Плыли письма по реке

— Юр, давай поскорей, а то до темна не успеем! — подгоняет меня Светка.

— Не волнуйся, Светильник, успеем! — отвечаю я, продолжая накачивать велосипедное колесо.
Светка, она же для своих, Светильник — моя одноклассница. Нам по шестнадцать. Только вчера, в предпоследний день школьных каникул, она вернулась из каких-то южных краёв, где отдыхала у родственников всё лето.
Она очень изменилась внешне и я вот уже полчаса привыкаю к новой Светке, к её нездешнему шоколадному загару, к новой причёске — теперь вместо двух привычных хвостиков, перехваченных аптекарской резинкой, её волосы золотистым потоком спадают на плечи. Прямая, до бровей, чёлка и почти ещё детская припухлость губ, делают Светкино лицо немного кукольным, но зелёные глаза — большие и пытливые, придают ей серьёзности и даже какой-то взрослости. Под цвет глаз надета изумрудная батистовая кофточка, подвижные волны которой мягко облегают два упругих холмика маленькой груди. Через плечо у Светки почтовая сумка.

— А мама сегодня огурцы солит, вот и попросила хутор обойти, — говорит Светка.
Её мать — наша почтальонша. Иной раз, оббежав дворы, она просит дочь разнести почту по хутору, что в трёх километрах от села.
Как-то раз, увидев Светку с почтовой сумкой, я то ли в шутку, то ли всерьёз, предложил подвезти её на своём велосипеде. Она с лёгкостью согласилась, потом это вошло в привычку и всё прошлое лето я возил её на хутор и обратно. Обычно мы доезжали до моста и искупавшись, садились на его тёплые плахи, чтобы разглядывать почту.
Мы сидели, свесив ноги над водами быстрой речушки под названием Малиновка, слегка касаясь плечами, я — в чёрных сатиновых трусах, Светка в купальнике, больше похожем на спортивный костюм гимнастки тридцатых годов и увлечённо листали газеты и журналы — в те, без телевизионные годы люди выписывали много разной периодики. Пересмотрев всё и обсохнув, катили дальше на хутор. Но это было год назад. Целый год! И вот сегодня я опять повезу Светку на хутор.
Ну, всё — вроде, накачал...

— Огурцы — это хорошо, мировая закусь! — пытаюсь по-взрослому шутить я и картинным жестом указываю на велосипедную раму — мадам, прошу!
Велик у меня хоть и старенький, но на ход лёгкий, а сегодня я его не чувствую вовсе! Меня охватывает непонятное волнение и кажется, что я не везу девушку, а лечу, держа её на руках.
— Давай купаться не будем — поздно уже, чуть повернув голову назад, произносит Светка, и в её голосе я тоже улавливаю тень лёгкого волнения, — посидим, почту разберём, и всё — хорошо?
Я останавливаюсь на мосту и мы усаживаемся на привычное место. Солнце клонится к закату, с вечерней прохладой обостряются запахи и от дерматиновой сумки, лежащей на Светкиных коленях, пахнет сургучом и типографской краской. В эти запахи вплетается тонкий аромат девичьих волос, шёлковые пряди которых при дуновении ветерка касаются моего лица
— Смотри, Кимам опять корейская газета пришла! А какие фотки в ней чёткие! — не то, что на наших. Так, — продолжает разбирать почту Светка, — Роман-газета Куракиным «Летели гуси-лебеди»... Михайло Стельмах написал, попросим потом почитать?
А вот два письма: одно тёте Любе, а вот это, смотри, Юр, — казённое, деду Манько. От-дел со-ци-аль-но-го о-бес пече-ния... Светка пытается по слогам разобрать нечёткий штамп отправителя. Я что-то поддакиваю ей и осторожно кладу руку на плечо. Она затихает и с минуту сидит неподвижно, затем медленно, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза, поворачивается ко мне и я целую её. Губы у Светки мягкие и тёплые.
У меня перехватывает дыхание и кажется, что я вот-вот свалюсь в воду. Очнуться меня заставляет пронзительный крик — обхватив голову руками, Светка с ужасом смотрит вниз и полуоткрытым, ещё влажным от поцелуя ртом, шепчет: Юра, Юр, всё... Меня мамка прибьёт...
Я смотрю вниз и вижу как в водовороте кружит вся упавшая почта. Понимаю, что после нескольких кругов по спирали, всё упавшее вынесет на быстрину... И тогда... Прыгать в реку бесполезно — что успеешь ухватить? Решение приходит мгновенно, запрыгиваю на велосипед и что есть мочи, гоню по тропинке вдоль берега. Только бы успеть к перекату! Это метров двести. Тропка хорошо укатана, и я лечу стрелой!

Вот, наконец, показался участок реки, где как будто вскипает вода — перекат! Прямо с берега по пологому спуску залетаю на галечную отмель, по которой рассеялся водный поток и устремляюсь к противоположному берегу — там остался участок более или менее полноводного русла — как раз на ширину велосипеда и глубиной на пол колеса. Уверенный, что всё упавшее с моста понесёт именно здесь, загоняю велосипед поперёк бурлящего потока и уже через мгновение первая газета налипает на спицы. Ещё одна... другая... Письмо, но не казённое. Роман-газета чуть не проскользнула мимо, успеваю придавить ногой и свободной рукой выбрасываю подальше на берег.
Ну, наконец, корейская газета и письмо для деда Манько, нашего школьного сторожа. Но, вот что удивительно, — всё, что происходит в эти минуты, я принимаю как что-то обычное, даже должное. Будто это случается каждый день — кто-то сбрасывает почту где-то в верховьях реки, а я здесь, большой и сильный, вылавливаю их в бурлящем потоке. И от этого ощущения своей нужности, я кажусь себе совсем уже взрослым и значимым.
Раскладываю свой «улов» на, ещё не остывшие от дневного зноя, валуны и наконец замечаю идущую вдоль берега Светку.
Красивее картины я не видел — в своей изумрудной кофточке на фоне багрового заката, с развевающимся золотом волос, она была уже из другого мира, из того волнующего, непознанного мира, в который мы сегодня с ней заглянули на тёплых плахах моста.
Она осторожно спускается к реке, тревожными глазами смотрит на газеты и только, увидев письма, лежащих на отдельном камне, улыбается широко и радостно, видно, что за них она переживала больше всего.
— Юра, прости меня, — её пальцы касаются моей щеки.
— Да причём здесь ты! Всё нормально, Светиль... Я вдруг осекаюсь, понимая, что уже не могу называть её этим глупым прозвищем. Светка, уловив моё замешательство, выручает:
— А ты изменился за это лето, Юра, повзрослел!
Эх, Светка, Светка! Знала бы какой стала ты! — думаю про себя.

Потом мы разносили по хуторским дворам ещё влажные газеты и письма. Светка на ходу придумывает жуткую историю падения с моста вместе с велосипедом. Все ахают и жалеют её. На меня, по обыкновению, не обращают никакого внимания, и только старый кореец Ким, качая головой, с укором произнёс:
— Ай-я-яй! Некоросо девуска роняй воду. Плохо езди — вози не надо!
Домой возвращаемся затемно. Я веду велосипед, по другую сторону которого идёт Светка. На её руке, держащейся за раму, лежит моя ладонь. Мы молчим, а мне кажется, что Светка сейчас, как и я, в мыслях на том волшебном мосту, где мы сегодня первым поцелуем, таким ещё робким и неумелым, закрыли наше детство.
Вот и деревня. Светкин дом ближе.
— Ну. Ладно, Юра, пока! — она высвобождает свою руку и, поправив на плече пустую сумку, направляется к калитке. Я молча провожаю её взглядом. Вдруг, уже почти растворившись в темноте, она резко поворачивается, подбегает ко мне и, обхватив руками, целует. Я пытаюсь придержать её, но она решительно выскальзывает из объятий:
— Всё-всё-всё... скороговоркой произносит Светка и, уже не оглядываясь, убегает за калитку.
Я ещё пару минут стою и, задрав голову к небу, смотрю, как качаются звёзды. Дожидаюсь когда они успокоятся и медленно иду домой.
Сегодня нужно пораньше лечь спать — завтра в школу...