Змеиный узел. Глава VI

Накануне мне приснился странный сон: за столом в нашей школьной столовой, сидел одетый в школьную форму и красный галстук Юра Савкин.

— Компоту пожалел? — спросил он, указывая на стоящий на столе стакан с желтоватой жидкостью.

— Нет.

— Напрасно, вкусный компот. Был... пока вы, уродцы, его не разбавили.

— Я тут не при чем, ты же знаешь.

— А с чего ты взял, что я знаю?

— Если ты мне снишься, значит, ты моя совесть. А моя совесть перед тобой чиста.

— Совести разве можно верить? — мертвый одноклассник ловко сунул указательные пальцы себе в глазницы и, вынув глаза, положил их на стол. — Тем более что ее у тебя нет.

— Юра, ты не знаешь, кто тебя убил?

— А ты знаешь?

— Андрей?

— Андрей? Ха-ха-ха, — Юра рассмеялся, одновременно пялясь на меня глазами со стола и уткнувшись пустыми глазницами. — Андрей-то тут при чем? Андрей и сам уже со мной.

— Не Андрей?

— Не могу спросить — ему глотку забили опилками, чтобы не шутковал. Дохохмился, ха-ха-ха.

— Так чего ты мне снишься?

— Хочешь, чтобы он приснился?

— Он мне уже снился.

— Да? — глаза посмотрели мне за спину.

Скосил глаза: на плече лежала ладонь, пробитая колышком. Повернул голову и встретился с глазом Андрюхи, по которому ползали лесные муравьи. Вторая глазница была кровавой дырой с неровными краями.

— Спроси, — продолжал смеяться за спиной мертвый Юра, — если сможешь.

— Кто тебя убил? — спросил я мертвого друга.

Андрей скорбно смотрел на меня.

— Написать попроси, если сказать не может, — заливался за спиной Юра.

— Заткнись ты.

— А что ты мне сделаешь?

Развернувшись, я сделал шаг вперед и открытой ладонью прихлопнул глаза. Как будто яйцо лопнуло с мерзким звуком.

— Ты что творишь, паскуда! — грозно топорщил брови над пустыми глазницы Юра.

— Заткнись!

Вновь повернулся, надеясь увидеть Андрюху. За спиной бесшумно бушевало пламя, пожирая извивающиеся фигуры бабки Фомячихи и Жанки. Я словно завороженный смотрел на этот танец боли.

— Про Таньку все забыли? — раздался надоевший голос.

— А с ней то что?

— Подумай.

Яркая вспышка и мир провалился в кромешную тьму. Я с трудом оторвал голову от твердой подушки. За окном сидела какая-то большая птица и смотрела на меня яркими зелеными глазами.

— Кыш, — я взмахнул рукой.

Вместо того чтобы улететь, она постучала клювом по стеклу:

— Ту-тук-тук-ту тук-тук-тук тук-тук тук-тук-тук тук-тук-ту ту-ту.

— Азбука Морзе, — пронзила мысль.

— Это Морзе? — удивляясь сам себе, спросил я.

Птица утвердительно закивала головой и вновь начала стучать по стеклу:

— Ту-тук-тук-ту тук-тук-тук тук-тук тук-тук-тук тук-тук-ту ту-ту.

— П-о-м-о-г-и, — вслух прочел я.

Птица, услышав это, внезапно расхохоталась и улетела. Я, повозившись со шпингалетами, открыл окно. На подоконнике лежали две кучки свежих сосновых опилок. Свет фонаря отражался в зубьях лежащей под окном бороны — мать так защищала дом от нечисти.

****

— Здравствуйте, Андрей Иванович. Вы просили прийти.

— Здравствуй, Виталий. Проходи, присаживайся. Спасибо, что пришел. Рассказывай.

— Что рассказывать?

— Все рассказывай, тебе есть, что мне рассказать, — он пристально смотрел мне в глаза. — Разговор это не для протокола, он останется между нами, так что можешь не стесняться и не врать.

— А с чего начать? — хотелось отвести взгляд, но я пересилил себя.

— Начни с пожара в погребе Родиных.

— Насчет погреба... Мы не специально, просто бензин сильно полыхнул. Еле выскочили, а он сгорел. Нас потом Вера Андреевна чуть не убила.

— А что такого вы с бензином в погребе делали?

— Мы, — я потупился, — хотели демона вызвать.

— Х-м...

— Ну, вроде как в шутку. Нарисовали пентаграмму куриной кровью...

— Кровь откуда?

— Мне тогда мать курицу поручила зарубить, я зарубил и подвесил вниз шеей над банкой — кровь стекла в банку.

— Ты всегда курей рубишь?

— Да, мать боится, а отцу некогда.

— Про пентаграмму откуда узнал?

— У матери есть книги старинные, от ее отца остались. Он вроде колдуна был деревенского. Из книг я и вычитал.

— Любознательный ты. Так что там с демоном?

— В общем, дело было так.

 

— Зажигай свечи! — командовал я, подглядывая в набросанный в ученической тетради в клетку конспект ритуала.

— Да зажигаю я, — чиркал спичками Андрюха. — Спички плохие.

— Не так зажигай, против часовой стрелки зажигай!

Головка спички, отскочив, попала в пластиковую канистру с бензином, стоявшую на ступеньках. Послышался хлопок и пламя облило ступени.

— Бежим! — заорал я, отбрасывая тетрадь и хватая за рукав Андрюху.

Опалив брови и часть волос на голове, вытащил ошалевшего друга на улицу.

— Погреб! — рванулся он обратно. — Надо затоптать огонь!

— Ведро ищи и воду набирай! — скомандовал я.

Пока он бегал за ведром, загорелись сухие деревянные стены и потолок.

— И когда это было? — уточнил Андрей Иванович.

— В декабре, двадцать второго — как раз в день зимнего солнцестояния.

— Попало вам от родителей?

— За погреб Андрею запретили отмечать день рождения. Пришлось в бане Родиных справлять с тремя банками самогона, флягой браги и большим тазом забродившего березового кваса.

— И это все? — спросил Андрей Иванович. — Я про погреб, а не про закуску.

— Где-то через месяц, это получается в январе, на крыше конторы стал по ночам появляться какой-то странно одетый карлик. Мочился на прохожих, матерился прокуренным басом и блеял, как козел у таджиков.

— Мальчик? Он тогда еще жив был?

— Да, Мальчик. Он в марте где-то удавился.

— А точнее когда? Не помнишь?

— В начале марта, мне кажется. А это важно?

— В таких делах важно все, — следователь что-то пометил в блокноте. — Продолжай, ты прямо как книгу рассказываешь — заслушаться можно.

— Андрюха прибежал к нам домой: Слышал, на конторе какая-то тварь завелась? — спросил он.

— Да ну, брехня это все, — отмахнулся я.

— Не брехня! Вова-Клопик видел, и Сашка Газон, и Васька Жарик и Машка видели и Куприянов Сашка, — начал перечислять Андрюха.

— Кто это такие? — вновь уточнил Андрей Иванович.

— Клопик — кинобудчик наш, он же почтальон Печкин; Сашка Газон и Жарик на одной улице с таджиками живут, только к карьеру ближе; Машка — это бабки Максиманихи средняя дочка; Куприянов — сосед, что через дорогу он нас на углу жил, который сгорел, — перечислил я.

— Куприянов тоже видел этого карлика?

— Андрей мне так сказал, я сам не знаю, если честно.

— Рассказывай дальше.

— Давай вечером покараулим, посмотрим? — предложил Андрюха. Я подумал и согласился с ним. Неделю мы караулили возле конторы, но никого не видели. А вот на восьмой вечер какой-то непонятный силуэт показался на крыше. Обматерил он нас сверху и начал бросаться снежками. Андрей обиделся и бросился в него кирпичным половинником.

— Откуда он взял кирпич? — перебил меня следователь. — С собой принес?

— На крыльце лежал. Им дверь приваливали, чтобы не закрывалась от ветра.

— Понятно. Попал?

— Промазал, но лист шифера проломил. Карлик расхохотался и продолжил обзывать нас, перемежая мат мерзким блеянием. Давай сваливать, — решил я. — Надо бате сказать. Мы пошли к нам домой. Дома я рассказал отцу про это. Он взял ружье и поехал с нами к конторе.

— Почему не пошел? — уточнил следователь.

— Я откуда знаю? У него спросите. На машине быстрее, чем по снегу. Мы доехали до конторы.

— Где? — спросил отец.

— Вон там был, — показал я рукой.

— Там? — отец включил свой любимый фонарик. — Смотри, шифер поломан. На фонарик, держи его, свети равномерно.

Тут на границе луча фонарика метнулась темная тень. Отец, недолго думая, вскинул ружье и шандарахнул из обоих стволов. Картечь звучно хлестнула по крыше, в треске шифера послышался вскрик. Я поймал в пятно света валящуюся с конька фигуру.

— Завалил! — радостно заорал отец, переламывая стволы и перезаряжая оружие. — Пошли, добьем!

— Ты хочешь сказать, что отец умышленно стрелял в человека, а потом хотел добить его? — недоверчиво переспросил меня следователь.

— Это существо человека напоминало только отдаленно. Да и не смог бы человек так по заледенелой крыше скакать.

— Хорошо, продолжай.

— Мы обежали контору, но никого не нашли. Только след в сугробе от чьего-то тела. Следов крови на снегу не было. Но после этого больше никто на крыше конторы не скакал. И уж тем более на прохожих не мочился.

— Следы от выстрела я на крыше видел, но все равно верится с трудом. Больше ты эту фигуру не встречал?

— На прошлой неделе я полез ночью на грушу в конторском саду. И наткнулся, почти на верхушке, на какую-то тварь бесформенную, с красно-желтыми глазами, которая на меня кинулась. Упал и летел до самой земли. Несколько веток толстых по пути поломал.

— И что ты делал дальше?

— Домой побежал, за святой водой и осиновым колом. Когда вернулся, то уже никого на груше не нашел.

— Как думаешь, что это было? — скептически посмотрел на меня Андрей Иванович.

— Елизавета Харитоновна сказала, что это шуликун был. Она в детстве таких видела.

— Что такое шуликун?

— Это, по ее словам, жутко вредные типы. Со второго января и до Крещения они бегают по улицам с горячими сковородами или железными крючьями и утаскивают грешников под воду. Росту, как правило, небольшого. Одеваются же они как завзятые щеголи — в белые кафтаны, подпоясанные цветными кушаками.

— Ни разу не слышал про такое чудо.

— Это не чудо, а сила нечистая, — уточнил я.— Вообще нечистая сила любит селиться в кронах груш, ореха и вербы; в болотах, могилах, на перекрестках; в подвалах, колодцах.

— Веришь в нечистую силы?

— Не то чтобы очень, но все в Карловке верят, а дыма без огня не бывает.

— А святая вода у вас дома откуда?

— Отец Василий в Дроновской церкви святил, а мать привезла.

— У отца ружье — он часто на охоту ходит?

— Зимой со своим кумом — Колиным крестным ходят.

— Твой отец коммунист, но крестил сына?

— Это мать настояла.

— Понятно. Так что с кумом?

— Леонид Филиппович в городе на заводе работает, наш совхоз у них подшефный, крестный зимой отпуск берет и приезжает к нам. Живет у соседа нашего, Кольки Лобана, днем на охоту ходит, а по вечерам играет у нас в карты. Мы в «дурака», по парам, вчетвером, играем. Я с Филипповичем, а Коля с отцом в паре.

— Ты ходишь с ними на охоту?

— Бывает, но я чаще за орляком хожу.

— Орляк это же папоротник?

— Да, очень вкусный.

— Листья жарим, молодые побеги в соленой воде отвариваем.

— Грибы, ягоды? Говорят, в заповеднике на болотах клюквы много?

— Клюквы на мшаниках[1] говорят много, – согласился я, – но я туда не хожу. А так, грибы и ягоды само собой. Еще листья земляники на чай.

— И как ты матери грибы и ягоды объясняешь?

— Говорю, что в посадке набрал.

— Верит?

— Я откуда знаю?

— Вернемся к охоте. А в заповедник не заходили?

— Нет.

— Совсем?

— Ну... был однажды случай... Это было в первый год после того как мы сюда переехали. Решил отец взять меня с собой на охоту. Дошли по дороге, до конца асфальта, в направлении Борок. Справа от дороги на дереве висела табличка, во многих местах пробитая дробью — заповедник.

— Туда пойдем, — указал отец на табличку.

— Мы же будем браконьерами тогда.

— Ну, мы не то чтобы на охоту, — замялся отец, подбирая слова. — Мы скорее на разведку. Туда местные на рыбалку ходят — озер там лесных много.

Где-то с час мы шли по сильно заросшему лесу, а потом вышли на большую поляну, в конце которой сверкало озерцо.

— Давай не пойдем туда? — глядя на лужи с застоявшейся вонючей водой, в которых плавала дохлая рыба, сказал я.

— Почему не пойдем? Отличное место. Знаешь, какие там лини водятся? — вот такие — отец широко развел руки. — Чудесная рыба. Положишь его в горячую воду, чтобы слизь смыть, потом соскоблишь чешую и в котел. Уха вкуснейшая получается. А когда назавтра застывает, то становится как холодное — на три пальца янтарного застывшего жира.

Мы подошли к озеру.

— Костер разожги, а я пройдусь по округе, — возле этого озера оставил меня отец. — И за рюкзаком смотри, чтобы не украли!

— Да кто его тут украдет? Тут же нет никого.

— Мало ли? Сейчас нет, а через час набегут...

— Кто набежит?

— А я откуда знаю? Кто-нибудь да набежит...

Он, обвешанный патронташами и ягдташами, с болтающимся на шее компасом, напоминал карикатуру на охотника. Попрыгал, проверяя, нет ли звона, и важно потопал по берегу озера. Вскоре скрылся в зарослях. Спустя примерно час я услышал выстрелы.

— Выстрелы? — уточнил Андрей Иванович. — Может, это отец стрелял?

— Нет, выстрелы были с другой стороны, не той, куда он пошел. И стреляли это не охотничьи ружья. Потом наступило некоторое затишье, опять сменившееся стрельбой и звуками взрывов.

— Взрывов? — вновь не выдержал следователь. — Ты не ошибся?

— Нет, это были именно взрывы. Потом наступила тишина. Даже птицы замолчали, и деревья не скрипели на ветру. К тому времени я был сильно напуган. А потом стала играть музыка, как будто патефон, и слышались песни на немецком языке. Я понял, что пора отползать. Залез под здоровый пень-выворотень и там затаился. Мало ли — вдруг немцы вернулись? И вот так часа три примерно продолжалось. Точно оценить время я не могу, потому что часов у меня не было. А потом опять наступила полная тишина, и больше уже никаких звуков неприродных не было слышно. Еще где-то примерно через час, когда начинало уже темнеть, вернулся отец.

— Виталий, ты где? — осмотревшись, позвал он.

— Тут я, — отозвался я из-под пня.

— Где тут? — раздраженно спросил отец. — Почему костер не горит? Рюкзак хоть не потерял?

— Да вот он, — я выполз из своего убежища и продемонстрировал его драгоценный рюкзак. — А ты где так долго ходил?

— Да заблудился я...

— Ты же говорил, что в лесу невозможно заблудиться! И у тебя же компас есть.

— Вот умудрился как-то, — он смущенно покосился в сторону. — Видать, леший водил. Местные предупреждали, что в заповеднике компас врет, а я не поверил. Оказывается, что и правда врет.

Несмотря на то, что носил компас, он заблудился и ходил кругами по одному и тому же месту. Чего, честно сказать, с папашей ранее не случалось.

— А ты почему под пнем сидишь?

— Потому что стреляли...

— Так-то ж охота, понятное дело, что стреляют!

— И взрывы...

— Какие взрывы?

— А я откуда знаю. Тоже охота? Еще музыка была.

— Что за музыка?

— Немецкая, какая-то старинная. Как патефон.

— Странно, я ничего не слышал, — он с хрустом поскреб лысину крепкими ногтями. — Собирайся, надо делать ноги из этого места. Что-то тут явно нечисто. Надо было слушать, когда предупреждали. Больше я сюда не ногой, — Закинул рюкзак на спину и почесал по лесу так быстро, что я едва поспевал за ним. Больше в тот район он на охоту не ходил.

— Откуда отец знал, что в озере водятся лини?

— Не знаю, наверно, сказал ему кто-то.

— Кто?

— Кто-то же рассказал про озера? Вот и про линей он же рассказал.

— Логично, — согласился со мной Андрей Иванович. — А ты не сочиняешь все это?

— А какой мне смысл сочинять? Вы же можете отца спросить.

— И он признается, что ходил на охоту в заповедник?

— Скажет, что хотел посмотреть, а ружье взял для безопасности.

— Хорошо, допустим, он подтвердит твои слова — о чем это свидетельствует?

— Я откуда знаю? Вы спросили про заповедник, я рассказал. А что это должно подтвердить или опровергнуть, откуда мне знать?

— Хорошо, я понял твою позицию. Больше ничего странного на охоте не происходило?

— Странного? — я почесал левой рукой подбородок. — Вообще-то, был еще странный случай.

— Я слушаю, — кивнул следователь. — Ты увлекательно рассказываешь, тебе книжки писать надо.

 

— Однажды, с Леонидом Филипповичем мы зимой ездили по лесам — искали его пропавших собак. Охота его обычно выглядела так. Он привозил с собой каждый год новых собак. В первый день охоты их терял, а потом весь отпуск колесил на своей оснащенной КУНГом машине ГАЗ-66 по лесам и перелескам в поисках. Время от времени останавливаясь и дуя в пионерский горн, пытаясь приманить собак. То еще зрелище было, надо заметить. В тот раз, мы с ним заехали в какую-то деревню, не отмеченную на нашей карте.

— Что за карта? — спросил Андрей Иванович.

— Карта военная, «двухкилометровка», 1943 года, очень подробная. Ее Леонид Филиппович где-то по блату достал. Там даже деревни, сожженные немцами, помечены, а этой деревни не было. Деревня довольно большая, раскидистая. На одном конце деревни висел советский флаг, как у нас на конторе, а на другом — украинский, как у бандеровцев в войну — «жовто-блокитный» с трезубцем.

— Говорят же, что через лес машин нет, как же вы проехали?

— Там колея какая-то была и проселки заросшие. Машин, по словам местных жителей, там не видели со времен немецких танков, которые и проложили эту колею. Там мужики вообще в старинной военной форме советской, в основном, были.

— У вас я видел некоторые мужчины тоже в старой форме ходят, — сказал Андрей Иванович.

— Это со склада выписывают и носят. Отец тоже дома в галифе ходит.

— Понятно, продолжай. Что там, в деревне, было необычного?

Говор там был какой-то дикой смесью из русского, украинского и белорусского языков — такого я больше нигде не встречал. Телевизор один на всю деревню, еще с линзой водяной, вроде КВН-49[2], и все ходили его смотреть, а хозяин выдавал билеты какие-то. Жили местные дарами леса и скудными колхозными посевами. За пару километров вокруг деревни даже ворон мы не встретили — все повыбили. Тишина стояла жуткая. Техники у них не было, никаких тракторов. Сеяли, сажали и пахали на лошадях и коровах. Мужик, у которого мы ночевали, держал в клетке из металлической сетки лису: — К новому году на стол держу, — пояснил он нам.

Глядя на огромные дыры в закопченном потолке, уточнять про лису как-то особо не захотелось.

 

— Поужинаете с нами? — спросил его Филиппович.

— Почему бы и не поужинать? — солидно согласился хозяин, доставая из русской печи чугунок с картошкой. — С хорошими людями поужинать завсегда рад. У вас может, извиняюсь, и выпить есть?

— Выпить? Выпить есть.

Поделились мы с ним консервами и салом, выпили спирта с ним — крестный всегда зимой возит, на всякий случай. Переночевали ночь, с ружьями в обнимку, чтобы нас не съели и рано утром свалили.

— Если мои собаки сюда и попали, то их уже давно схарчили, — сказал Филиппович. — Надо сваливать, а то и нас с тобой схарчат.

— Деревня и деревня, что тут такого то? — пожал плечами следователь. — Обычная провинциальная нищета.

— Если бы, — возразил я. — Через пару лет, опять в поисках собак, мы проезжали в тех местах — никакой деревни там не было! Что на это скажете?

— Не знаю. Собак хоть нашли?

— Собак мы так и не нашли...

— А летом он приезжает?

— Летом редко бывает.

— Как его фамилия?

— Федосов.

— Хорошо, проверим, — сделал пометку в блокноте следователь. — Что еще можешь про него рассказать?

— Он боксом занимался, собак любит, женщин и охоту. — Угадайте, что я подстрелил? — однажды, зимой, придя с охоты, загадал он нам загадку. Гадали, гадали — никто не угадал. Оказалось, что утку подстрелил дикую.

— И что в этом странное?

— Дело, напомню, зимой было.

Следователь непонимающе смотрел на меня.

— Дикие утки на зиму улетают в теплые края. Некоторые теперь даже в Крым улетают. Сказку про Серую Шейку помните?

— Это где уточка раненая была? — вспомнил Андрей Иванович.

— Точно. В другой раз пришел с охоты с набитым рюкзаком. Спрашивает: — Что я подстрелил сегодня? Тут все наученные опытом сразу ему хором: «Утку!». Оказалось, что нет. Опять гадали, гадали — не угадали. Оказывается, подстрелил он щуку.

— Шел я мимо озера лесного. Вижу, в полынье щука плещется и пальнул наудачу. Вот какая красавица.

— А кольца у нее в зубах не было? — поинтересовался Коля.

— Какого кольца?

— Золотого.

— Совсем ты Коля того стал, — вступил в дискуссию благодушно настроенный из-за выпитого вина отец. — Надо бы тебя армянам продать. Они из тебя дурость-то быстро повыбивают.

— У вас тут и армяне есть? — уточнил следователь, взяв из картонной папки и перелистывая какие-то списки.

— Нет, вот только армян и нету, а так все есть.

— А масло к вам армяне приезжали продавать?

— Какое масло? — попытался я прикинуться дурачком.

— Подсолнечное...

— Я ничего про это не знаю...

— А если, чисто гипотетически, допустить, что кто-то привозил масло?

— Чисто гипотетически, может и были похожи на армян, но я не разбираюсь в народностях.

— Не желаешь про это говорить?

Я промолчал.

— А что у тебя в кармане? — внезапно спросил он.

— В каком? — меня такими внезапными вопросами не купишь, но все-таки глазастый черт.

— В правом кармане брюк.

— Не знаю...

— А если попрошу вывернуть карманы?

— Права не имеете!

— В рамках следственных действий...

— Попробуйте! — я вскочил со стула, примериваясь, куда врезать, если следователь попробует встать.

— Я пошутил, — рассмеялся он. Глаза оставались холодными и внимательно наблюдали за мной. — Садись, не стой.

Я, глядя в худощавое серьезное лицо Андрея Ивановича, аккуратно присел обратно на краешек стула, готовый вскочить в любой момент.

— Хорошо, давай про другое поговорим, — отсмеявшись, сказал следователь.

— Про что?

— Например, как ты в егерей стрелял, — ехидно ухмыльнулся он.

— Не стрелял я в них, — устало сказал я. Не думал, что до этого кто-нибудь докопается, но видать и правда — копают глубоко.

— Они по-другому говорят.

— Врут они. Дело было так. Как-то осенью забрел я опять ненароком в заповедник.

— Ненароком? — спросил Андрей Иванович, хитро подмигивая мне.

— Да, шел, любуясь желтеющей, буреющей, краснеющей, чернеющей, сереющей и коричнивеющей листвой, задумался, и не заметил, как в заповедник попал. Иду, никого не трогаю. Выхожу на поляну, а там егеря возле УАЗ-ика стоят втроем и на меня смотрят. Они остолбенели от неожиданности. Потом один мне и говорит:

— Мальчик, а что это ты тут делаешь?

— Гуляю...

— А ружье?

— Какое ружье?

— Которое в руках у тебя.

— А-а-а это ружье? Это мне дядя дал поносить.

— Какой дядя?

— А я откуда знаю, какой дядя? Сам его первый раз видел. И вообще, мне мама запрещает с незнакомыми людьми разговаривать, а вас я не знаю...

— Ты с ружьем зашел в заповедник? — уточнил Андрей Иванович.

— Да, — смущенно потупился я.

— Откуда у тебя ружье?

— Отцовское ружье. Он мне разрешает его брать в лес.

— Ты прошлый раз говорил, что мать в лес не пускает, а отец дает ружье — сам себе противоречишь.

— Мать на спектаклях своих пропадает. Она кружок театральный в клубе организовала. Когда ее нет, то можно спокойно куда угодно уйти.

— Понятно. Так что там с егерями было?

— Весь разговор шел в теплой дружеской обстановке, поскольку, у них ружья за спиной были, а у меня в руках и обострять ситуацию ни у кого особого желания не было.

— Ну, иди сюда, отдай нам оружие... Заодно и познакомимся..., — продолжал один из них.

— Ага, счас!

После этого я аккуратно выстрелил по колесу УАЗ-а.

— Дяденьки, в другом стволе картечь, не доводите до греха! — начал спиной вперед отходить в лес.

После того, как зашел за деревья, развернулся и как дал деру! Только пятки сверкали. Постреляли они мне в след для острастки, но преследовать не рискнули.

— А если бы не остановились, смог бы в людей стрелять?

— Не знаю, — посмотрел я в дальний угол комнаты.

— Вестерн просто какой-то, — вздохнул следователь. — Но врешь ты складно и интересно, прямо как поэму читаешь, признаю. Особенно про листья хорошо получилось. А если не врешь, то это еще интереснее.

— Ничего я не врал, — насупился я, уставившись на его четко очерченные скулы.

— Ладно, пока что верю. А в Чайках бывал?

— Нет, я змей боюсь, — признался я. — Меня в детстве змея укусила.

— В лесу?

— Возле дома, она в рулоне сена была. Когда рулон разматывали, чтобы сено просушить перед закладкой в сеновал, то она меня и укусила.

— И что?

— Бабушка Дуня тогда была у нас в гостях. Она лечить умеет и заговаривать. Напоила меня молоком, пошептала, уложила спать. Вечером разбудила и дала выпить какой-то отвар из трав. Пару дней нога была сильно опухшей и болела, а потом прошло. Только точки от зубов остались.

— Везучий ты. Можешь идти, когда понадобишься, я тебя вызову. Хорошо?

— Хорошо. До свидания.

— До свидания.

Я вышел за дверь, поправив в левом кармане самодельную дубинку из шланга от гидравлики, а в правом охотничий нож, висевший в ножнах на брючном ремне.

— Врешь, не возьмешь, — спускаясь с крыльца общежития, пробормотал я, — но глаз острый у него. Надо бы батю предупредить.

 

[1] Мшаник – сухой или болотистый участок земли, покрытый мхом.

[2] КВН-49 (Кенигсон, Варшавский, Николаевский, 1949 год) — чёрно-белый телевизор, выпускавшийся в СССР  в различных модификациях с 1949  до 1960 года. Первый массовый телевизор в СССР и один из первых в мире, рассчитанных на стандарт разложения 625/50, принятый в Советском Союзе в 1945 году.  https://ru.wikipedia.org/wiki/КВН-49

«Змеиный узел (Карловка)» (мистический детектив) https://ridero.ru/books/zmeinyi_uzel/