал, «Сердце тьмы», по этой книге фильм снят.

— Ух ты, не знал, что книга такая есть. Ты помнишь, полковник Курц сошёл с ума. И ушёл в джунгли. Местные его как бога приняли, он встал с ними на одну волну. Так вот, здесь те же джунгли, что и там, здесь страна отмороженных, здесь уже идёт апокалипсис, а чтобы выжить, надо сойти с ума. Но ничего, солнце, запах и убийства выжгут из тебя мозги. Жаль только, что нельзя ублюдков напалмом жечь. Помнишь, в «Апокалипсисе», друг Курца, подполковник Килгор, говорит о запахе, запахе напалма. По утру. О запахе победы. Знаешь почему? Напалм дезинфицирует, не оставляет этих смердящих трупов.

Перед тем как заснуть, в тот вечер, меня посетила мысль — откровение. Труп ведь, по сути, тот же лук, с него снимаются разные слои, пока не останется его суть — кость, уже ничем не пахнущая. С меня должны так же сойти слои, и их схождение будет сопровождаться сумасшествием. Здравый ум, сознание должно быть пережёвано червями. Меня донимал один вопрос. Понимал ли всю эту метафизику тот сержант-змея, или он просто имел в виду банальный лук шансона? Ночью мне приснился сон. На трупе, уже начавшем разлагаться, копошились маленькие совсем, грудные дети. Они высасывали из него желейную плоть и становились пухленькими, упитанными, набирались сил.

Перед рассветом был мой первый бой. Наблюдатели с инфракрасными приборами ночного видения заметили движение. По земле ползли почти что голые повстанцы — почти, потому что на ногах у них была обувь, а на спине автоматы. Когда уже начался контактный бой и рассвело… помните фильм «Безумный Макс»? Постапокалиптические фрики. Так вот, несущиеся с автоматами наперевес, истошно орущие, безумно-радостные, были детьми, подростками, кроме ботинок на них красовались разноцветные кислотные парики… И к падающим от наших выстрелов подбегали живые, тёрли ладонями раны и размазывали кровь по лицу, слизывали и неслись, прямо на нашу базу, рассыпая вокруг себя стреляные гильзы. Любой, мало-мальски знакомый с военной стратегией и тактикой, понимал, что взять приступом нашу базу, не имея тяжёлого вооружения, которого у повстанцев не было, практически невозможно. Повстанцы жили в совершенно другой реальности, магической. Впрочем, их командиры отчасти этому и подыгрывали. Полевые командиры высыпали из патронов порох, оставляя на дне совсем немного, и, забив такими чудо-патронами магазин, раздевшись, испив жертвенной крови и намазавшись ею, приказывали в себя стрелять. Толпа вооружённых магических воинов видела самое настоящее чудо.

Запах пошёл уже после обеда. Лёгкий горячий ветерок разносил его повсюду. А ночью запах усилился. Он был везде, стоял как туман, как невидимая пелена, окутывающая твоё сознание. А чтобы прорваться, не оцепенеть, надо скинуть с себя оболочку, оболочку разума. Сколько их, одёжек? И к обонянию добавилось нечто визуальное. Казалось, что может уже удивить, когда стреляешь по голым детям в разноцветных париках? Оказалось, что это только прелюдия. Вы смотрели когда-нибудь в военный прибор ночного видения? Тепловизор. Изображение чёрно-белое, негативное. Живой человек на экране или в окуляре — белый. Независимо от цвета кожи. Сон, приснившийся мне в ночь перед атакой, оказался в определённой степени пророческим. По земле, прямо перед нашей базой, усеянной трупами, давно остывшими, но слабо мерцающими из-за начавшихся процессов гниения, ползли белые существа. Они прямо светились, каким-то демоническим светом, и, остановившись у трупа, начинали с ним какие-то манипуляции.

Утренний свет всё прояснил. У трупов были разрезаны груди и вытащены сердца… Трагедия человека в том, что ему надо постоянно выбирать, а сам он находится посередине. Между добром и злом, верой и неверием, теплом и холодом, жизнью и смертью, голодом и сытостью. Там, в Либерии, я понял, что серединность человека — возможно, также и самая важная, онтологическая, — в разрыве между человеком под множеством слоёв одежды — надеваемой цивилизацией, идеями, концептами, формами — и тем, что все эти слои скрывают,— его сутью, его страшной, предельно ужасной сутью, которая и является самой Бездной. И оттуда-то он постоянно и слышит голоса, там и видит мелькание чего-то такого, таинственного, древнего, выжидающего — как застывшая змея перед смертельным рывком.

— Ты пробовал секс с чёрной, дикой чёрной, колдуньей вуду? — спросил меня за обедом, смеясь с набитым рисом ртом, глядя на меня в упор своими небесными прозрачными глазами, швед Эппен.

— Нет, а ты?

— Аггааа, после трахаться с белыми, скажу тебе, что трупак оприходовать, — Эппен так заржал, что рисинки брызнули у него изо рта. — Это сотня вулканов, это табун необъезженных жеребцов, она входит в транс, короче, в неё вселяется сотня демоних, это такая хрень, посильнее крэка, тебе понравится. Она научит тебя танцам — созреешь когда, маякни, я тебя познакомлю. Пули будут отскакивать от тебя.

Похоже, что здешняя магическая реальность, вместе с трупным запахом, начинала овладевать сознанием легионеров.

Но познакомить меня с колдуньей было не суждено. Прибывшие бойцы полевого командира Принца Джонса со смехом, с криками грузили изуродованные тела детей Голожопого генерала. Через пару дней нас, бойцов FOS, вызвали в штаб Легиона. На западе страны работало несколько алмазных шахт, все — под контролем и охраной повстанцев Давида Рузвельта Джонсона. Нам предстояло добраться до района шахт, произвести разведку и оценить уровень их охраны. Командование планировало их захват.

Римские легионы, со всем их порядком и стратегией, не устояли перед натиском варварских немецких племён, хаоса. Инструкторы Легиона, казалось, это учитывали, открывая внутри нас врата в Аид, врата в преисподнюю, открывая нас ветрам Бездны, сдувающим всю мишуру, все листки и цветки, оставляя голую суть — скелет, ствол дерева, питающегося подземными соками.

Выйдя на дистанцию дальнего обзора шахты, в бинокли мы увидели… хм: шахту охраняли девушки, женщины и карнавальные клоуны. Повстанцы сохранили атавистическую память как потомки рабов — в 1822 году американцы, дав свободу чёрным, вернули их на историческую родину, основав колонию в Западной Африке, на атлантическом побережье. Поселившись в Либерии, бывшие рабы и их потомки стали промышлять работорговлей, подражая своим недавним хозяевам. Почувствовав себя американцами, прочих, коренных жителей они объявили людьми третьего сорта, легитимными рабами. Так что ритуальную традиционную одежду, помогающую контактировать с местными духами, сменила западная — ярко-красные колготки, яркие парики, белые свадебные платья, разноцветные детские рюкзачки с персонажами мультфильмов. И безумное, запредельное насилие, в котором сама жизнь растворялась, теряла какую-либо ценность. Дело не ограничивалось убийством противоборствующих повстанцев, насилию подвергались все без разбора. Там, где оказывались повстанцы, насиловали всех — начиная с маленьких девочек и заканчивая старухами. Зачастую после группового изнасилования у девушки вырезали и съедали сердце. Старух просто убивали выстрелом в упор.

FOS — это полностью автономное пребывание на враждебной территории. С полномочиями для принятия оперативных решений. В ходе наблюдения за шахтой выяснилось, что наших сил вполне хватит для их захвата и удержания на срок до пяти дней, когда подойдут основные силы. Решение, однако, дерзкое, рискованное, но мы уже были подключены к сумасшествию, безумию, мы жаждали скинуть с себя оставшиеся луковые одежды. То, что источали безумные африканцы, завораживало. «Война — это секс с девственницей, война же в Африке, контактный, близкий бой — это секс с колдуньей», — делился размышлениями Эппен.

Короткий, напряжённый челночный сон двухчасовыми отрезками дарует интенсивные, яркие сновидения. В Африке земля живая, ты чувствуешь, что она населена невидимыми существами, как и пустыня — джиннами. С виду мёртвая, она прожжена огнём демонов, живущих тысячелетиями, появившимися на земле задолго до человека, задолго до того как он надел на себя одежды морали, культуры. Там, в сновидениях, я видел одно и то же — ритуал жертвоприношения. Дабы высвободить энергию жизни, страха, высвободить кровь, наэлектризованную, напитанную всеми возможными кошмарами, чтобы древнее существо могло почувствовать себя человеком, явиться в мир форм жертве, доведённой особыми ритуалами до переживания неистового ужаса, перерезали горло. Хлынувшая кровь была чистой энергией, питавшей древних монстров.

Когда ты не боишься умереть в бою — это одно, но когда ты делаешь из смерти любовницу и, постепенно сливаясь с ней, ощущая накатывающие волны сладости, кружишься с ней в объятиях, выстрелы, крики, взрывы превращаются в сладкие стоны, в зажигательную музыку. Ты подключаешься к ритму; убивая, испытываешь оргазм и вдруг в какой-то момент осознаёшь, что быть убитым — это тысяча оргазмов, это сотня вулканов, и накрывает чувство, что ты уже мёртвый — вокруг маскарад, клоунада, такого просто не может быть, — на тебя, отбросив автомат с закончившимися патронами, несётся «она» — в белом свадебном платье, с выпученными белыми глазами, в седом парике — резкий контраст с цветом кожи, — … ты нажимаешь на спуск, FAMAS выпускает две пули и щёлкает… времени заменить магазин нет, вдруг замечаешь мачете, он чёрный — контраст с париком, рывок к невесте, блокируешь предплечьем руку, уже в замахе, и одновременно, обведённой вокруг затылка рукой, с силой режешь шею, сонную артерию, прижавшись вплотную ко всё ещё живому человеку… этот терпкий запах немытого тела, особый запах каннибала, запах инфернальной невесты… отталкиваешь, пригибаешься, уловив прикрытие короткими очередями, бежишь к земляному забору, на ходу меняя магазин… стреляешь почти что в упор по выскочившему из-под земли клоуну в красных колготках, с маской, жуткой, сделанной из содранной кожи человеческого лица… пуля проходит через горло, перебив позвонок, и голова, маска, падает, как у тряпичной куклы, надетой на ладонь. И с этого момента всё становится сновидением, линейное время рассыпается, остаются «сюжеты», не поддающиеся пересказу, как невозможно порой описать сновидения. Вы его видите, ощущаете, но отсутствие линейности блокирует возможность передачи. Наверное, это и есть время до времени — как его называют аборигены Австралии — время мифологическое.

Или я просто сбросил с себя все одежды, луковые, обнажил то, чем человек является, — пустоту, ничто. Для этого надо было увидеть и почувствовать табу, совершенно запретное и немыслимое для современной цивилизации. Убивать детей, подростков, которые едят сердца человеческие и пьют кровь, которые, чтобы убивать, раздеваются догола или надевают женскую свадебную одежду.

Вернувшись во Францию после годичной экспедиции в Либерию, я надеялся увидеть сержанта Чу'а, американского индейца, давшего мне прозвище Уньё. Получив десятидневный отпуск, я заехал в Кастельнодари, и оттуда — на Ферму. По пути от штаба в казарму я вдруг спиной почувствовал взгляд, и тут же последовал гортанный выкрик: «Уньо»! Спросить же его, подразумевал ли он, прозвав меня Луковицей, нечто большее, чем луковицу из шансона, я так и не решился. Я просто не знал, что именно, как спросить. Но ответ пришёл сам собой. Стоя напротив меня, всё так же раскачиваясь, всё такой же расслабленный и вместе с тем пружинистый, ощущая меня как ощущает пространство змея, он вдруг спросил: знаю ли я, что значит его имя — Чу"а? Оно значит «змея».

Уже позже я узнал, что его имя обозначает не просто змею, а уробороса — змею, свёрнутую кольцом, кусающую себя за хвост. Перед тем как напасть на жертву, змея сворачивается и катится. И в прыжке кусает, впрыскивает яд. Это был ответ сержанта на мой немой вопрос.