Охота на бога
Катя многое не умела, многое делала не так. Сидя перед пыльным круглым зеркалом для макияжа, которое она с трудом выволокла из кладовки, она чуть не плакала от жалости к себе. Кожа в уголках глаз начала трескаться, как пересохшая земля: мама говорила пользоваться кремом, а Кате слушать не хотелось. Наверно, и крем бы не помог. Иссохла сама Катя — над тетрадками, полными ерунды, над толстым учебником и ФГОСом. Была ли красота, которая могла спасти мир? А если была, почему не спасла?
Она оттянула кожу к вискам, глаза стали уже, но привлекательней. В них появилась игра внутренней силы. Вот так, татарчонком, и пойду — решила Катя. Она прогулялась по щекам напудренной кисточкой, нарисовала две кривые стрелки (стирала и рисовала, стирала и рисовала), кое-как справилась с ресницами, приклеила, очень мешают. Чуть не забыла главное — алая помада. Мамина. Своя — матовая, и то изредка, на праздники. Катя очертила рот карандашом, словно в этот магический круг боялась впустить чужое существо. Потом закрасила внутри контура, стараясь не выходить за линию. В увеличительной стороне зеркала она казалась себе клоуном, который готовится к мощному выступлению на арене сразу после льва. Лев хорош и толст хвостом, а глупый клоун пытается смешить, лезет из кожи вон, и никому не хочется на него смотреть — прошло время клоунов, время штучного асисяй. Теперь юные гимнастки с красивыми телами летают высоко-высоко, а за кулисами рычат обещанные звери.
Клоун, улыбайся!
Улыбка получилась жалкая, губы тряслись. Катя приказала себе собраться — так, как она это делала перед летучкой у директора. Бодрый и рабочий вид. Брови вместе, щеки врозь. После этого улыбка получилась уже менее драматичная — с такой можно выходить наружу.
Но волосы, ведь еще волосы. Катя порылась у мамы в шкафу и нашла плойку. Ограничиваться пучком нельзя, пучок всё погубит. Нужны крутые, блестящие локоны, чтобы по всей спине каскадом. Ну, или хотя бы до плеч, виток сократит их длину. Скажем, если в прямом состоянии длина волоса — 40 см, то при уменьшении в три раза... Катя страшно обругала себя и осторожно намотала прядь на нагретую плойку, держа ее на отлете. Кончик завился красиво, но остальное оставалось верно угрюмой прямоте. Выдохнув пару раз, Катя докатила плойку почти до кожи головы. Долгожданный локон порадовал ее — темный, блестящий, очень тугой. Здорово получилось! Она завила боковые волосы, намучилась с теми, что на затылке, потом лаком их, лаком — комната наполнилась едкой взвесью, не продохнуть.
Красота требует жертв, чтобы спасти мир.
Катя взглянула в зеркало. На нее смотрел красноротый, чрезвычайно недовольный собой барашек. О, господи! Так ведь не получится ничего. Но времени оставалось совсем мало, некогда мочить локоны и придумывать другую прическу. Она метнулась к платяному шкафу и достала ТО САМОЕ платье. Неприличное такое. Еще в студенческие годы они с подругой выпили пива (единственный раз, единственный раз!) и пошли по магазинам. Хихикали в примерочной. Потом натянули узкие платья. Застряли в них. Подруга кричала ПАМАГИТИ. Катя героически вытащила ее за косу. Свое платье она купила, оставив в магазине всю повышенную стипендию и деньги на обеды на месяц. Зато платье сидело идеально. Только надеть его было некуда, и оно смещалось по штанге все дальше в глубину шкафа: сначала его заслоняли только юбки с блузками, потом туда добавились рабочие костюмы, и наконец платье окончательно скрылось из глаз, прижатое к стенке каракулевой шубой. Это хуже, чем расстрел. Это забвение.
С трудом, но достала. Яркая, переливчатая ткань все еще была хороша на ощупь. Словно вода, она струилась вниз, обегала пальцы. И лямочки тонкие-тонкие, такие упадут — не заметишь. Платье для грязных мыслей. Катя выдохнула несколько раз, будто собираясь нырнуть на большую глубину. Хоп — и влезла в платье. Боже... похудела-то как! В студенческие годы ей было что предложить этому платью — сейчас оно страдальчески висело там, где ему надобно набухать. Ключицы торчат из груди, как английские булавки, ниже — ребра корзинкой. О, закрой свои бледные... хм, руки! Зато нижних конечностей не видно почти, платье длинное. Но если шагнуть, в разрезе появляется смущенная нога. Одна. Выходит из темноты, как девчонка первый раз на сцену — ей петь надо, а она в слезы. А сверху, ко всему приученный, бессмысленно кривится рот.
Оставались только туфли. Капитальная проблема. Мама красивых туфель не носила — любила плоские, удобные. У Кати на работе — умеренный каблук. Нужны шпильки. Такие, чтобы с острым любопытным носом и резким подъемом вверх. И тут Катя вспомнила, что двоюродная тетка из Питера отгрузила им в позапрошлом году много ненужных вещей. «Всё бренды!» — гордо сказала она, словно для Кати это звучало заманчиво. Теперь Катя готова была распаковать бренды. Тряпки пестрые, бесполезные. На дне узла нашлась и обувь. Немного побитая жизнью, но еще годная в носку. Подали бедным родственникам. Шпильки были алые, замшевые, чуть плешивые на мысках, но Катю это вполне устроило. Она взгромоздилась на них и встала перед зеркалом. Чужая, размалеванная тетка смотрела на нее испуганно и недоверчиво. Мол, не укусишь?
Ах, черт! Ну, в путь.
Катя взяла мелкую сумочку и отправилась на выход. С непривычки на высоких туфлях она ковыляла, как робот с планеты Шелезяка, но потом приспособилась. Уже шла ровнее. Подумав, что в трамвае весь этот боевой раскрас будет смотреться безумно, она вызвала такси. Таксист и ухом не повел, когда Катя упаковывалась на заднее сиденье — видать, возил всяких.
Такси остановилось у клуба «Ночь», и Катя каракатицей выбралась наружу. Сразу стало ясно, что оделась она не в тему. Большинство девушек было в рваных джинсах и кроссовках. На нее смотрели косо. И наверняка заметили ободранные туфли. Стараясь держаться прямо и гордо, Катя прошла внутрь. Сегодня девушкам вход бесплатный, и один бесплатный дриньк. Охранник поставил ей на руку штамп (как в лагере, как зэку — подумала Катя), и ночь открылась ей. Музыка гремела с невероятной силой, жалили тонкие ноты, крошили позвонки басы. В приторно-сладком дыму извивались люди. Он тоже где-то здесь.
Где же он? Она так долго искала его, так готовилась.
Сначала фотография. Идеальное лицо, жесткие скулы, чувственные линии губ. И невероятные глаза — как на картинах Караваджо. Огромные, темные, влажные. Короткая ухоженная щетина, небрежная прическа. Он слишком красив. Он неземная мечта.
С большим трудом Катя протискалась к барной стойке. Бесплатный дриньк — то, что нужно. Или как там его, шот? Что нужно сказать? Она совершенно растерялась. Села на высоченный стул и сжала руками сумочку. Спины, спины, спины. Потные футболки. Нигде его не видно. Она долго гонялась за ним по всем соцсетям, собирая информацию. Холост, точнее, разведен. Детей нет. Интересы — мотоциклы, кроссфит, НЛП, красивые девушки и Ю Несбё. Он любит контрасты. Ненавидит глупость и тех, кто не в теме. Презирает веганов и хипстеров, слушает подкасты про космос и макроэкономику. У него дома венгерская выжла. Выгуливает ее специально обученная девочка: да, у собаки личный тренер, это как бы нормально. Он пьет только односолодовый виски: в стакане вместо естественного льда — каменные серые кубики.
Катя выловила верткого официанта и попросила наконец свой бесплатный напиток: ей налили что-то сладкое. Она выпила одним махом. Попросила еще того же. Потом чего-то другого. Ей наконец стало решительно все равно, зачем она сюда пришла — в глупейшем платье. Ха! Она будет танцевать. Вот она уже танцует. И еще какие-то напитки. А один подарили. Ей подарили напиток! И этот дым, который стелется и вьется у ног — он ей даже нравится, приятный. Больше дыма! Она не боится выйти в центр. Где сумочка? Танцы — это здорово! Почему она раньше не танцевала! Пахнет потом и цветами. Надо найти его. Музыка растекается по телу волной. Музыка уже внутри. Движение. Зачем я здесь? А, да, надо найти его. И в туалет надо.
Девочкам налево почему-то, и это не смешно. Катя хмуро ввалилась в туалет и встретилась глазами — с ним. Он мыл руки. Вот дела — а она думала, что мужчины просто отряхиваются... ну, после того, как... это... А вообще почему так вышло?
— Женский туалет направо! — элегантно сказал он.
— Нет, он тут! — заявила Катя и независимо прошла в кабинку.
В кабинке она испугалась. А вдруг он прав, и она вошла в мужской? От стыда ее бросило в жар. Она мгновенно протрезвела и вспомнила, зачем явилась. Она все провалила! Она опозорилась! Уууууииии...
— Выходите, я вас спасу! — сказал он.
— Это как же? — поинтересовалась Катя.
— Притворимся, что пришли сюда для любви.
— А так можно?
Он рассмеялся.
— Выходите быстрей. Тут пол грязный, а у вас платье красивое.
Катя приоткрыла дверь на щелочку и посмотрела на него. В жизни он был куда лучше — не мамина конфета, а парень со двора, уверенный и ловкий. В рубашке с закатанными рукавами, небрежно расстегнутой. На загорелых руках змеятся вены.
— Сюда кто-то идет! — сказал он. — Ну же.
Катя рванула к нему, и дверь туалета открылась.
— Тут уже занято! — пробормотал пьяный голос.
— Да! — сказал он, и развернул Катю так, что ее не было видно из двери. Они стояли, прижавшись, тесно-тесно, как в переполненном автобусе. Катя обругала себя за это сравнение, но других у нее не было. Он не пах потом, не был разгорячен танцем, словно очутился в этом туалете, минуя залы. Крепкий, теплый, сильный. Она уткнулась носом ему в плечо и обвила руками.
— Вот как? Пойдем тогда.
И он вывел ее из клуба. Во дворе была припаркована его машина —огромная, черная, как у Бэтмена. Катя знала ее по фотографиям. Они сели на заднее сиденье. Он взял ладонями ее лицо и долго всматривался в него.
— Первый раз тут, да?
— Да, — выдохнула Катя. Она думала, что струсит в этот момент, но страх ушел совершенно, и было что-то другое, совсем новое, крылатое внутри. Его лицо в расфокусе и плывет, а дыхание горячее, очень близко. От поцелуя по телу разлилась нега. Он словно был везде, и под кожей. Железный натиск, ласковые вездесущие руки. В машине душно. Бретельки падают — они и должны были упасть.
— Нет, давай лучше по-хорошему. Не хочу тебя так, второпях — пробормотал он.
— Давай ко мне? — робко предложила Катя.
Они перебрались на передние сиденья. Он вел машину уверенно и свирепо, очень торопился. А платье любезно показывало Катину коленку. Ночь струилась разноцветными огнями, огибая машину с двух сторон, мелькали рекламные щиты, отражали свет фар отбойники. Кате казалось, что ее зацепило за живот и тащит в глубину ночи — туда, где свет еще не родился, но обязательно будет. Он вспыхнет в лоне, невозможно яркий, и встанет над горизонтом новое солнце, чистое, каким оно бывает только на заре.
Он припарковался в чудом свободном кармане, Катя выбралась наружу.
— В следующий раз я открою тебе дверь и подам руку, — сказал он.
Поторопилась. Зато воздух какой — теплый и пряный, словно эта ночь — восточная или греческая. И цветет жасмин, и невидимая птичка старается изо всех сил, поет. Катя подала ему узкую ладошку. Пешком на пятый этаж хрущевки. С каждым шагом она теряла смелось, но его рука оставалась твердой. Дойдя до двери, Катя заглянула в его глаза.
— Боишься? Еще не поздно сказать нет.
— Никогда.
И она повернула ключ.
Ей стало стыдно за бардак — везде лежала одежда. Но он не смотрел по сторонам. Не успела Катя выдохнуть, как они опять целовались. Он просто бог. Платье в сторону, рубашка в сторону. Телом к телу, как две змеи. Они упали на кровать, Катя прижимала его к себе, боясь потерять, а он был на ней и в ней, все глубже, слаще, сильнее. Он завел ее руки вверх — она того и ждала. Невыносимая мука желания. Она повернулась, чтобы оказаться сверху, он с лукавой улыбкой подчинился. Одно ловкое, отработанное движенье — и он прикован наручниками к спинке кровати.
Катя резко отскочила вбок.
— Что за игры? — спросил он. — Я такое не люблю.
— А мне наплевать, что ты там любишь, — отрезала Катя. Она быстро натянула джинсы, лежавшие на полу, достала из шкафа кофточку.
— Отпусти! Немедленно!
Он рванулся, но ничего не вышло. Кровать была ввинчена в пол, спинка заранее укреплена. И наручники пришлось достать профессиональные, полицейские. Бывший сослуживец покойного отчима помог.
— Лежи, — сказала Катя.
— Ты понимаешь, что будет, если ты не отпустишь меня?
— Разумеется.
— И?
— Послушай, я очень долго тебя искала. И просто так не отпущу.
— Ты хочешь выкуп? Что тебе нужно?
— Я уже все получила.
Катя вышла из комнаты и закрыла дверь. Он рвался, кричал, звал полицию. Удивительно, на какие унижения способны пойманные. Вот так из красавчика — в жалкого червяка, извивающегося на койке. Катя поставила чайник, нарезала колбасы. Ей к восьми, она успеет. Медленно пила крутой кипяток. Пленник пометался и затих, она проверила его в щелочку: дрыхнет! Утомился после клуба и постельной возни. Катя не питала иллюзий — долго продержать его в таком состоянии ей не удастся. Вопрос в том, сколько.
Она собрала вещи, десять раз проверила всё и вышла из дома. Трамвай, дребезжа, вошел в поворот и с лязгом раздвинул двери. Она села у окна и прислонилась лбом к холодному стеклу. Неужели у нее получилось? Неужели хоть ненадолго?.. Она запретила себе думать об этом. А вот и остановка «Больница № 13». Катя выскочила из трамвая и побежала по аллее, она не опаздывала, но медленно идти уже не могла. Бахилы, шапочка, халат. В реанимацию пускают с восьми до девяти, самое неудобное время, чтобы меньше ходили. Медсестра сделала ненужный жест, приветствуя Катю и одновременно требуя от нее тишины. Они пошли знакомым коридором, и он их словно глотал — медленно и без особого интереса, как многометровый питон.
В реанимации никогда не бывает беззвучно: пикают приборы, шуршит персонал. Кате разрешили взять стульчик. Медсестра коротко сказала, что все без изменений, и отошла к другому пациенту.
— Мама! — прошептала Катя. — Мама!
Мама открыла глаза. Тяжелые, налитые жидкостью розоватые веки, уже без ресниц. Кожа желтая, в пятнах. И нижняя челюсть трясется. Разве она когда-то тряслась?
Катя нащупала мамину руку, прикрытую простыней. Мама пошевелилась и попробовала что-то сказать. Так шелестит трава ночью — говоря чужим, уже неземным языком. Катя наклонилась.
— Воды?
Мама покачала головой.
— Что, мама? Одеяло? Покушать?
Все не то. Как трудно стало угадывать и как хочется угадать! Мамины губы намечали слабые контуры согласных звуков, и Катя с ужасом и тоской вычитала в них единственное слово — «люблю».
Она выбежала в коридор и прижалась к стене.
— Что с вами? — спросила медсестра.
Катя отмахнулась от нее.
Боль была везде — в сердце, и над ним, и под ним. Все годы, проведенные вместе с мамой, слепились в одну горячую точку и сейчас она жгла изнутри правый висок. Не было сил кричать, стоять, жить.
Мама, мама.
Надо взять себя в руки. Катя надавила на внутренние уголки глаз — чуть-чуть да поможет, вошла обратно. Долго сидела рядом с обессилевшей и заснувшей мамой, гладила ледяную руку. Ты спи, мама, держись! А я сделаю все, как надо. Сколько смогу. Для тебя.
— Время! — сказала медсестра.
И Катя вышла.
Всегда так: время. Его нет. Совсем ни на что. Сначала не было времени гулять, потом времени жить. Только умереть — всегда есть время. Будь проклята смерть! Будь проклята...
Механически сняв и запихнув в сумку халат, Катя покинула больницу. Невыносимо долго ждала трамвай — он где-то застрял, может, у смерти в глотке. Катя вспоминала, как впервые узнала о Танатосе, что он бродит по городу в человеческом обличии. Сначала ей было смешно — в какую только чушь не верят люди! Танатос! А потом появились факты.
Когда сгорел дом в центре города (погибло несколько человек), на фотографии был красивый парень, стоял поодаль. Потом и на другом фото с места аварии она увидела его, и еще на одном. Она принялась следить. Искала его везде и наткнулась на его профиль в соцсети. Танатос нагло вел страничку. Рассказывал про девушек, с которыми спит, демонстрировал машину, собаку. Катя даже засомневалась, бог ли он. Может, совпадение, или он любитель чернухи, катастроф и смертей. Смертепоклонник. А потом он зачастил в клуб «Ночь», и нет-нет, да его посетители погибали при странных обстоятельствах. В основном девушки, пьяные. Но не только они, сотрудники, охранник один.
Танатос знал свое дело. А она знала, что делать с Танатосом.
Сколько ей удастся выторговать времени маме — вот вопрос. Врачи ей давали неделю. Может, получится продержать Танатоса месяц. Люди перестанут умирать, но он потом наверстает. Убить бы его, но смерть не умирает.
Подъехал трамвай. Теперь Катя спешила домой.
Она влетела в подъезд. Дверь квартиры настежь.
В комнату. Постель разворочана и пуста, окровавленные наручники все так же закреплены на спинке.
Что ж. Недолго.
Катя тяжело села на пол.
Зазвонил телефон. Абонент «Больница» хотел ей что-то сообщить.
-
Ну она тоже замахнулась — бога захомутать! Хорошо, он её не аннигилировал.
2 -
Дмитрий Соколовский может автор бережёт этот твист до 2й серии.
1 -
Справедливость и ещё раз - справедливость. Да за одну "ухоженную" щетину...
1 -
-