Сюжет и фабула не совпадают (на конкурс)

 

 

СЮЖЕТ И ФАБУЛА НЕ СОВПАДАЮТ

 

Я куплю себе туфли к фраку,

Буду петь по ночам псалом.

Заведу большую собаку,

Ничего, как-нибудь проживём.

Автор неизвестен

КУДА Ж НАМ ПЛЫТЬ?

Бровей у неё не было. Вместо них – две серые стрелки. Зачем выщипывать брови, чтобы рисовать новые? Есть многое на свете, друг Гораций, что неизвестно нашим мудрецам.

Уже минуты три девушка изучала моё резюме. Закусывала губку от усердия. Выглядело весьма соблазнительно. Я решил, что независимо от исхода собеседование прошло не зря.

Отсутствие завтрака сказывалось. Гастрономические намёки мерещились даже в самых невинных словах. Вот, скажем, резюме. Что это? Ризотто с изюмом? Азу с рисом? Официант, тарелочку резюме! Сию секунду, синьоре!

Девушка наконец подняла глаза:

– Восемь мест работы – за шесть лет. Впечатляет...

– Человек ищет, где лучше, – в тон ответил я.

– А как же карьерный рост? – упорствовала визави.

Не опыт работы её волновал. Не знание английского и не владение ПК, а – системность. Что такое «системность»? Привычка катить квадратное и не задавать вопросов. Как ювелир, отделяющий драгоценные камни от мутных стекляшек, она решала: «лояльный» перед ней или «смутьян»? Второй, хоть семи, хоть двадцати семи пядей во лбу, категорически не требовался.

– Не все мечтают о карьере, – мягко парировал я.

Девица побарабанила ногтями по столу:

– Иван, у вас есть автомобиль?

– Автомобиль? В вакансии об этом – ни слова.

– Понимаю, – кивнула она, – но и вы поймите. Продажник – профессия динамичная. Придётся много ездить. Встречаться с клиентами. Рассказывать им о компании. Без автомобиля никак не обойтись.

Я пожал плечами:

– Где денег взять? Весь разорился я, рыцарям усердно помогая.

Собеседница хлопнула глазами. Цитату не опознала, но суть уловила – черкнула что-то у себя в записях. Можно, конечно, было и соврать – как ни крути, у отца в гараже ржавела старая «копейка». Да только… зачем?

– Пожалуй, достаточно. Всё, что нужно, я узнала. Благодарю.

– И когда ждать ответ?

– В течение недели мы позвоним и сообщим о своём решении.

Четвёртое собеседование за месяц. Перезвонить, кстати, обещали всего на двух. Один раз просто отпустили с миром. Ау? А как же клиентоориентированность?

– Спасибо. До свидания.

– До свидания.

Направился к выходу. Взялся за ручку.

Наверное, в каждом дремлет маленький Пугачёв. Дикий, сиволапый мужик. Изредка просыпается и густым, с хмельной хрипотцой баском призывает к бунту. Бессмысленному. Прекрасному. Послать начальника. Вдарить по газам под истошный свист гаишника. Уйти за хлебом и рвануть куда-нибудь на Байкал – подальше от постылой жены. Но с ним просыпается и Молчалин, шепчущий: «Ипотека-с. Кредиты-с. Семеро по лавкам-с».

Обернулся:

– Давайте начистоту? Вы ведь не позвоните?

Она стала похожа актрису, в разгар монолога забывшую слова:

– Иван, у нас есть пул кандидатов – нужно опросить всех… – Суфлёр! Суфлёр! Что там дальше по тексту?!

– Бросьте, – оборвал я. –  Говорите, как есть.

Девушка развела руками:

– Вы и сами всё понимаете.

Она играла ежедневную пьесу. Близился занавес. Тут с криком «А король-то голый!» вломился я. Порвал полог с намалёванными улицами Парижа. Обнаружил за ним кирпичную, неровной кладки стену. В общем, испортил песню, дурак.

На улице сёк дождь. Косой и мелкий, будто шрапнель. Внезапный и скоротечный, какие часто бывают на закате лета. Полномочный посланник грядущего сентября.

Укрылся от обстрела под козырьком ларька. Отчаянно хотелось курить. Нашарил пачку. Открыл. Сигарет, как и бойцов у незнакомого посёлка, – оставалось три. Сдвинул их в угол. Приподнял среднюю над остальными. Ну-с? Что видите, голубчик? Ракета, доктор? Сталинская высотка? Отнюдь, батенька. В вашем случае – известный жест.

Безжалостно выдернул высотке шпиль. Затянулся. Сорванец-ветер из стороны в сторону гонял по луже жухлый лист. Уж осень близится, работы нет и нет. Третий месяц я – на вольных хлебах. Финансы активно готовятся начать вокальную карьеру.  

Осмотрелся. Дурацкая привычка – залипать на всякие вывески. Видимо, годы работы с текстами даром не прошли. Замечу слоган и думаю: как бы я написал? Профессиональная, мать её, деформация. 

Сейчас я взирал на бизнес-центр, из которого вышел пару минут назад. Бизнес-центр. Модное словцо глубоко пустило корни в лексикон офисных рыбёшек. Бизнес-центрами равно величали и деревянные домики с резными наличниками, и бетонные высотки. Любые здания, где пирожники обитали бок о бок с сапожниками. БЦ, что я покинул, разместился в корпусах бывшего вагоноремонтного завода. Кирпичное чудище. Распластавший щупальца, издыхающий кракен. Ныне его цеха, где некогда ставили стахановские рекорды, заняли туристические и маркетинговые агентства, танцевальные и веб-студии, магазины мебели и игрушек.

 Фасад завода прикрывал огромных размеров баннер. «Рекламное агентство “Июнь”». Название удачное – веер позитивных ассоциаций. Милый логотип – жёлтая клякса с потёками. Попроси ребёнка солнце нарисовать – такая же каляка будет. А вот лозунг подкачал: «С нами у вас всё получится!» Больше средству для потенции подходит.

На баннере мужчина с модельно подстриженной бородой (крутой бизнесмен?) жал руку девушке. В бизнесмене я признал актёра городского ТЮЗа. Играл Ивана-дурака и был частым героем «Светского хроника» – газеты, где я когда-то промышлял. То с режиссёром во взглядах на роль не сойдётся, то жене начнёт азы Домостроя втолковывать. Помню, писал о нём заметку. Называлась – «Иван не дурак подраться».

Ладно, хорош сопли жевать. Я щелчком послал бычок в урну. Вставайте, граф! Вас ждут великие дела! Поднял воротник и, перепрыгивая в разливанном море с островка на островок, двинул к остановке.

БЫЛОЕ И ДУМЫ

Моя квартирная хозяйка консервативна. Всем видам денег предпочитает те, что хрустят, шуршат или, на худой конец, звенят в карманах. В результате раз в месяц я имею честь лично лицезреть Розалию Эдмундовну. Вот и сегодня она проверила, политы ли цветы. Пересчитала чашки в сервизе. Даже заглянула в туалет. Уходя, наказала:

– Двадцать девятого. Не забудь!

Едва удержался, чтобы не взять под козырёк. Есть, есть ещё дамы в русских селениях!.. Взять хотя бы мою домовладелицу – настоящая офицерская вдова! Такая и себя, и тебя высечет. Особенно если вовремя не заплатишь.

Вернулся в комнату. Свёл дебет с кредитом. Кажется, питаться скоро придётся святым духом... Голодная смерть не пугала. В студенчестве я усвоил, что один чайный пакетик можно заварить девять раз. В армии – что хлеб с растительным маслом вкуснее любого деликатеса. Да и вообще – много ли надо настоящему индейцу?

Плюнул на всё: помирать, так с музыкой. Сбегал до магазина и на половину оставшихся денег затарился пивом. Расфасовал пузатые «торпеды» по ярусам холодильника. Сразу пить не стал. Пить в одиночестве – алкоголизм. В компании – праздник. А вдвоём – психотерапия. Кто будет вторым? Погадаю на книге. Телефонной. Заметил, что чем она обширнее, тем быстрее листается. В списке контактов те, с кем учился. С кем работал. С кем спал. Друзей – немного. Один, если совсем точно. Марлен Дитрих говорила: друг – это тот, кому можешь позвонить в четыре часа утра. Повезло. У меня такой есть.

Лёня работает пожарным. А русский пожарный может раздавить поллитру беленькой, шлифануть пивасиком, взвалить на спину штурмовую лестницу, пробежать тридцать метров, взмыть на четвёртый этаж и вынести из огня хоть ребёнка, хоть котёнка, хоть тушку, хоть чучело. Однако Лёня выделялся и на фоне опытных старших товарищей. Он был Моцартом возлияний. Сократом застольной мысли. Бизнес-проект «Собутыльник на час» вызрел у Лёни ещё в школе, и только природная лень помешала ему заработать миллионы.

Набрал Лёнин номер:

– Здорово, – говорю. – В гости приезжай. Пивка дёрнем.

– Что за новости? Вроде не пятница.

– Новости? С работы уволился.

– С каких пор это новость? У тебя ж трудовая – как Берлинская стена.

– Так приедешь?

Через полчаса он стоял на пороге с двумя бряцающими пакетами.

– Чего так скромно? Ушёл из большого спорта?

– Паузу взял. – Лёня ухнул пакеты на стол. – На службе не одобряют. Гудели тут у кента одного. Назавтра смена. Начкар мне: если ты, Зайцев, сука, думаешь... Думаю, говорю, товарищ лейтенант. Думаю – и вам советую.

– А он?

– Дома, говорит, бухай. А когда дома-то? Я домой уже пьяный прихожу.

Почему Лёня такой дерзкий? Всё просто. Лёнин папа – полковник. Что ему этот летёха начкар?

Он устроился в кресле. Я разместился на кушетке. Пшикнула бутылка. Сеанс начался.

– Может, тебе в газету какую пойти?

– Хватит с меня газет.

– Слушай, а ты у нас по специальности кто?

– По специальности? Преподаватель. Русского и литературы.

Лёня возбуждённо хлопнул по ляжке:

– Так это ж замечательно! Матушка моя в школе трудится. Поваром. Текучка, говорит, страшная! Вечно кто-то нужен.

Я покачал головой:

– Какой из меня учитель…

По образованию я – филолог. Знаю-знаю. Не спрашивайте.

Мои родители были глубоко советскими людьми. Как и их родители. Как и родители их родителей. Они росли с убеждением, что все профессии важны, а дело жизни следует выбирать сердцем. В итоге папа определился на инженера. Мама – на учительницу. Когда закончилась эпоха джинсов-варёнок и колбасы по два девяносто, а «Лебединым озером» глушили танковые залпы, отец переопределился в таксисты. Мать – в продавцы. Родители ждали, что грозовые времена минуют и настанет вожделенная стабильность. Они придерживались самых широких взглядов на моё воспитание. Им и невдомёк было, что такая русская в своей природе мантра «Придут и сами всё дадут» раз и навсегда сменилась буржуазной «Все животные равны, но некоторые равнее других». Неудивительно, что в пору «Кем быть? Каким быть?» я вступал отягощённым максимальной свободой выбора.

Городок наш, и без того невеликий, всё больше замыкался в себе. Проулки завершались тупиками. Закорючки домов – колодезными двориками. Профессии мечтали стать сословиями.

Самыми престижными числились сословия силовиков и чиновников. Войти в них можно было тремя способами. Родиться. Породниться. Выучиться и сделать карьеру. В силу плебейского происхождения первые два пути мне были заказаны. Третий требовал усилий и отнюдь не гарантировал успеха. Но что, в сущности, оставалось?

Городская система образования покоилась на двух китах. Первый – педагогический. Пединститут. Пед. Ума нет… и так далее. Его выпускники встречались повсюду. Они работали тренерами и таксистами. Официантами и клерками. Продавцами и фотографами. Некоторые трудились по специальности – бывает.

Второй кит носил длинное скучное название. В народе его называли просто – Вертушка. Там готовили будущих тюремных охранников. Выпускники Вертушки напротив – все как один, спрессованные в идеальные, неотличимые коробки, отправлялись на север, где сливались с подопечными в сплошную короткостриженую массу.

Дубинка или указка? Выбор поистине гамлетовский. Разницы между тюрьмой и школой я не видел. Разница – в длине волос. И тем не менее между шконкой и партой выбрал второе.

Вокруг власть имущих крутятся репортёры. Их окружают пиарщики и пресс-секретари. Значит, рассудил я, нужно стать журналистом. Журфака в педе не было. Зато имелся филфак.

Филология представлялась зоной повышенной абстракции. Бермудским треугольником в океане наук. Что должен уметь студент филфака? Читать книги. Пока врачи зубрят анатомию, а юристы – законодательство, филологи спрягают старославянские глаголы. Вишенкой на торте становится дипломная работа: «Образ дождя в творчестве поэтов Серебряного века».

На экзамене однокурсник Андрей заявил седовласому профессору:

– Мы здесь изучаем то, чего в жизни – не бывает.

Он понял это раньше меня. 

Армия. Здравствуй, юность в сапогах. Триста шестьдесят пять дней подъёмов и отбоев. Приказов и команд. Берцев, кителей, бушлатов. Бытовок, кубриков, каптёрок. Штык-ножей, марш-бросков, плащ-палаток. Дембель и третий по масштабу национальный вопрос – куда ж нам плыть? – в полный рост.

Я взялся осаждать чертоги городских редакций. Манило само это слово – «редакция». Рисовалась романтическая картина. Сизый дым сигарет. Дробный перестук клавиш. Диспуты о литературе и политике за чашкой кофе.

Реальность оказалась далека от фантазии. Меня встречали люди в мятых рубашках с мятыми лицами. «Вакансий нет», «Не нужен», «Не требуется», – гундосил неглаженный хор. Сословие журналистов не спешило принимать чужака в свои ряды. На восьмом отказе я понял: броня энтузиазма готова дать трещину.

Выручил, не поверите, сын маминой подруги. Уволился из газеты и, как и подобает честному человеку, обещал подыскать замену. Рассказал маме, та – моей, а уже она – мне. Хорошо, когда грань между маленьким городом и большой деревней столь тонка.

Советского Союза давно нет, но обломки его разбросаны по свету. В любом уголке страны вы найдёте улицу Красных Текстильщиков, библиотеку имени Щорса или газету «Стойкий ленинец». В такую меня и приняли.

Провинциальная газета подобна эстрадной диве: годы над ней не властны. Не властны были годы и над «ленинскими» заголовками. Они по-прежнему сулили рекордные урожаи и фантастические надои. Грандиозные стройки шли ударными темпами, а на пыльных тропинках далёких планет вот-вот должны были зацвести яблони.

Архив «Ленинца» мог посоперничать с музеем «Поля чудес». Чего здесь только не было! Шахтёрские каски и ржавые кипятильники. Казацкие шашки и курчавые парики. Пожелтевшие подшивки времён лихих девяностых и почти бурые – огневых сороковых.

О современности напоминал лишь кабинет главреда. Черноокая плазма днём и ночью вещала об успехах русского оружия на Ближнем Востоке и Диком Западе. Рядом висел портрет Верховного. Он доверительно щурился, словно приглашал стать внештатным сотрудником.

– Что делать? – спросил я главреда.

– Пишите письма, – отмахнулся тот.

 «Письма читателей» ютились на двух страничках – между рецептами и кроссвордами. Особенно мне удавались послания разочарованных в мужчинах дам.

«И тут я поняла, что мой избранник – предатель! Да, я не кандидат наук, как его мама, а простой продавец. Зато покупатели меня уважают! И я заслуживаю лучшего! Лучшего человека рядом с собой!»

Слова стоили дёшево. Среди пишущей братии хватало случайных людей.

Экономический обозреватель Татьяна Дамировна двадцать лет работала бухгалтером. Спортивный журналист Вадик Глухов раньше трудился барменом. В его заметках нет-нет да проскакивали «опьянение успехом» или «похмельная горечь поражения». Рабочим состоянием Вадика был запой. Повод к запою всегда звучал одинаково: «Наши проиграли». «Нашими» по ситуации могли оказаться московский ЦСКА, английский «Челси» или испанская «Барселона».

Редакционная нимфа Верочка Лагунова превращала любое интервью в собеседование с потенциальным супругом. Намётанным глазом разведёнки за тридцать она легко вычисляла непристроенных мужиков.

– Мужчина без женщины – как хищник без мяса, – наставляла Верочка. – Чахнет.

Бобыля она опознала и во мне. Из благих побуждений записала на свидание вслепую. Сообщила, конечно, постфактум. Я поблагодарил за заботу, но на свидание, понятно, не пошёл.

Мне доверяли всё больше: статьи о политике, криминале, светской жизни. Назначили вести колонку про культуру. Поговаривали, могут сделать замом главреда.

Вдруг произошло страшное. Я проявил преступную невнимательность. В материале о заседании правительства назвал первого заместителя губернатора просто – заместителем. Заместителей у губернатора было восемь. Разразилась буря. Долетавшие молнии накалили атмосферу в редакции до предела. От главреда требовали выводов и мер.

Зелёный дисковый телефон на его столе слегка покраснел. Сам главред был красен уже пару дней. И даже в прищуре Верховного чудился мягкий отеческий укор: эх, Ваня-Ваня…

Главред указал на рассохшийся стул:

– Ты уж не серчай, Ванёк. – Он закашлялся. Поскрёб щетину. – По тебе и не ударит почти: ни детей, ни ипотеки… – Убедительный довод поскорее обзавестись тем и другим.

Утлая лодчонка благополучия стремительно шла ко дну. Снова на распутье. Некоторые назовут это свободой. Буксир прибыл откуда не ждали. И какой! Компания «Акси». «Флагман на рынке стройматериалов». Кто тот фантаст, что сочиняет эти инопланетные названия? Верно, одной рукой строчит: «С криком “За Империю!” Кэлахар всадил секиру в череп орка». Другой выводит: кафе «Берж», кондитерская «Ювелин», салон красоты «Аламель».

«Акси», и правда, была компанией крупной. Торговые центры в десятке регионов. Шесть тысяч сотрудников. Кто-то даже считал её градообразующим предприятием. Как по мне, плохи дела у города, чьё благополучие зависит от продаж обоев. Платили, однако, не в пример лучше, чем в газете, и жалеть об увольнении я быстро перестал. Словно из трущоб перебрался в лофт в центре Москвы.

Офис «Акси» смахивал на гигантский аквариум. Стеклянные стены символизировали прозрачность в делах. Рекреации украшали мотивирующие призывы на английском. «Believe in yourself!» «Think global, act local». «Right here, right now!» По этажам прогулялся – точно на выступлении бизнес-тренера побывал.

– Откуда цитаты? – спросил я Родиона из отдела рекламы.

– Из «Гугла».

– Ясно, что не из «Яндекса».

– Ты не понял, – засмеялся Родион. – Из офиса «Гугла». Там такие же.

Впору было приниматься за мемуары – «Как я попал в Кремниевую Долину».

На мне были пресс-релизы, сайт и соцсети. Слово «копирайтер» не нравилось. От него тянуло прозекторским холодом. Я предпочитал – «пишущий человек». Но объяснить коллегам, чем я занимаюсь, оказалось непросто. У них тоже были руки, тоже была клавиатура, и они тоже считали себя пишущими людьми.

Смешенье языков господствовало. Кофе-пойнты и летучки. Комьюнити-менеджеры и управделами. Того же Родиона всерьёз называли «некипиайным». Сокращению подлежало всё. Названия отделов. Должностей. Даже имена. Генерального, Юрия Тимофеевича Брызгалова, величали игристой аббревиатурой БРЮТ. «Что скажет БРЮТ?» «Нужно согласовать с БРЮТ». «Думаете, это понравится БРЮТ?»

Так продолжалось, пока генеральным не стал Евгений Сергеевич Быков. Культура аббревиации сошла на нет.

Новая метла и метёт по-новому. Одним из первых генеральный вызвал к себе меня.

– Удачи! – шепнула в предбаннике секретарша Маша. Все звали её Марусей.

– Дай, что ли, воды?

– Зачем?

– Как-никак к генеральному иду – вернусь с фужером полусладкого.

– Дурак!

Вошёл – и заблудился взглядом. Длинный, как взлётная полоса, совещательный стол упирался в короткий начальственный столик. За спиной у генерального дизайнер сохранил кирпичный простенок. Терракотовые пластинки, разделённые жирными пластами цемента. Не хватало отметин от пуль. Для внушительности.

Генеральный сидел, уставившись в монитор размером с детский бассейн. У его локтя в прозрачном бруске стакана плавала лимонная долька.

– Присаживайтесь. – Он просканировал меня поверх очков. – Иван, если не ошибаюсь?

– Всё правильно.

Генеральный порыскал в кипе бумаг. С удовлетворением извлёк пару листков.

– Напомните, где вы трудитесь?

– В отделе корпоративных коммуникаций.

– Вот! – Он торжествующе погрозил пальцем. – Вы должны развивать у коллег чувство единства. Я бы сказал – единомыслия! А вы? Что вы пишете? Например, здесь: «…cобравшиеся разделились на пять команд».

– А в чём дело?

– Почему было не написать «...объединились в пять команд»?

– Это противоречит правилам русского языка. И законам логики. Простите, но части объединяются в целое, а не наоборот.

– Ну хорошо. Предположим. – Он сделал маленький глоток. Подцепил лимон ажурной ложечкой. Изящным движением отправил в рот. – Но здесь-то? Здесь? «“Акси” входит в число крупнейших налогоплательщиков области…»

– Что-то не так?

– Ну как же? Ведь отдел маркетинга утвердил положение, согласно которому название компании мы пишем без кавычек.

– Почему?

Генеральный приосанился:

– Бренд «Акси» достиг той степени узнаваемости, когда в кавычках нет необходимости.

– А в «Газпроме» об этом знают?

Похоже, он наконец разжевал лимон. Отвечать не стал. Махнул рукой – иди, мол.

На следующий день я подписал заявление по собственному. Жалел ли я? Да, жалел. Мог ли поступить иначе? Наверное, нет. Я ощущал свою неуместность. Будто фрагмент пазла, по ошибке затесавшийся в другой набор. Вроде такой же – но ни к чему не подходит.

С работой не ладилось. Дольше года нигде не задерживался. Откуда-то увольняли. Чаще уходил сам. Писал про мясорубки и лазерную очистку крови. Параллельно начал делать робкие литературные попытки. Какие-то наброски. Этюды. Анекдоты из жизни. Где-то мельком подсмотрел. Что-то мимоходом подслушал. Стал выпивать. Думаю, эти вещи как-то связаны.

Докатился до того, что сочинял «кликабельные» заголовки для новостного портала. «Снимки мэра с тёлочками взбудоражили общественность». Читатель переходит по ссылке – и наблюдает фотографии белозубого городского головы в окружении альпийских бурёнок.

Скоро ушёл и оттуда. Круговорот собеседований. Привычная кутерьма. Что вы знаете о нашей компании? Кем себя видите через пять лет? Кем-кем… Президентом планеты Земля. И это как минимум. Деньги заканчивались. А тут – Лёня с его идеей. Школа? Учитель? Учитель. Слово-то какое… А я? Свои бы проблемы разгрести.

– Какой из меня учитель… – повторил я.

 

ДОЖИВЁМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА

Она есть в каждом районе. Типовая. Панельная. Иногда – кирпичная. С липовой аллеей и спортивной площадкой. С галереей никому не нужных медалей и кубков. С портретами давно забытых чемпионов. Я сам такую закончил, а сейчас шёл устраиваться в такую на работу.

У дверей таилась вахтёрша, типовая, как сама школа. Причёска – престарелая Мальвина. Бульдожьи брыли. Гирьки кулачков. Подобных женщин я отношу к типу «Цербер». По обострённому чувству порядка они намного превосходят армейских старшин и уступают только патологоанатомам. Профессии выбирают с красивыми иноязычными названиями и почему-то строго на «к»: консьержки, кастелянши, комендантши.

– Куда?!

– На собеседование.

– Рабочие не требуются, – отрезала цербер.

– Могу охранником. У меня чёрный пояс по разгадыванию кроссвордов.

Вахтёрша открыла рот. Закрыла. Снова открыла. Зашарила по столу. Я напрягся. Что там у неё? От неминуемой расправы спасла воздушная дама. Выпорхнула из-за спины цербера и приветственно протянула руку.

– Анжела Алексеевна. Руководитель методического объединения филологов. А вы, я так полагаю, Иван?

– Правильно полагаете.

– Идёмте.

Вахтёрша метнула вдогонку взгляд, где мешались ненависть и облегчение: как ни крути, на её место я не посягал.  

– Школа большая. Сотрудников много, – щебетала Анжела, ведя коридорами, длинными и тёмными, как фабричные трубы. – С Ириной Палной, хранительницей нашего покоя, вы уже знакомы. Мимо неё мышь не проскочит. Между нами... – Старшая над филологами понизила голос: – За глаза мы зовём её фюрером – Ирина Пална двадцать лет заведовала столовой.

Я хмыкнул.

Мы добрались до клетушки, которая, видимо, полагалась Анжеле как руководителю МО. Шкафы и подоконники были завалены разноцветными папками. Пунцовый классный журнал на столе соседствовал с томиком Цветаевой. «Господа Головлёвы» – с каталогом Avon. Солидную часть стены занимал красный угол: грамоты, дипломы, благодарности. «Награждается Паюсова Анжела Алексеевна…» «Любимой учительнице от 11-го “А”…» Посреди иконостаса – сочное профессиональное фото: Анжела в окружении рослых парней и дебелых девиц с выпускными портупеями. Почти что Тайная вечеря.

Я наконец-то рассмотрел потенциальную начальницу. Легкомысленные кудряшки. Белая блузка. Серая юбка-карандаш. Возраст... неопределённый. Некоторые женщины – словно воск. Застывают на пороге четвёртого десятка и умудряются длить это состояние бесконечно. Вопрос лишь, как давно застыла Анжела?

Она села, прилежно, по-ученически сложив руки. Улыбнулась:

– Признаюсь, Иван, вы – необычный кандидат. Мужчина. С солидным опытом. Правда, всё больше в журналистике. С детьми не работали?

– Не довелось.

– Своих, так понимаю, тоже нет?

– К сожалению. А может, к счастью. Для них.

– Почему для них? – не поняла Анжела.

– А зачем им такой отец?

Её лицом можно было иллюстрировать слово «смятение»: он неуч? сумасбродит? пьёт одно стаканом красное вино? Последнее, между прочим, недалеко от истины.

– Шутка, – успокоил я. – Часто шучу и не всегда – удачно.

Старшая над филологами натужно рассмеялась:

– А у меня, знаете, проблемы с… юмором. Вернёмся однако к нашим баранам. Кандидат вы интересный, но, как уже сказала, без опыта. И теперь я перед дилеммой. – Она посмаковала «дилемму». Покрутила на кончике языка. – Принять вас или пригласить опытного стажиста?

Я молчал. Дилемма так дилемма. Стажист так стажист. На календаре алело тридцатое.

– Вас, наверное, интересует зарплата? – не дожидаясь ответа, Анжела взяла калькулятор и застучала по кнопкам, пришёптывая: – Северный коэффициент… Районный… Надбавка молодому специалисту... Категории у вас пока нет…

Развернула машинку ко мне.

Цифра не поражала. Радовало, что хотя бы считают молодым.

– Надо же. Столько бонусов – и такая мизерная сумма.

– Это ничего! – засуетилась руководитель МО. – Вы как относитесь к репетиторству?

– Сугубо положительно. Как и ко всему, за что платят деньги.

Анжела поморщилась, давая понять, что меркантильности не одобряет.

– Репетиторство не запрещено. Заниматься можно прямо в школе. Неплохой приработок! Нельзя быть репетитором только у своих учеников. Кстати, об учениках. Если возьметесь, у вас будут четыре класса: два пятых, два восьмых. В восьмых есть несколько ребят… с девиантным поведением.

– Придурков то есть?

Её бровь превратилась в апостроф:

– Иван, мы не используем в адрес детей столь резкие выражения.

– Почему? Их же здесь нет.

– Потому что это – непедагогично.

– Я не педагог, как вы верно подметили, а журналист. И знаю, что правильный выбор слов здорово экономит время. 

Анжела смотрела с интересом:

– Кажется, понимаю, почему вы нигде долго не задерживались. Пойдёмте – покажу рабочее место.

Порция блужданий по коридорам и лестницам. И – белая дверь с номером «201».

– Ваш кабинет, – зачем-то пояснила спутница, бряцая ключами. Отворила. Вошли.

Три ряда мышиного цвета парт. Линолеум содран, будто кожа со спины мученика. По стенам паучками разбежались трещины. На потолке – скопище ржавых медуз.

Я присвистнул:

– У вас в школе случаев суицида не было?

– Опять шутите? – свирепо уточнила Анжела.

– Я всегда шучу. Серьёзное выражение лица, говорил Мюнхгаузен, не признак ума.

– Подобные шутки – тем более! А парты можно перекрасить.

– Отлично, где краска?

– В магазине, – сощурилась Анжела. – Чек предъявите председателю родительского комитета. Вам всё возместят.

– А это что?

За стеклянной дверцей шкафа висел пиджак с вытертыми локтями. Среди книг стоял фанерный триптих, унизанный снимками. На всех – улыбчивый человек с круглым, в оспинах лицом.

– Писатель Фёдор Черняков. Слышали, возможно?

Слышал. И не потому, что вёл рубрику про культуру.

– Фёдор Степанович у нас учился, – продолжила Анжела. – Собираем документы, чтобы присвоить школе его имя. А здесь хотели оформить «Уголок писателя»: личные вещи, фото.

Чего-то не хватало. Будто с мундира сорвали награду и отныне на её месте – сиротливая дырочка и клок торчащих ниток.

– Супруга обещала и печатную машинку передать, – подтвердила мою мысль Анжела. – Увы, Антонина Васильевна уехала в родную деревню. Связи с ней нет.

Провинциальная литературная жизнь походит на жизнь насекомых: никакой видимой цели, но активность – потрясающая. Город поделили две группировки: «Писатели России» и «Российские писатели». Сокращённо – писросы и росписы.

Писросы носили пиджаки, которые вышли из моды ещё при Андропове. Росписы &ndas