Плотогон Прохор (ч. 7)
Шапки были мигом забыты. Шутка ли увидеть знаменитого крёстного, перебравшегося в Рассушин ещё до рождения Прохора. Ведь это он наколол матери на кисти левой руки слово «Волга» и летящую чайку, а на другой — «ПРАВАЯ».
Крёстный оказался жилистым мужиком с бритым черепом и чёрной бородой с проседью. Сидя на низеньком табурете, он трудился над спиной плотогона, лежащего ничком на лавке. Вокруг, почтительно перешёптываясь, толпились зеваки. Время от времени крёстный протирал рисунок мокрой тряпицей, довольно кивал и, обмакнув пучок иголок в тушь, продолжал работу. Плотогон лежал не шевелясь, сжимая зубами берёзовую чурочку и постанывая. Во всю спину была наколота река с полями, деревеньками и рощами на берегах. По реке, один за другим, шли плоты.
— Посчитай-ка, — прошептала мать, — сколько там плотов?
— Семнадцать, — так же шёпотом ответил Прохор. — Восемнадцатый сейчас делают.
— Значит, восемнадцатый год мужик плоты гоняет.
Крёстный, в очередной раз, стёр тушь и кровь с рисунка, потянулся с хрустом.
— Передохнём, — объявил он и встал, разминая затёкшие ноги.
— Дядя Ермолай, — позвала мать.
— Вот тебе на! — обрадовался тот. — Крестница! А это что за молодец с тобой?
— Сын. Вот, в первый сплав сходил.
— Богатырь! — озорно блеснул глазами крёстный. — Как зовут?
— Прохором.
— Эх, — досадливо вздохнул кольщик. — Лучше бы Егором назвала. Мы б ему на пальцах в момент «ЕГОР» и исполнили. А, в Прохоре шесть букв, ни то, ни сё.
— Ты всё о своём, — засмеялась мать.
— А, можно «ПРОША» написать, — встрял в разговор Прохор. — Как раз пять будет.
— Нет, брат, — посерьёзнел крёстный. — Четыре буквы надобно. На большом пальце наколка не видна будет.
Тут, сияя, как медный грош, появился отец в новёхоньком черном картузе на голове. Не замечая Ермолая, он принялся взахлёб рассказывать, что плоты из соседних деревень, которые за ними пошли, в первый же день на порогах побились. Потому сегодня никто леса не пригнал и цену ему, не торгуясь, дали добрую. А ещё договорился с мужиками, которые вечером обозом с солью отправляются, что его с семьёй возьмут и до самого дома доставят!
— А картуз-то? — удивилась мать. — Картуз у тебя откуда?
Оказалось, что, уже подходя к плотогонским рядам, отец наткнулся на потерявшегося в местных закоулках пьяного купчину, который умолил вывести его к Волге.
— Я и отвёл, — ухмыльнулся отец. — А купец мне за это картуз отдал.
Тут он заметил крёстного и обрадованно полез обниматься.
— А ты всё народ расписываешь, дядька Ермолай?
— Хочу, — рассмеялся тот, — чтоб на Страшном Суде все плотогоны перед Христом, красивые, как пасхальные яички стояли.
Стоящие вокруг одобрительно загудели.
— Давай-ка, — продолжал Ермолай, — и тебя подкрасим. Помню, портрет государя на левой груди хотел?
— Путаешь, крёстный, — покачал головой отец. — Русалку на плече.
— Можно и русалку, — легко согласился крёстный и кивнул на лежащего на лавке. — Сейчас вот только со страдальцем этим закончу. Тут и делов-то осталось слово «ПЁТР» наколоть.
— ПАВЕЛ, — простонал плотогон. — Сто раз тебе было сказано, «ПАВЕЛ».
— Пусть будет «ПАВЕЛ», — пожал плечами Ермолай. — Мне без разницы.
— В следующий раз, крёстный, — вздохнул отец. — У нас сегодня забот полон рот. Табачку купить надо, гостинцев, сам понимаешь.
Простившись с Ермолаем, отправились к прилавку, за которым возвышалась долговязая фигура в железнодорожном мундире и фуражке.
— Здоров будь, Фридрих, — поздоровался отец.
— Добрый день Вам и всему семейству, — церемонно поклонился продавец. — Прошу ознакомиться с товаром. Сегодня я имею большой выбор.
Действительно, на досках, аккуратно застеленных газетами, ровными рядами выстроилось множество металлических банок с наклейками, на которых каллиграфическим почерком был указан сорт табака.
— Если угодно, то соблаговолите изучить прейскурант.
— Брось, Фридрих, — отмахнулся отец. — Мне, как всегда.
— Полфунта «каспийского» смешанного с тремя золотниками донского роголистника, — не спросил, а, скорее, подтвердил продавец. — Весьма достойный выбор.
— И деду нашему фунт турецкого нюхательного.
— Как я помню, он предпочитает двойной помол? Будет несколько дороже.
Фридрих извлёк из-под прилавка медную мельницу, зажёг под ней спиртовку и, принялся отмерять табак. Вскоре внутри машинки что-то забулькало, и она загудела, как готовый закипеть самовар. Продавец вставил в мельницу воронку и бросил туда несколько пригоршней табака, который тотчас посыпался из раструба внизу, но уже перемолотый в пыль.
— Паровой двигатель! — догадался Прохор.
— Очень сообразительный мальчик, — удивлённо поднял брови Фридрих. И, чуть подавшись вперёд, тихо спросил, — Не желаете ли купить особый товар для сына? На днях получен от манчьжурского поставщика. Абсолютно безвредное растение и крайне популярное среди местной молодёжи.
— Рано ему ещё, — отрезала мать. — Баловство это, деньги в дым переводить.
Фридрих невозмутимо пожал плечами и быстро упаковал товар, перевязав каждый свёрток голубой лентой.
— Времени осталось с гулькин нос, — заспешил отец, — давайте разделимся. Мать пусть гостинцев-сластей поищет, а мы с Прошкой верёвки доброй купим, а то дома одни обрывки остались.
И, как бы Прохору не хотелось пойти с матерью, потащил его за собой. Впрочем, по дороге, было на что посмотреть. Они шли мимо вязанок медных когтей, что прикручиваются к сапогам и помогают не упасть с плота; мимо разборных жаровен; мимо чёрных траурных шаров-поплавков, которыми родственники помечают место гибели плотогона. Покачивались жестяные фонари, необходимые при ночном сплаве. Поблескивали литого стекла воздушные колокола с торчащими гуттаперчевыми трубками, без которых не очистишь днище плота от налипших беззубок. Безжизненно, в ожидании ветра, висели флаги с гербами городов. Подобно сцепившимся мёртвым паукам валялись в пыли якоря-песчаники. Сияли свежим деревом трещотки для отпугивания щук. Радовали глаз бусы из раковин, ершовых пузырей и крашеного чилима.
Наконец добрались до стены, состоящей из свёрнутых в бухты канатов.
— Здоров, Моня! — весело крикнул отец.
— Приветствую, — нехотя ответил кто-то, скрытый мотками бечевы.
— Познакомься, Проша, — продолжал отец, — с первейшим на всей Волге мастером узлы вязать, Моней Верёвкиным.
— Приветствую, — по-прежнему безрадостно откликнулся невидимый.
Прохор шагнул на голос и только тогда заметил сидящего на тюке с пенькой крошечного человечка. Не будь у Мони длинной чёрной бороды, его запросто можно было принять за ребёнка, которого, смеха ради, одели во взрослое платье и нахлобучили шляпу. В руках карлик вертел обрывок шпагата, то свивая затейливый узел, то распутывая его.
— Мой Проша, как и ты, — отец пошевелил пальцами, — такой узел смастерит, что никто развязать не сумеет. Дед его сызмальства к верёвке пристрастил.
— Поздравляю, — чуть кивнул Моня.
Не глядя, он ловко завязал шпагатик.
— Что это за узел, мальчик? — спросил он.
— Казанский озёрный, — не задумываясь, ответил Прохор.
— Хм, а если так? — Моня затянул новый.
— Двойной портовый обдорский.
— Неплохо. Этот?
— Греческий кордовый.
— Занятно, занятно, — карлик оживился и смастерил такой узел, что отец только крякнул. — Ну, знаешь такой?
— Не упомню, — вздохнул Прохор. — Но, если вот тут потянуть, то сразу развяжешь.
— Молодец, — похвалил Моня. — А ты грамотный ли?
— Читает не хуже твоего дьяка, — немедленно встрял отец. — А уж в счёте ему вообще равных нет.
Моня слез с тюка, на котором сидел, проковылял к дорожному сундуку, стоящему в пыли и достал из него изрядных размеров книгу.
— Ну-ка, читай, — он протянул мальчику, пахнущий типографской краской, том.
— «Пособие по вязанию морских и речных узлов с 805-ю рисунками и 3-мя таблицами», — громко прочитал Прохор.
— Дальше читай.
— «Составлено рассушинским купцом Моисеем Кацем».
— Слышал? — карлик насмешливо глянул на отца и поднял палец. — Не Моней Верёвкиным, а купцом Моисеем Кацем!
Отец, виновато развёл руками, давая понять, мол, кто же спорит.
Прохор перелистнул страницу и обмер. Всю жизнь он был уверен, что такая книга должна существовать и однажды, может быть, доведётся её увидеть. На тонкой, полупрозрачной бумаге были изображены сотни узлов. Перечислены способы увязки брёвен, досок и бочек. Здесь было всё: петли, заворотки, удавки, связки. Узлы рыбацкие, морские, цыганские, монашеские и мужицкие. Всё, чему учил его дед, оказалось лишь крохотной каплей от того, что было здесь собрано. Такую книгу в хрустальном ларце хранить и бархатом оборачивать.
— Хочешь купить? — подёргал его за край рубахи карлик. — Рубль серебром.
Если бы Моисей сейчас предложил отдать за книгу душу — отдал бы не думая. В рабство на десять лет — согласился бы. Прохор, не веря своему счастью, протянул рубль, подаренный намедни Мансуром. Отец, выпучив глаза, закашлялся, будто подавился.
— Хватит ли? — боязливо спросил Прохор, прижимая к груди книгу.
— Вот оно как, — карлик заложил руки за спину и деньги не взял. — Я целый год каждому встречному поперечному своей книгой в нос тычу. За копейку предлагаю, чуть на колени не становлюсь. Всю жизнь, объясняю, её для вас составлял.
Лицо его покраснело, глаза превратились в щёлки.
— Мне же в ответ, — зло продолжал Моисей, — «обойдёмся без твоей науки». Дурак ты, Моня Верёвкин со своими узелками! Дурак!
— Брось, Моисей! — расстроенно засопел отец. — Ну, чего там.
— И тут является мальчик, — не обращая на него внимания, продолжал карлик. — Переворачивает страницу и, пожалуйте! Рубль серебром выкладывает! Да ещё спрашивает «хватит ли»?
Из его глаз покатились слёзы.
— Дитя! — выкрикнул Моисей. — Только дитя малое и поняло. А мне большего и не надобно.
Карлик повернулся спиной, плечи его тряслись.
— Ты это, — начал было отец. — Рупь-то прими.
Но тот только зло махнул рукой.
— Пойдём, — шепнул Прохор отцу, бережно держа книгу. — Не про деньги он...
***
Так закончился первый сплав в жизни Прохора. За ним последует второй, третий, четвёртый, пятый, пока счёт им потеряется. Не раз ещё встретится плотогон Картузов с лихим Мансуром, беззаботным кольщиком Ермолаем, педантичным Фридрихом и мастером узлов Моисеем.
-
-
Вячеслав Петров Кстати, этот мотив куда уместней над матушкой-рекой, чем в шахте))
-
-
Этоже про товарища Сталина! кольщик портрет цапря хотел наколоть, 18 плотов восемнадцать лет, в царские времена наколки делали каторжники вроде, русскому человеку наколка навязана!
-
-
до чего ж здорово! очень смеялась с татуировки "Правая", а сцена с Моней такая трогательная
очень хочется продолжение, спасибо за доставленное удовольствие, автор
-
-
Прекрасно, как всегда!
А вот у меня вопрос: "Сияли свежим деревом трещотки для отпугивания щук." Их зачем-то отпугивали?
1 -
Сквозняк На Большой Волге люди рыбу ловят, а в верховьях наоборот - рыбы охотятся на людей!
1 -
olifant Большая Волга. Микрорайон в Дубне, где я жила, так называется. И ж/д станция.)
-
-
-