К морю (ч. 6) (плотогонские истории)

10. Скопцы
Прохору снились водяные змеи. Покачивая треугольными головами, они плыли рядом с плотом, заполоняя телами всю реку. Прохор лежал ничком на брёвнах, боясь пошевелиться. Внезапно одна из самых крупных гадин выбралась из воды и поползла прямиком к нему, мерцая безжизненными глазами.
— Где? — шипела змея, шелестя ледяной чешуёй. — Где прячешься?
— Господи, защити, — шептал про себя Прохор. — Не дай сгинуть.
Но когда холодное тугое тело обвило шею, он не выдержал и, истошно крича, вцепился пальцами в аспида.
— Прошенька! — завопила змея голосом Ермолая. — Пусти! Пусти, руку сломаешь.
Видение рассеялось, и Прохор увидел перед собой перепуганную рожу кольщика с выпученными глазами.
— Поди, сон дурной приснился? — испуганно спросил Ермолай.
— Ты чего тут? Чего разбудил? Ночь же ещё.
— Табак кончился, — жалобно простонал кольщик. — Вот я и полез к тебе в изголовье поискать.
— Ох, — встряхнул головой Прохор. — А я решил, змея.
— Это всё чёрт старый! — погрозил в сторону берега кулаком Ермолай. — Наплёл на ночь глядя ужасов всяких. Сам уснуть не могу. Только глаза закрою, кажется, будто водяной ко мне лапы тянет. Так угостишь, табачком-то?
— Вчера всё скурил, — вздохнул Прохор.
— Плохо, — поник Ермолай. — Дым, вроде как, дурные мысли прочь гонит.
Он встал на колени и пополз по плоту, внимательно разглядывая его при тусклом свете луны.
— Может быть, мох какой на брёвнах найдём? — задумчиво пробормотал он. — Или водоросль. Не знаешь, Прошенька, водоросль курить можно?
— Вон, смотри, костёр, — указал на берег Прохор. — Должно, рыбаки уху варят. Сейчас пристанем, глядишь, табачком и разживёмся.
— Лишь бы не бурлаки, — вглядываясь в темень, согласно кивнул Ермолай. — Пусть даже цыгане будут.
— Бурлаки бы песни пели.
— Точно! — обрадовался кольщик. — Правь, родной, прямиком на огонёк.
Он забегал по плоту взад-вперёд, размахивая руками и приплясывая.
— Эй, православные, — наконец не выдержал Ермолай. — Здорово живёте!
— Причаливай, — донеслось с берега.
Не дожидаясь, пока плот коснётся песка, кольщик спрыгнул в воду и побрёл по пояс в воде к свету костра. Там, на расстеленной рогожке сидело и лежало пятеро мужиков.
— А мы плывём себе, — радостно сообщил Ермолай, — кумекаем, у кого бы табачку одолжить.
— Извиняй, мил человек, — откликнулся один. — Не курим мы.
— И вина не пьём, — отозвался второй, под одобрительный смех остальных.
— Зато тебя с товарищем, — кивнул третий на подходящего Прохора, — чайком угостим. Чай у нас знатный, о двадцати травах. А с ним отведайте груш в меду отваренных и орехов сахаренных.
— Благодарствуйте, — начал отступать к реке Ермолай. — Сытые мы.
— Давай посидим, чайку попьём, — шепнул ему Прохор.
— Извиняйте, ребятушки, — продолжал пятиться кольщик, — дела у нас спешные.
— Что ж, Бог в помощь.
Ермолай, уцепив Прохора за рукав, скоро довёл того до воды и с такой силой оттолкнулся багром от берега, что плот закрутило.
— Разглядел их? — вполголоса спросил он.
— Чего разглядывать-то? — недоумённо ответил Прохор. — На торговых людей похожи. Сидят себе вечеряют.
— Морды сытые, бритые и одеты чисто.
— И что же?
— Табак не курят и вино не пьют! Не смекаешь? Скопцы это! Я ихнего брата за версту чую и за десять обхожу.
— Ну, скопцы и скопцы. Посидели бы, чаю попили. Авось, не убыло бы от нас.
— Вот именно, убыло бы! — тонким голосом выкрикнул Ермолай. — К таким только подсядь поговорить. Глазом моргнуть не успеешь, как сам под нож полезешь, да ещё благодарить потом будешь.
— Что же за сила меня такое сделать заставит?
— Колдовство это, Прошенька, а не сила. Напоят дурманом, заговорят до полного помутнения рассудка и давай оскоплением соблазнять. Речи у них сладкие, голоса душевные, а исход всегда один.
Плот, тем временем, вышел на середину реки, и Ермолай понемногу стал успокаиваться.
— Недавно случай был под Торопцом, — продолжал он. — Поселился в деревеньке мужичок откуда-то с севера. Ласковый такой, к соседям внимательный. Стал он по вечерам народец местный в гости зазывать, да разговоры о кротости и смирении заводить. Рассадит всех за столом, пряниками с баранками потчует и о благости вещает. Так, поверь, через месяц вся деревня себя оскопила. И стар и млад! Уж батюшка местный им и геенной огненной грозил, и анафемой — всё без толку. Не убоялись.
Ермолай сел на край плота, опустил босые ноги в воду.
— Вот объясни, Проша, — заговорил он. — Плывём мы по самой большой на свете реке. Вокруг тишина и благодать. Звёзды мерцают, луна серебром светит, рыба плещется, камыши шумят. А сойдёшь на берег, так просто кровь стынет. То старик зловредный до полусмерти напугает, то бурлаков встретишь, то к скопцам в лапы угодишь. Отчего людям здесь спокойно не живётся?
Прохор молча сел рядом, пожал плечами.
— В то же время, — продолжал Ермолай, — скопцы живут артельно и богато. Ни драк у них, ни ссор. Хороводы водят, песни поют. И бежит к ним народ со всей державы, а те каждого привечают. Может быть, русскому человеку, чтоб начать жить спокойно, себя изувечить надо?
— Ерунда, — отмахнулся Прохор.
— А как же монахи? Старцы в скитах? Все от чего-то отказываются.
— Вот давай, дядька, и мы с тобой от табака с вином откажемся.
— Скажешь тоже. Тогда лучше сразу в гроб, — хмыкнул Ермолай.
Прохор засмеялся и полез в шалаш спать.
Кольщик же лёг на брёвна плота и затих, уставившись в звёздное небо.