К морю (ч. 2) (плотогонские истории)

4. Крест.
В лодке стоящей близ берега сидел, свесив голову, монах.
— Как думаешь, — спешно надевая порты, прошептал Ермолай, — спит или молится?
И, не дождавшись от Прохора ответа, гаркнул, — Здоров будь, божий человек!
Монах от неожиданности встрепенулся, вскочил на ноги, и чуть было не свалился за борт.
— Храни вас Господь, добрые люди, — вновь усаживаясь, невесело произнёс он.
— Рыбку ловишь? — доброжелательно поинтересовался Ермолай.
— Если бы, — вздохнул монах. — Крест я утопил.
— С кем не бывает, — ободряюще подмигнул кольщик. — Знавал я в Кимрах одного сбитенщика, так тот, как пойдёт на реку купаться, обязательно крест потеряет. Уж на что он только его не вешал: на кожаный шнурок, на бечёвку, на цепочку — ничего не помогало. А без креста в воду не лез. Утонуть боялся.
— Я, ребятушки, — вновь вздохнул монах, — не свой крест утопил. Монастырский.
И он нехотя поведал, что каждое лето к берегу приплывает «нечистый». То ли это водяной, то ли чертёнок, точно неизвестно. В глаза его никто не видел. Но начинает тварь шкодить так, что хоть волком вой. Хохочет по ночам, крадёт у стирающих баб бельё, кусает за ноги скотину на водопое, прогрызает днища у лодок. Натерпевшись, местные крестьяне всем миром идут в монастырь искать заступничества. Тогда отец настоятель отправляет к ним монаха с крестом из чистого серебра. Привязав крест на верёвку, и опустив в воду, монах несколько раз проплывает на лодке вдоль берега. «Нечистый» же, убоявшись святыни, на год покидает эти края.
— И вроде крепко привязал, — в глазах монаха заблестели слёзы. — А стал вытягивать верёвку, гляжу, нет его. Как корова языком слизнула. Что мне теперь настоятелю сказать?
— Скажи, что чёрта навсегда отвадил, — посоветовал Прохор. — Раз крест на дне покоится, всей нечисти отныне сюда путь заказан.
— Так-то оно так, да только крестьяне просить о помощи не с пустыми руками приходили. Не обрадуются моей потере в монастыре.
— Тогда, брат, делать нечего, — развёл руками Прохор. — Скидывай рясу и ныряй. Ищи, пока не найдёшь.
— Пустое это дело, — встрял Ермолай. — Помню в Угличе, одна баба навострилась своего младенца нательным крестиком от слёз унимать. Как только начнёт орать, она ему в рот крестик и сунет. Тот пососёт, пососёт, да уснёт. Вот только как-то раз дитятко возьми и проглоти крестик. Баба в крик и бегом к батюшке. Святой отец её успокоил, мол, невелико горе, всё само естественным путём решится. Давай, говорит, дитю три раза в день ложку подсолнечного масла, крестик и выскочит.
— Получилось? — заинтересовался монах.
— Слушай дальше. Целую неделю баба младенца маслом потчевала и всё без толку. Не выходит! Она опять к батюшке. Тот плечами пожал и посоветовал две ложки давать. Дошло до того, что дитя от масла лосниться стало и из рук выскальзывать, а крест не отдаёт. Сгинул где-то в утробе.
— А с младенцем что сталось?
— Ничего. Вырос в здорового мужика. Живёт, не жалуется. Одна только беда, как поест, сей же час в нужник бежит. Словно утка какая, прости Господи.
— Не пойму, — спросил Прохор. — Ты это к чему рассказал?
— К тому, — с готовностью ответил Ермолай, — что, коли крест пропал, то нечего и искать. Значит, так уготовано было.
— Всё же, — расстроенно решил монах, — попробую понырять. Авось, повезёт.
— Как знаешь, — хмыкнул Ермолай, отталкивая плот шестом от берега.
— Жаль мне его, — сказал Прохор, когда лодка с монахом скрылась из вида.
— На то он и человек подневольный. Давай-ка лучше споём, а? — И, не дожидаясь ответа, загорланил, — Подарила маменька мне крестик золотой!