К морю (ч. 15) (плотогонские истории)

19. Сукрень

Сказав это, плотогон шагнул в зелёную стену рогоза и тотчас исчез из вида. Слышно было, как скрипят раздвигаемые стебли и похрустывают под ногами пустые раковины береговых улиток. Вспорхнула и беспокойно закружилась стайка угольно-чёрных носачей. Бросились врассыпную, невидимые глазу, древесные жуки-угодники.
— Тут, поди, гадюк полным-полно, а я босый, — ворча и оскальзываясь на лягушачьем помёте, Ермолай поспешил вслед за Прохором. — Одна радость, не заблудишься. По морскому храпу обратную дорогу найду.
Несколько раз ему чудились жёлтые головки сукреня, которые на поверку оказывались, то прошлогодними ужиными яйцами, то россыпью поганок на прозрачных ножках. Почуяв добычу, слетелись комары и, звеня, затеяли хоровод над бритой головой кольщика. Волоча чешуйчатое брюхо, проковылял покрытый бородавками ушан. Ермолай остановился и замер, сразу же погрузившись по щиколотку в чёрную ледяную жижу. Со всех сторон высились изумрудные заросли. Наверху ветер покачивал бурые початки рогоза. Стенания моряка доносились уже не со спины, а откуда-то сбоку. Но, главное, как сквозь землю провалился Прохор.
— Ау, — осторожно пропел Ермолай. — Есть тут живые?
Впереди кто-то невидимый угрожающе зашипел и пополз навстречу. Кольщик, путаясь ногами в осоке, стал отступать назад. Затем развернулся и, ломая камышины, бросился наутёк. Пробежав, сколько хватило сил, он перешёл на шаг и неожиданно для себя оказался на сухом песчаном пригорке.
— К лешему этот сукрень, — тяжело дыша, пробормотал Ермолай. — Говорил же Прохору, плохое здесь место.
Кольщик прислушался. Выпрямляясь, шуршала примятая осока. Время от времени принимался злобно гудеть, попавший в паутину слепень. Потрескивая слюдяными крыльями, высоко в небе висела чёрная маслянистая стрекоза. Не было слышно храпа моряка.
— Помер ты, что ли, чёрт морской? — застонал Ермолай. — Как теперь назад вернуться?
Вновь зажужжал-забился в паучьих сетях слепень.
— Не хочется, братец, к мизгирю на обед? — невесело подмигнул ему кольщик. — Вот так и я. Бежал от дыма, а упал в огонь.
Подобрав сухую тростинку, Ермолай высвободил пленника из паутины. Тот, словно спелая вишня, мягко упал вниз. Покувыркался в песке, счищая остатки липких пут, и взмыл ввысь.
— Прощай, родной, — помахал рукой кольщик. — Помни моё добро.
Слепень, стремительно очертив в небе широкий круг, унёсся прочь.
— Изголодался, поди, упырь кусачий, — решил Ермолай. — Полетел кровушку искать-пить. И ведь найдёт! Знамо дело, эта тварь человека за версту унюхает.
Тут кольщика осенило.
— Ах я, дубина стоеросовая! Кровосос, наверняка, людей учуял и к ним махнул.
Перекрестившись и прикинув направление в котором скрылся слепень, Ермолай решительно двинулся вперёд. И, не пройдя и полсотни шагов, оказался на берегу, где обнаружил сидящих на огромной охапке сукреня плотогона с моряком. Рядом на костре закипала вода в котелке.
— А, вот и мой товарищ, — привстал Прохор, озадаченно разглядывая перепачканного болотной грязью кольщика. — Познакомься, дядька, с Леонидом-мореходом.
— На гадючье гнездо наткнулся, — смахнув с лица налипшую паутину, весело зачастил Ермолай. — Еле ноги от аспидов проклятых унёс. Змея, ребятушки, только свинью и не жалит. Сотворил же Господь такое наказание!
Он вытер ладонь о край рубахи и шагнул к моряку, — Рад знакомству. Случайным ветром на наши берега занесло или крушение корабль потерпел? Может, к родне на побывку? Или хворь какая одолела? Слышал я, приключается такая «морская болезнь» — человека простор океанский пугать начинает. И тогда матросы в речники идут, потому, как совсем без воды не могут. А в южных морях, сказывают, солнце так палит, что у вахтенных ум вскипает и по возвращению домой их навечно на берег списывают. Довелось мне как-то с одним бакенщиком разговориться, так он...
— Остановись, дядька. Нагородил тут про хвори-болезни, — перебил Прохор. — Дело важное в этих краях у мужчины. Лучше садись рядом и послушай. А, ты, Леонид, уж не обессудь, начни сначала.