Новый год на четвёртом курсе (на конкурс)

Новый год на четвёртом курсе.

 

I.

За стеной в соседней комнате крутили одну и ту же плёнку. Чуть хриплый мужской голос пел и пел, внося приятную отрешённость. Слушатели млели, приняв расслабленные позы. Очень необходимое состояние в отдельные моменты зачётной недели. Столько тревог и забот, а впереди Новый год, каких-то ещё пять дней и ... не успеешь глазом моргнуть, как наступят ещё более сильные треволнения - экзаменационная сессия! Сказочный праздник в окружении зубрёжки и трясучки. Провести его надо на должном уровне. "На очень должном!" - не уставал подчёркивать Гусев, главный инициатор данного предновогоднего сборища.

За стеной - приятно щемящие душу мелодии, за окном - поздний зимний вечер с кружением снежинок в свете фонаря, в комнате - розовый полумрак. Горит лишь настольная лампа под розовым в цветочек абажуром. Такое ощущение, что канули в небытие эти предстоящие пять дней, что Новый год - вот он! Ещё полчаса, час - и слетит с них всё обыденное, скучное. В какой-то момент в комнате стало тихо, совсем тихо, той тишиной, что наступает в стенах общежития лишь где-то к середине ночи.

За стеной сменилась мелодия; Гусев выбрался на середину комнаты, томно изогнулся, картинно сладострастно прикрыл глаза и закачался, плавно изгибаясь, задрав мотающиеся руки кверху.

- Ну, что, шпиндрики! - не открывая глаз, воскликнул он, - Так и будем переваривать прошедший зачёт? Дождётесь, налетят девицы, и уж тогда точно, ни до чего не договоримся! А ведь послезавтра опять зачёт!

- Заладил, зачёт-зачёт! - проворчал Конкин и вышел к танцующему Гусеву. Танцевать ему не хотелось. Он пошаркал небрежно ногами, передразнивая Гусева, и, отпихнув его бедром, занял центральную позицию.

- Хватит жить кое-как! Вся эта заумная дребедень от нас не уйдёт! Ещё успеем погрязнуть!

- А я о чём?! - всплеснул руками Гусев, усевшись после толчка на край стола.

- Он о чём! - возмутился Конкин, пренебрежительно, через спину, указав большим пальцем на Гусева. - Нужен конкретный план, нужны компоненты пира! - кто-то весело фыркнул, - Да! - Конкин развернулся в сторону весельчака, - Нужна ёлка, наконец!

Кажется, этим двоим удалось несколько расшевелить раздремавшееся студенческое общество. Заскрипели кровати под развалившимися на них телами, задвигались стулья под не успевшими занять мягкие места. И теперь они, всё еще лениво, загудели, закладывая первые кирпичи строительства оптимального варианта новогодних радостей, со всё большим вкусом смакуя предстоящие удовольствия.

Сидоров, он же Малыш, прозванный так, кстати, явно не за рост, сидел у окна под открытой форточкой и курил, пуская дым в морозный, искрящийся падающим снегом тёмно-синий прямоугольник. Изредка он благодушно изрекал какую-нибудь фразу, обращаясь к Гусеву, выступающему в роли рефери, для убедительности тыкая в его сторону рукой с зажатой между пальцами дымящейся сигаретой.

Гусев, единственный, проводил большую часть времени стоя, а не сидя или полулежа. Он подскакивал почти на каждую реплику, яростно начиная урегулировать мгновенно вспыхивающие из-за него же противоречия. К моменту, когда все сдавались или просто затихали, придя к соглашению, Гусев садился, чтобы через минуту вскочить снова.

Филимонов подрёмывал, уютно привалившись к массивному боку Петьки Егорова. Время от времени он открывал глаза, полусонно водя ими по комнате. Буркал: "Ну, расшумелись!" - и опять его веки опускались, и он сладко шевелился на занятом пятачке кровати.

- Базарники! - посмеивался староста группы Панков. Сборище это казалось ему непроходимым ребячеством, он сам не понимал почему, ведь он не меньше других жаждал новогодних радостей. И всё же что-то его не устраивало. Может, излишняя шумливость и несговорчивость, несовместимые с его понятиями о мужском характере. Но он не мог дремать, как Филимонов, или просто молча следить за исходом обсуждения, были и такие. А ведь если не надеть узду на это азартное вече, оно так криком и изойдёт, ни к чему конкретному не придя! Чего доброго, останешься так без новогоднего празднества! Панков, несмотря на своё недовольство беззаботностью группы перед лицом надвигающейся сессии, и сам ни за что не согласился бы лишиться своего самого любимого праздника. Филимонов расхохотался бы: "Панков, а я думал, ты только первое Мая да седьмое Ноября отмечаешь!" Язва этот Филимонов... Панков не лез, как Гусев, на авансцену, но последнее слово пока что оставалось за ним.

Обговорены были уже почти все вопросы: кто будет бегать по магазинам, что покупать, кто что будет готовить, где взять посуду, на чьей совести музыка, и масса других мелочей. Разговор неизбежно коснулся женской половины их группы, какие могут быть предпраздничные хлопоты без девчонок! Которой что поручить, решали дружно, без особых противоречий. Света Тихомирова и На­таша Марчук украсят помещение - сами или с чьей-нибудь помощью, это им ре­шать. Требовались ёлка или достойный эквивалент, гирлянды, картинки и иг­рушки по стенам и шедевры на оконном стекле. Стекло предназначалось исклю­чительно Тихомировой, она - признанный художник не только в их группе, но и на факультете. Тихомировой гордились, её любили за её таланты и за симпатичнейшую внешность, весёлый нрав и открытый характер. Её расположения доби­вались. Труднее было придумать дело для Катеньки Борисовой. Про эту краса­вицу ходили разные слухи. Кое-что знали, но в основном строили догадки, криво ухмылялись, а втайне мечтали снискать её женскую благосклонность, а ещё лучше - заинтересованность. Вот такая у них Катенька. Больше всех о ней мог бы рассказать Костя Филимонов, и об этом все знали, и всё равно мечтали, уж такое у Кати свойство. А к Филимонову не ревновали, он шёл вне конкурен­ции. Большую роль здесь играло то, что в глазах многих своеобразный их союз был продиктован этикетом - пара под стать друг другу, и каждый считает себя вполне свободным для экскурсов на сторону.

Из очередного цикла дремоты Филимонова вывел громкий смятенный вы­крик:

- И Кошкина будет?!

- А ну её. - заелозив на стуле, с ленцой поддержал этот страстный протест присмиревший Гусев.

- А что это вдруг? - флегматично удивился Малыш.

- Как что? - возмутился Конкин. Это он своим криком поднял вопрос о Кошкиной. Юные мужчины дружно заговорили, кто, принимая такую постановку вопроса с ехидцей и смехом, а кто и всерьёз поддавшись настроению Конкина.

- Уж больно она яростно грызёт гранит науки! Кошка драная!

Петька Егоров ухмыльнулся, резко двинувшись, чем окончательно разбудил Филимонова. Вздохнув, тот подтянулся к стене и сел прямо, уперевшись в неё спиной.

- Ой, какие страсти, к чему бы это, Конь, а? - крикнул Егоров Конкину.

- Да она Новый год превратит...

- Не приписывай ей такой демонической силы. - Филимонов наконец тоже вступил в разговор. Он сладко и звучно зевнул и добавил:

- Новый год даже для грызунов - новый. Не бойся, у неё тоже неизглади­мые воспоминания о деде Морозе и коробке конфет.

- Не-е-ет! - не сдавался Конкин.

- Не понимаешь ситуации. - наставительно произнёс Егоров, - Светка дружит с Кошкиной.

- Да откуда ты взял! Ну, сидят на лекциях рядом, ну...

- Ты сейчас бесконечный ряд этих "ну" соберёшь. Так что, дружат. Дружат. Тихомирова тебе устроит - без Кошкиной!

- Да Тихомирова вообще всех беспородных собак-кошек жалеет!

- Кошкина не кошка! - весело выкрикнул Малыш и первым захохотал.

Когда смех поутих, и стало возможным быть услышанным, Панков постарался привлечь к себе общее внимание.

- Мы все одна группа! - сказал он и повысил голос. - И нечего разводить идиотские дебаты!

Он слегка побледнел, брови сдвинулись к переносице, глаза неприязненно скользили по лицам, озадаченно уставившихся на него ребят.

- Да кто против что ли Кошкиной. - смахивая со щеки слезу, сказал Егоров, - Это у Коня аллергия на всё, что выше его ума.

- Ну, ты! - Конкин подскочил со своего места, угрожающе подавшись к Егорову.

- Да не заводись ты! - схватил его за полу пиджака круглый Акимушкин. Конкин сел, зло и обиженно поджав губы. Почти после каждой сессии ему при­ходилось "стричь хвосты", как любил выражаться Гусев ("хвосты" в студенческом обиходе не что иное, как обыкновенные двойки), сам частенько еле увертываю­щийся от такого украшения. Его спасал процент успеваемости и обилие шпарга­лок, как своих, так и чужих, которыми оперировал с завидной виртуозностью. Конкин таким талантом не обладал, но он был незаменим на любом празднич­ном сборище в любой компании, его широкая натура не давала повода к уны­нию, поддерживая всеобщий тонус на высоте.

- Ритка не хуже других.

- Ну да! У неё от девицы только платье! Небось и танцевать не умеет...

- Ой-ой-ой! - хохотал Егоров, - А ты не танцуй, ты лучше с ней целуйся!

- Оболтусы. - сморщившись как от зубной боли, ни к кому не обращаясь, пробормотал Панков. На него никто не обратил внимания.

- Её целовать?! - ужаснулся Гусев, явно разыгрывая Конкина, - И она поймёт, что это такое? - он тут же фыркнул, не удержавшись в роли.

- Оценит не хуже других. - Егоров утих, глубоко втянул воздух, в нарочи­той задумчивости поглаживая себя по груди. - Был бы мужик, а поймёт любая, не то, что эта. Правда, Фил?

Он повернулся к Филимонову. Тот лениво скосил на него глазом, склонив голову набок.

- Если только иметь в виду, что получу лекции по системам. Третьего экза­мен. - он вздохнул, - Ради этого...

Панков дёрнулся и встал со своего места.

- Может, хватит хамить? - он мрачно обвёл всех тяжёлым взглядом.

- А что это ты вдруг так о Кошкиной стал печься?

Панков презрительно хмыкнул и, склонившись к Гусеву, медленно, словно вдалбливая урок, сказал:

- Не о Кошкиной речь. А о хамстве. Понятно?

- Да ладно вам! - крикнул со своего места Егоров, - Это же не Светку или Ленку целовать. Никто и не собирается соблазнять нашу Риточку. Пусть себе учится.

Егоров есть Егоров. Он опять весело зафыркал и ткнул разнежившегося Филимонова в бок.

- Хотя Филу по зубам любой орешек!

- Если только за лекции. - лениво повторил Филимонов.

Панков сунул руки в карманы брюк и, скривив губы, покачал головой, уставившись в пол.

- Ну и ну. Недоделки.

- Сразу и обзываться! Хорошо, что мы люди незлые. Да и Филимонову Катька не позволит. Всё будет как нельзя лучше. Ага, Фил?

Филимонов пожал плечами и, неуловимо дрогнув лицом, ответил:

- Ну, почему, Катя не деспот и я не рядовой. Только, - он весело скосился на старосту, - только чтоб Тихомирова была подальше от Риточки, боюсь, не устою, забуду про лекции, тогда...

Малыш резво соскочил со стула и вовремя оказался рядом со старостой, обхватив его за плечи.

- Тошка, они тебя заводят. - громко сказал он. - Они бы Конкина цепляли, а тут ты влез. Неужели тебе не видно!

Егоров потирал руки и хихикал в своем углу. Филимонов лениво улыбался, сквозь прищуренные веки разглядывая живописную пару - клокочущий Панков в объятиях манерного Малыша.

- А Тихомировой чихать на тебя! Не дотянул ты до неё. - Панков стряхнул руки Малыша, резко оттолкнув его от себя, и сел на стул.

- Всё может быть, кто его знает. - с этого Филимонова как с гуся вода, кивает головой согласно и по-прежнему улыбается. - Может и не дотянул, но Светке об этом не скажу. Или ты меня заложишь?

Панков сдержал себя и ничего не ответил на эти издевательские слова Филимонова.

- Мужики! - теперь Малыш занял середину комнаты и воздел руки вверх, призывая к вниманию распадающееся общество. - На носу Новый год! - выкрикнул он как глашатай на площади.

В ответ нестройно засмеялись.

- Новость! - откликнулся всё ещё мрачный Конкин. Егоров похохатывал. Он без этого никуда. И все задвигались, вставая.

- Все помнят, кому что поручено? - повернувшись к Конкину, грозно воскликнул Малыш, - А Ритке поручим снежинки вырезать.

- Ага. Хоть шерсти клок.

- Ну, Конкин! - Панков несколько поостыл, он недоверчиво качал головой, разглядывая возмутителя спокойствия. - Всех взбаламутил.

- Да уж всех! Только тебя!

- А жаль. Значит, вся наша группа - набор единиц...

- Да хорошие мы, хорошие! - прокричал Егоров.

Филимонов вдруг оказался рядом с Панковым, стоял и смотрел на него с самым серьёзным и скромным видом.

- А Кошкина скучноватая, конечно, девица. Вот Конкин и перепугался. Только и всего. Скучное существо на великом празднике... Для него это удар ниже пояса. Но ты, Сережа, не бойся, - Филимонов повернулся к Конкину и покровительственно похлопал его по плечу, - Поручим нашему старосте в новогоднюю ночь поухаживать за Риточкой, она повеселеет. И твой взор ничем не омрачится. Правда, - Филимонов скромно кашлянул, - насколько мне не изменяет моя интуиция, может произойти накладка. По-моему, наш синий чулок питает возвышенные и безнадежные чувства к нашему неповторимому Малышу...

- Дал бы я тебе, Костик, но, к сожалению, тебе даже это не поможет, а с другой стороны и как-то уже привык, что от тебя ничего хорошего не услышишь. - со вздохом отозвался Панков на проникновенную речь Филимонова.

- Зачем же так сразу? - Филимонов обиженно поджал губы. - Ничем тебе не угодишь.

Пожав плечами, он двинулся к выходу. Пока пробирался через столпив­шихся однокурсников, Панков неотрывно смотрел ему в спину. Артист. Ленив, но не глуп, может выручить в беде, но тоже по настроению. Любитель выставить себя как самого-самого. За что особенно недолюбливал его Панков, так это за то, что Филимонову удавалось слыть этим "самым-самым". Не красавец, как Малыш, а куда тому до него!

Егоров топтался на одном месте у самых дверей, загораживая собою проход. Вид невинный, но наверняка намеренно создает толкучку - не дохохотал, а попробуй протиснись мимо такого! Задержка у дверей заставила Гусева вернуться к самой главной проблеме - объёму помещения. И страсти разгорелись снова.

***

Родители Акимушкина уехали встречать Новый год к родственникам в другой город и, самое главное, милостиво разрешили впустить в квартиру всю "эту ораву", при условии, что к их приезду в доме будет полный порядок. Они понимали, его родители, что этим актом хоть в какой-то, пусть небольшой, мере помогут своему сыну, своему добродушному увальню.

Тридцать первого декабря Акимушкин стал главным стержнем, вокруг ко­торого завертелась жизнь их группы. С утра в квартире деятельно трудились те, кто уже расправился со всеми зачётами, пытаясь превратить обыкновенное жи­лище в подобие новогодней сказки. На кухне от жара дрожал воздух, открытая форточка не помогала. Входная дверь беспрестанно хлопала, впуская обреме­нённых сумками и свёртками весело озабоченных молодых людей и выпуская часть из них налегке. Коллектив, как всегда, действовал дружно и сплочённо. Конкин уже не страдал по поводу Кошкиной, благо она честно корпела над снежинками где-то у себя дома, не мозоля никому глаза, и появилась в квартире Акимушкина лишь во второй половине дня, ближе к вечеру, чтобы развесить под потолком на протянутых нитках белый ажур, имитирующий снегопад. Конкина как раз послали за хлебом.

Работа была проведена громадная, было бы слишком утомительно описы­вать её, к тому же в этом нет нужды, она знакома каждому. Главное, что к шести вечера молодые люди смогли удовлетворённо перевести дух и с чистой сове­стью отправиться по своим домам - у большинства домом было общежитие - чтобы набраться сил и навести красоту, конечно, это касалось тех, у кого воз­никла такая необходимость.

Квартира у Акимушкиных трёхкомнатная. В одной комнате устроили за­столье, в другой, самой большой, танцплощадку, в третьей - артистическую уборную. Ёлка стояла на журнальном столике в комнате для танцев. На стенах висели еловые и сосновые ветки, украшенные игрушками, через все комнаты тя­нулись гирлянды, свисали снежинки, серебристые нити дождя, разноцветные завитушки. На оконном стекле красовались гномы в окружении зайцев, белок и лисиц. Под ёлкой, на одной из колонок магнитофона сидел игрушечный белый медведь, наряженный под деда Мороза. Для Снегурочки достойного эквива­лента у Акимушкиных не нашлось. Леночка Кудимова обещала разыскать свою старую куклу и тем самым восполнить такой досадный пробел.

В десять вечера голодное общество было уже в сборе. Девчонки с Гусевым и Малышом толкались вокруг составленных буквой "Т" столов, наводя послед­ние штрихи в сервировке, расставляя блюда более рационально. Гусев нет-нет, да и отправлял в рот облюбованный кусочек. Наташа Марчук, скорая на рас­праву, шлепала его по затылку, Тихомирова и Кудимова прыскали в ладошки. Гусев обижался и, оправдываясь, говорил, что кусок был лишним и вносил дис­гармонию. Малыш помалкивал, он тоже был не прочь "наводить гармонию", хотя бы и в тарелке с хлебом, но у него не хватало духу. Перед Светочкой он не мог показывать свою зависимость от чрева.

В комнате для танцев под предводительством Егорова налаживалась аппаратура. Акимушкин с удовольствием сновал по квартире, как ему казалось, командуя парадом. Чувствовал он себя гордо и прекрасно, как никогда. Панков стоял, прислонившись к боку серванта, и молча созерцал возню, приносящую, видимо, немалое удовольствие. В квартире жарко. В кармане у него толстая плитка шоколада "Улыбка". Ему тревожно за её твёрдость, и он периодически ощупывал её то прямо так, через ткань, то запуская руку в карман. Первозданной твёрдости уже нет, но формы шоколадка не потеряла, самый раз её бы съесть. Проверки Панков старался делать незаметно. Шоколадка - новогоднее утешение бедной Кошкиной. Панков всё ещё находился под впечатлением того их предновогоднего сборища и не мог избавиться от чувства жалости и неловкости, подогретого его собственным воображением. Ритку обойдут вниманием как за столом, так и в танцах и прочих увеселениях, её не обойдут совсем, так как дефицит девушек на их специальности весьма заметен, но для неё всё будет в последнюю очередь. Из таких вот посылок и родилась идея шоколадки.

Всё это хорошо, Панков был рад за себя, но каким образом осуществить задуманную акцию? Как подарить шоколадку? На глазах у всех? Чтобы видели - ей подарок? А другим - нет? Значит так, они садятся за стол... или нет, лучше так - часы бьют двенадцать, он подходит к Кошкиной и... На этом моменте староста спотыкался. Мысленно спотыкался. Как-то всё это не очень просто. Все будут на него смотреть. Егоров отколет какой-нибудь номер, Фил ухмыльнётся на старосту, а потом найдёт повод поддеть побольнее. Рассердившись на себя за такие думы, Панков вдруг почувствовал облегчение, так как в голову пришла очень простая и естественная мысль - маловероятно, что какой-нибудь воздыхатель - а таковых в их группе немало - не догадается преподнести даме сердца какой-нибудь новогодний подарок. Новый год - это ведь праздник, построенный именно на таких приятных мелочах! Тихомирова наберёт очков больше всех. Но это не имеет принципиального значения. Панков очень громко облегченно вздохнул - ведь Кошкина, значит, будет как все, с новогодним подарком. И дарить он будет, когда всем будут дарить.

Он поискал глазами Ритку - в который раз за сегодняшний вечер! - и не нашёл, так как почему-то его поиски непременно заканчивались тем, что взгляд его задерживался либо на Борисовой - на этой мельком, - либо на Тихомировой. Она сегодня на редкость хороша, что-то в ней чужое, незнакомое и притягательное. Праздничный наряд! Света в бирюзовом длинном платье с довольно опасным вырезом - глаза так и застывают на очень привлекательной впадинке в самом низу выреза - рукава до локтя, на шее янтарные бусы, волосы пышным рыжеватым ореолом обрамляют нежно-розовое лицо с синими, ярко и тонко подрисованными глазами. Она деловито оглядывает стол и, плавно взмахнув руками, весело что-то говорит, обращаясь к девушкам, вместе с ней снующим вокруг столов, к Малышу, к Гусеву. Ко всем, но только не к Борисовой. Борисова сидит в кресле, приняв небрежную и изящную позу, с лёгкой снисходительной улыбкой следя за последними приготовлениями. Красота Катеньки, её яркий новогодний наряд не волновали Панкова. Скорее он побаивался Борисовой и старался не попадаться под взгляд её темных прищуренных глаз.

Неожиданно громко, так, что заложило уши, грянула музыка.

- Уверни сейчас же! - Леночка Кудимова ринулась в комнату для танцев и налетела на сияющего довольной улыбкой Егорова.

- Ага! - закричал Егоров. Схватив Леночку в охапку, он приподнял её и тут же выпустил из рук во избежание непредсказуемой реакции этой вспыльчивой особы, и небрежным жестом увернул звук.

- Прошу внимания! - мощным басом прокричал он. - Не пора ли нам к столу! Старый год на исходе, пора прощаться!

На призыв откликнулись без промедления, все уже истомились в ожидании. В комнате поднялся гвалт, начались выяснения, кому с кем и где усаживаться. Панков, наконец, разглядел среди нарядных девушек и Риту Кошкину. Она улыбалась. Это обескуражило Панкова. Его воображение свыклось уже с совершенно иным, придуманным им самим, обликом Риты; очень большую роль в этом играли его собственные переживания, так как жалость переполняла его сердце.

На Рите тоже, оказывается, нарядное платье, не такое шикарное, как у Светы, но и не хуже, чем у других. Серо-жёлтые глаза её тоже подведены, ресницы накрашены - совсем не риткины глаза! Конечно же, на её голове нет вихря. Волосы у нее недлинные, чуть прикрывают шею, прямые и блестящие. Спать на бигудях - забота не для Кошкиной, но её крупная голова с тонким девчоночьим лицом и без того смотрелась гармонично красиво, её не надо было увеличивать причёской.

Конкин было взялся командовать таким щепетильным делом, как посадка за стол. Но его никто не слушал. Панков занервничал, попытался внести в это дело свою лепту, забыв о Кошкиной, но он слишком много времени потратил на стояние возле серванта, его призывы тоже потонули в общем гаме не услышанными. Акимушкин по-хозяйски заботливо подхватил старосту под руку.

- Толик, вот сюда, здесь свободное место.

Панков скосил на Акимушкина глазом, хотел что-то сказать, но передумал и, махнув рукой - жест отчаяния - сел. Напротив него сидел Филимонов, рядом с которым по одну сторону сидела Борисова, по другую - недовольный Конкин. Света Тихомирова оказалась слишком далеко от старосты и, что самое неудобное, по ту же сторону стола, что и он. Увидеть её можно, лишь изогнувшись над столом. С ней рядом Малыш и, как всегда, Кошкина. Панков даже сморщился - всё шло как по давно разученным нотам. Рядом с Риткой парня не оказалось. Правда, Панков ещё не решил, плохо это или хорошо. Но Ритке, наверняка, обидно, по всему видно - на лице дежурная улыбка, а взгляд жалкий, неуверенный. Сразу потерялась среди роскошных Светки и Ленки, между которыми она сидела за столом.

- Граждане! - Конкин встал, поднял руку. - Прошу тишины! Гусев, не стучи вилкой, не убежит от тебя мясо... Итак! Я скажу речь.

- Лучше тост! - выкрикнул Филимонов.

- Тост это поэма. - гордо ответил Конкин, - А я могу только прозу.

- Тогда не лезь! - захохотал Егоров.

Егорова поддержали дружным прыскающим смехом. Конкин криво усмехнулся.

- Так я и знал - с вами каши не сваришь. Ну и трескайте, чего ждёте!

- Грубиян ты, Конкин! - казалось, что Филимонов добавит укоризненное "ай-ай-ай!". Но он не сказал. Выждал положенное и произнёс тост. Он "пустил слезу" по уходящему году, облобызался, на словах, конечно, с наступающим новым, он нажелал всем мыслимых и немыслимых благ, между делом помянув предстоящую сессию, эту гидру со змеями волос экзаменов, призвав всех запастись мечами и щитами, видимо, лекциями и шпаргалками. Он уверенно заявил, что девушки в новом году станут краше и умнее. Девушки возмутились - глупыми они себя не считали.

- Имеется ввиду только пополнение багажа ваших знаний! И ничего другого! - воскликнул в ответ на дружный протест девушек Филимонов, смиренно прижав руки к груди, устремив проникновенный взгляд в ту сторону, где сидела Тихомирова.

Панков вытянул шею. Света сидела, повернувшись к Кошкиной. А, может, он смотрит не на Свету, а на Риту?

Филимонов поднял свой фужер.

- За всё сказанное и, главное, за наших девушек! - воскликнул он.

- Согласны! - крикнула Катенька.

Филимонов приветственно приподнял свой фужер повыше, кивнул то ли Тихомировой, то ли Кошкиной: "За вас! " - и осушил его. Борисова, усмехнувшись, пожала плечами. Она лишь пригубила содержимое фужера. У Панкова ёкнуло сердце - начинается!

Но по мере того, как время шло, и ничего из ряда вон выходящего не происходило, Панков забылся. Филимонов ел, пил, болтал с ребятами, шептался и обнимался с Борисовой. Кошкина незаметно проводила время в тени Тихомировой. Шоколад в кармане старосты делался всё мягче и мягче, а его владелец всё веселее и раскованнее. Миг встречи нового года, эти загадочные секунды, сопровождаемые боем курантов, потонули в громовом восторженном крике. Панков отдался веселью. В приятном возбуждении кружил он в мерцающем свете цветомузыки с девушками, и с порочной Борисовой, и великолепной Тихомировой тоже. Девушки хохотали, целовались.

Кто-то выскакивал с диким рёвом из тёмных углов, скрыв лицо за маской, кто-то кого-то неожиданно ловил, затаившись за портьерой. В основном ловили девушек и Гусева, который мог взвизгнуть не хуже любой из них.

***

Филимонов выбрался из вихляющейся, хохочущей толчеи и в изнеможении рухнул на стул возле стола, уже потерявшего первозданную манящую аппетитность, превратившись в хаос из заваленных остатками еды тарелок, беспорядочно лежащих вилок, ложек, ножей, пустых и полупустых бутылок, фужеров и рюмок. Долил в фужер с соком остатки шампанского из ближайшей бутылки и залпом с видимым удовольствием выпил.

- Что ты делаешь?! Шампанское в сок? - ужаснулся Акимушкин. Он тоже подсел к столу.

- Ага. А что? - Филимонов сунул в рот сыр, поискал глазами, чтобы такое ещё съесть. - Думаешь, не съедобно?

- Ну... - Акимушкин пожал плечами. Не скажешь же Филимонову, что то, что он сотворил с шампанским не что иное, как проявление дурного вкуса!

- Ладно, не переживай. Давай выпьем как положено, чего-нибудь чистого, без примесей.

- Вот все сядут, тогда...

- Все уже не сядут. - безапелляционно заявил Филимонов. - Пока всех сгонишь, сам протянешь ноги. Теперь все сами по себе. Подай лучше вон ту ёмкость. - указал он в другой конец стола.

Акимушкин поколебался с полминуты и присоединился к Филимонову. Вскоре их было уже четверо. Через открытую дверь было видно, как в танцевальной комнате, прижавшись друг к другу, мотались разгорячённые пары под надрывно-томную мелодию.

- Ну и тоска у них там! - воскликнул Акимушкин. Он любил поесть и теперь, глядя на танцующих, с благодарностью думал о Филимонове.

- Это как сказать. - ухмыльнулся Филимонов и сладко потянулся, хрустнув суставами. Он пододвинулся к Акимушкину, склонился к его уху и кивнул в сторону танцующих. - Пойдём и мы пообнимаемся, а?

Акимушкин фыркнул и покраснел.

- Тебе хорошо с Катькой, вон она какая! А мне с кем прикажешь танцевать? К Светке не пробьёшься, Кудимова меня... не любит...

- Толстых она не любит, это точно. - кивнул Филимонов.

Акимушкин слабо улыбнулся: "Вот гад!" - и попытался отшутиться.

- А с Кошкиной пойдёшь, ещё ногу отдавит.

- Кошкина? Отдавит? Тебе? - Филимонов загоготал, с чувством хлопнув себя по бедру. - У неё вес от сорока и меньше!

Акимушкин помрачнел и стал оправдываться, недовольным голосом объясняя, что именно он имел в виду, когда говорил, что Кошкина отдавит ему ногу.

- Она, может, танцевать не умеет...

- Ишь ты, - не унимался Филимонов, продолжая смеяться, - какие самбы-рубмы надо знать назубок!

- Да мы сколько раз уже собирались, а я не видал, чтобы она танцевала!

- Да вон, посмотри, с Димкой Садовским танцует!

- Димка сундук! - в сердцах воскликнул Акимушкин.

Филимонов от души веселился, потешаясь над бедным толстяком.

- Правильно, сундук, но и ты не дрейфь, думаю, твои ножки отдавить ей не удастся! - Филимонов перестал хохотать, он примиряюще хлопнул вспотевшего Акимушкина по колену. - Не дуйся! Иди и пляши с Катериной, а я, так и быть, рискну своими мозолями.

- С Катериной! - обиженно повторил Акимушкин.

- С ней, с ней. - подтвердил Филимонов. Он встал и потянул за собой всё ещё мрачного упирающегося хозяина квартиры. Они вклинились в толпу танцующих.

- А-а-а! Натрескались! - оживлённо прореагировали на их появление.

Филимонов галантно раскланивался, улыбаясь. Акимушкин с некоторой задержкой стал вторить ему, неуклюже шаркнув пару раз ножкой. Их весело толкали танцующие парочки. Толчок - и в сторону. Филимонов грозил пальцем и поворачивался к своему партнеру. Он обнял Акимушкина, с чувством закатил глаза, и они тоже замотались в танце. Медленно двигаясь, они добрались до Борисовой, танцующей с Конкиным.

- Катерина! - громким шёпотом позвал её Филимонов. - Твой партнёр не надоел ещё тебе? А то Акимушкин умирает. Правда, Витенька?

Катерина повела плечами, скосив на них любопытствующий глаз. Конкин принял оборонительную стойку, не выпуская из рук талии Катерины. Акимушкин сконфузился и согласно кивнул головой.

- Будь милосердна, спаси человека. Потанцуй, а?

Филимонов подтолкнул в бок Акимушкина, другой рукой потянул Борисову, завертевшую в ехидном жеманстве плечами. Конкин крепко вцепился в неё, но кто-то сзади резво пробежался костяшками пальцев по его рёбрам, и ему пришлось выпустить свою партнёршу, тут же оказавшуюся в объятиях Витеньки. На этот раз Акимушкин не растерялся. Борисова серебристо залилась смехом, кокетливо улыбнулась Филимонову и чмокнула Витеньку в щёку.

Филимонов подмигнул разъярённому Конкину и вовремя скользнул от того за спины танцующих, охотно заслонивших его. Конкин резко развернулся, дёрнул к себе Тихомирову. Малыш протестующе зашумел, Светка восторженно закричала: "Ну, мужики-и!".

В суматохе разбили ёлочную игрушку, её осколки захрустели под ногами, сменился ритм, пары замерли, но совсем ненадолго, как раз на тот короткий промежуток, чтобы перестроиться и начать лихо дёргаться, извиваться и прыгать. В серванте тонко зазвенела посуда.

Кошкина не запрыгала, вдруг оказалась сама по себе. Она пробралась в тёмный угол и села там на стул между шкафом и стеной. Лицо скрылось в тени. Только часть левой щеки выхватывал то синий, то фиолетовый, то красный, то жёлтый свет.

- Мадам! - изогну