К морю (ч. 4) (плотогонские истории)

7. Призвание
После встречи с паровым катером, все, что позволял себе Ермолай, это закатать штаны до колен. Вот и сейчас он сидел на краю плота, опустив босые ноги в реку и задумчиво пошевеливая пальцами.
— Жаль, — рассуждал кольщик, шевеля пальцами, — что человеку так мало дано. Я бы вот от жабр не отказался. Плавал бы себе в глубине среди рыб и горюшка не знал. Ни об одёжке, ни о пропитании голова не болела.
Он забрался на плот, встал на колени и опустил голову в воду.
— Не то, — поднялся Ермолай и шумно отряхнулся. — Муть одна и не видно ни рожна. Я бы, пожалуй, морской рыбой стал. В море, говорят, вода чистая и всё на десять саженей вокруг видно. Плескался бы в тёплых струях — нагой, дочиста промытый и душою светлый. А стало бы скучно, насобирал розового жемчуга и на вино с калачами обменял. Баб-плясуний позвать тоже хорошо.
— Бабы-то рыбе для чего? — удивился Прохор.
— Без них никак полного удовольствия от жизни получить невозможно. Вот, к примеру, варишь ты щи. Кладёшь туда капустку, морковку, лучок репчатый. Вроде всё правильно делаешь, но чувствуешь, не то! Баба же щепотку травки добавит и будь любезен, совсем другой вкус у стряпни получился. Или захочешь заштопать прореху на портах...
Ермолай остановился на полуслове. Наклонил голову, приложив ладонь к уху.
— Т-с-с-с, слышишь?
Действительно, над водой плыл неясный, протяжный гул.
— Бурлаки с песней идут, — в свою очередь, прислушался Прохор.
— Всю жизнь так, — застонал Ермолай. — Только о хорошем подумаешь или помечтать соберёшься, так непременно или в дерьмо вступишь, или бурлаки появятся.
Он, кряхтя и охая, залез в шалаш и лёг на спину, так, что наружу остались торчать только босые ступни.
— Даже видеть их не хочу, — объявил Ермолай. — Буду молчать, словно нет меня здесь.
С минуту он недовольно сопел, но вскоре не выдержал и вновь заговорил.
— А знаешь, Прошенька, историю про то, как купчиха Пятакова за бурлака замуж вышла? Так я расскажу. Жила она вдовой и скучала отчаянно. Казалось бы, деньжата есть, дом полная чаша — чего ещё желать? Если только жабры, как у рыбы. Я, кстати, слышал, что под Колязиным у попадьи младенец весь в чешуе родился...
— Ты про купчиху рассказывал, — перебил Прохор.
— Ах, да! И полюбился вдове один бурлак. Мужик, чего уж врать, оказался видный. Росту саженного, плечистый да ещё, что среди ихнего брата редкость, лицом пригожий. Вцепилась в него Пятакова, как рак в покойника, завалила подарками и враз окрутила. Привела молодого в дом, усадила в красный угол — смотрит, не налюбуется. Так день проходит, второй, третий. Да только просыпается она как-то раз ночью от странного шума. Рукой по постели пошарила, нет супруга рядом. Спустилась купчиха тихохонько по лестнице вниз, а там бурлак её ненаглядный во двор сундук с жениным барахлишком тащит. Только собралась «караул» кричать, как, вдруг, супруг вожжи к сундуку привязал, словно конь впрягся и давай по двору туда-сюда таскать. Купчиха так и села. А муженёк нашагался и обратно в дом спать. И всякую ночь эта история повторяться стала.
— Чудеса!
— Кому чудеса, а Пятакова решила, что муженёк от привалившего счастья спятил. Принялась она бурлака сначала по монастырям, а затем по докторам водить. Тут-то один старичок лекарь купчиху и огорошил. Слишком долго, говорит, твой муж бечевой ходил и от этого дела у него в уме перекос сделался. Так что пусть себе по ночам с сундуком тешится, и мешать ему не следует. В остальном же здоровье у супруга крепкое, дай Бог каждому. Призадумалась купчиха, да и махнула рукой. Впрочем, как женщина деловая, велела в погребе жернова с воротом поставить, что б муженёк не попусту по двору кружил, а муку молол и пользу приносил.
— Так и стали жить?
— С полгода, не более, — засмеялся Ермолай. — Не сдюжила Пятакова, что каждую ночь в подвале жернова гремят, а муж «Дубинушку» поёт. Поклонилась рублём кому следует, и отдала бурлака в солдаты.