Воробей

Местные называли это место парком. Но нет, все-таки не парк — хорошо озелененный бульвар. Ледяные лавочки пунктиром тянулись к зданию почты. Я выбрал одну, достал из сумки журнал и безжалостно сел на него. 

Туча, давно шнырявшая над городом, вздулась, лопнула, и мне за шиворот посыпалось колючее пшено. Заболею и умру, и не поеду в этот Мурманск. И какое мне даже дело, если уволят — ну увольняйте. Почему я, а не Лёха? Придумали тоже — в ссылку на полгода! 

Стремительное движение справа привлекло мое внимание. Обыкновенный воробей, взъерошенный и хитроглазый, приземлился на дальний край лавочки, склонил голову набок и спросил: 

— Сидишь? 

Есть такая категория людей — любители поговорить с животными. Я к ним никогда не относился. Но этот воробей! Было в нем что-то душевное, располагающее к общению. 

— Как видишь. 

— Что насчет бутерброда? 

— Это ты мне предлагаешь? 

— Да нет, — воробей пожал плечами. — Надеюсь на гуманитарную помощь. 

— У меня денег нет. 

Воробей с досадой щелкнул клювом. Я повозился на журнале, раздумывая над тем, стоит ли тратиться на воробья — все-таки я не привык угощать случайных знакомых. 

— А в меня стреляли, — небрежно сообщил воробей. — Прямо в грудь целились. Чудом выжил. 

— Рад за тебя, брат. 

— Нужны боевые сто грамм. 

Пьющий городской воробей — это, видимо, та новая реальность, с которой придется мириться рано или поздно. 

— Послушай, птичка, — сказал я раздраженно. — Сейчас половина второго. Опохмеляться поздно, а заходить на новый круг рано. 

— И то верно, — откликнулся воробей, совершенно не обиженный моей отповедью. — Давай так. Ты мне покупаешь картошку фри, а я тебе помогаю в главном. 

— В чем же? 

— Сначала картошка. Потом остальное. 

Я встал с лавки, попробовал оторвать от нее журнал — куда там, прилип намертво. Бургерная находилась на соседней улице. Воробей барражировал у меня над головой, следя, чтоб я не сбился с маршрута. 

Коробочка с картошкой грела руки и пахла праздником, который всегда с тобой. Мы в молчании вернулись к лавке. Журнал перелистнулся на рекламу курток с серебристым покрытием. Дескать, ужасно теплые. Я закрыл журналу пасть и снова сел на него. 

Мы ели картошку по очереди — ломтик я, ломтик воробей. Ноябрьский воздух крал запахи, вкусы. Наконец, он украл и тепло. Картошка окисла и стала железной. 

Я посмотрел на тучу. Она подобрала живот и теперь казалась моложе, в ней появилась девичья стать. В коробочке глухо перекатывались последние ломтики. Один маленький, почти огарок, второй длинный и пухлый, с ватным нутром. 

— Мой! — закричал воробей, схватил длинный ломтик и взмыл с ним в небо. 

Я посмотрел на дно коробочки. Я все понял.